Плачь обо мне, небо

— Я хочу лично побеседовать с княжной Голицыной, — осознавая, что иначе ей не принять ничью сторону, государыня нарушила ту неестественную тишину, что властвовала в покоях мгновением назад.

Никто из присутствовавших не решился оспаривать её волю.

***

О том, что сестру его государь отослал из России вместе с детьми, князь Борис Петрович Остроженский узнал лишь утром следующего дня, когда столкнулся в гостиной с племянницей. Мажордом доложил барину о визите молодой княжны, но вернувшийся заполночь хозяин не стал ради простого приветствия и нескольких вопросов будить наверняка уставшую с дороги девушку. Оттого все разговоры были отложены на утро, которое хоть и должно было согласно поговорке все прояснить, на деле же ничуть не избавило Катерину от невеселых мыслей. Невзирая на то, что все её надежды оказались уничтожены холодом глаз начальника Третьего Отделения, княжна не растеряла решимости дознаться до правды, пусть и теперь на судьбу папеньки это уже бы никоим образом не повлияло. Но она могла возвратить домой маменьку, вновь обнять брата и услышать полные укора речи от сестер. Хотя бы ради этого стоило продолжить свои попытки распутать столь непростое дело. Только с чего начать?

— Как же тебе удалось остаться здесь вопреки монаршей воле? — Борис Петрович пытливо взглянул на племянницу, отчего та вдруг смутилась, дольше положенного задержавшись с ответом.

— За это стоит благодарить Его Высочество, — чайная чашечка дрогнула в руках при случайном воспоминании, — если бы не его заступничество перед государем, меня бы сослали вслед за маменькой.

Проследив за переменившейся в лице Катериной, князь огладил жиденькую бородку. Стало быть, цесаревич к девушке благоволит: сколь бы ни было добрым сердце Наследника Престола, а за безразличную ему барышню он бы вряд ли просил перед Императором. Пользуясь тем, что племянница избегает его взгляда, Борис Петрович позволил себе усмехнуться. Напрасно он полагал, что Судьба отвернулась от него, когда покушение сорвалось: это было лишь проверкой на его готовность идти дальше. Раз Голицын не сдал его на допросе, значит, высшие силы желали, чтобы он довел задуманное до конца.

— И что ж теперь? — вновь привлек внимание Катерины к себе князь.

— Не знаю, — вкус напитка совершенно не различался, и вряд ли тому виной была дядюшкина кухарка: её умению заваривать чай и во Дворце могли позавидовать, — я намеревалась свидеться с папенькой, но он… его… — произнести страшное слово “казнили” не удавалось. Словно бы кто-то навесил на язык пудовую гирю, вмиг тяжелеющую, как только княжна пыталась озвучить свой ночной кошмар.

Во сне она вновь пережила ту аудиенцию, имевшую иное продолжение: ей дозволили свидание с папенькой, чью окровавленную грудь она не скоро сможет выбросить из мыслей. Жестокие маски лиц жандармов и их начальника смешивались в безумной карусели, и единственной соломинкой, к которой она тянулась, дабы выпутаться из этой трясины, были пронзительно синие глаза цесаревича. А потом и они меркли, затуманиваясь неприкрытым обвинением. И так же покрывались льдом.

Борис Петрович, прошлым утром лишь узнавший о казни шурина, хотел было с прискорбием подтвердить слова племянницы, однако замешкался. Идея, что проскользнула в мыслях так мимолетно, внезапно переменила все его намерения.

— К князю никого не допускают: я намедни пытался добиться свидания с ним, но мне не дозволили даже малой иконки ему передать.

От этих слов Катерина вздрогнула: глаза её, и без того большие, расширились, и теперь она изумленно глядела на дядюшку, словно бы над его головой нимб зажегся.

— Но… Как же? Василий Андреевич сказал… — с надеждой взглянув на дядюшку, Катерина испытала облегчение: он смотрел на нее с таким пониманием, что казалось, будто сей же час все проблемы будут решены, и уже утром все семейство Голицыных воссоединится в родовом поместье.

Силясь вспомнить слова начальника шефа жандармов, княжна все сильнее укреплялись в мысли о том, что усталость сыграла с ней злую шутку: наверняка начальник Третьего Отделения лишь упомянул о возможном исходе для заключенного. Но ведь он же не подтвердил её догадок, что так и не были высказаны вслух. Значит, все это было лишь сном, и никакого расстрела не свершилось.

— Да, мне вчера утром стало известно о несправедливом приговоре для Алексея Михайловича, — с прискорбием отозвался Борис Петрович, — бедная, бедная Марта, — кивнув, он нарочито опустил взгляд, замолкнув на минуту.

— Что с ним станет? — с трудом заставляя себя сдерживать подступающие слезы, задала насущный вопрос Катерина.

— Пока дело не прояснено, он будет пребывать в одиночной камере. Ни свидеться с ним, ни передать что — вчера Император отказал мне в этом. Его ожидает расстрел.

Побледнев, княжна невольно прислонила ладонь к приоткрывшимся губам: да, она ожидала такого решения, но каждую секунду молилась о монаршей милости.

— Ты хочешь спасения для папеньки? — “догадался” князь: все мысли племянницы были написаны на её лице, и ему оставалось лишь осторожно подбирать каждую новую фразу, чтобы убеждаться в правильности всех догадок.

Решимость, с которой девушка кивнула, стала лучшей наградой Борису Петровичу, уже предвкушающему удачный исход все еще не сложившегося в единую картину дела. Но у него есть самое главное: готовность Катерины исполнить все, что он скажет, если это поспособствует вызволению её папеньки из Петропавловской крепости и снятия с него обвинений. А пока в его руках главная фигура этой шахматной партии, победа за ним.

В судьбе Российской Империи было две Екатерины Алексеевны: одна правила недолго и была лишь прикрытием для деяний Меншикова и Голицына; другая сама пришла к власти и стала воплощением целой эпохи и началом новой немецкой ветви Дома. России стоит приготовиться встретить третью Екатерину Алексеевну на престоле.

Роду Романовых суждено угаснуть.

========== Глава шестая. В дворцовых кулуарах ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 11.

Данное супруге обещание не означало, что Император позволит ей лично решить судьбу княжны Голицыной: доброе сердце Марии Александровны могло склонить чашу весов в сторону прощения и снятия всех подозрений с девушки, и тем самым навлечь беду на цесаревича. Потому государь был не в силах просто ждать, когда список фрейлин Ея Величества пополнится небезызвестной барышней. Шум открываемой двери и короткое церемониальное приветствие оповестили Александра о том, что по его приказанию в кабинет прибыл офицер, на чьи плечи должно было возлечь конфиденциальное задание государственной важности. В исполнительности того, кто уже более полугода носил звание флигель-адъютанта, что демонстрировал искусный золотой вензель в обрамлении серебряного венка лавровой и дубовой ветвей на эполетах, сомнений Император не имел. А теперь надлежало проверить его на верность Царю и Отечеству.

— Рад вновь видеть Вас при Дворе, граф.

— Рад вновь служить Вашему Величеству.

Соответствующая этикету фраза была искренней: в мыслях офицера никогда не было и намека на недовольство политикой своего Императора. В силу возраста ему не случилось застать* правление покойного Николая Павловича и оценить то, как изменилась Россия после его смерти, однако путь, которым шел Александр Николаевич, не вызывал сомнений в своей правильности, что бы ни думали некоторые представители дворянства, имевшие власть в своих руках во времена Николая Павловича.

— Насколько мне известно, Вы состоите в близких отношениях с княжной Голицыной, — перешел к делу Александр, складывая руки за спиной и в упор смотря на стоящего перед ним молодого человека и отслеживая каждую эмоцию на его лице.

Бесстрастный взгляд на миг сменился обеспокоенным, но тут же это мимолетное проявление чувств было подавлено: не стоило давать понять государю, что его фраза показалась графу не обещающей ничего хорошего. И решение, с которым он утром запрягал лошадей в Петербург, без видимых причин пошатнулось. Император же тем временем продолжал излагать свои мысли.

— С сегодняшнего дня Вы будете докладывать лично мне о каждом шаге княжны Голицыной: с кем говорила и о чем, кого навещала, куда выезжала.

Замешательство, в которое пришел поручик, не могло укрыться от Его Величества. Как он и полагал, дать ответ сиюминутно граф Шувалов не сумеет: на вторую чашу весов были помещены его чувства, что в столь юном возрасте могли и перевесить долг. В конце концов, и сам Александр когда-то скорее бы пошел против Императора, нежели предал любимую женщину. Горяч был и ветрен. Едва заметно усмехнувшись, так, чтобы стоящий перед ним адъютант не посмел принять эту усмешку на свой счет, государь сделал пару шагов от своего письменного стола в сторону стеллажа, предоставляя возможность офицеру обдумать сказанное.