Плачь обо мне, небо

– Это не навсегда, – ободряюще улыбнувшись невесте, он сжал её хрупкие пальцы, ощущая острые грани крупного бриллианта в подаренном кольце. – Я надеюсь вскоре вернуться в Россию, и имею смелость ожидать Вас там. Все же, до свадьбы еще многое нужно сделать. Полагаю, Вы бы хотели лично руководить подготовкой нашего дворца?

Карие глаза загорелись восхищением, которое то и дело грозилось сместить неподдельное удивление: в такие минуты Дагмар становилась сущим ребенком.

– Вы не шутите?

– К чему мне это? – пожал плечами Николай, продолжая улыбаться. – До коронации нам предоставят Александровский дворец – там раньше жили мои родители, когда на престоле находился an-papa, но сначала необходимо поменять убранство комнат, да и проверить, все ли в порядке: им уже давно никто почти не пользовался.

– А после коронации?

– А после в нашем распоряжении будет Зимний, – возвестил цесаревич, наблюдая недоумение на лице невесты: она знала о сезонной смене царских резиденций (все же, и датская семья не все время проводила в Фреденсборге), но об отдельном дворце до коронации, которая, к тому же, вряд ли должна была свершиться в ближайшую пару лет, отчего-то совсем не подумала. В сущности, это было разумно, хотя вряд ли дворец российских правителей так мал, что престолонаследник с семьей не может жить там же.

– Он больше Фреденсборга? – почему-то осведомилась Дагмар, словно бы ей и впрямь было важно, как изменятся условия её жизни, когда она окажется в незнакомой России, призванной стать её новым домом.

Цесаревич, похоже, задумался: высокий лоб прочертила горизонтальная складка, впрочем, быстро исчезнувшая.

– Намного, – он кивнул. – Вы наверняка будете блуждать первые недели – даже фрейлинам в вину не ставят опоздание на первое дежурство. Но Зимний от Фреденсборга больше отличает убранство – он строился для Императрицы Елизаветы, а она любила французскую роскошь во всем.

– Дворец – лицо правителя, а лицо правителя – лицо всей страны? – понимающе протянула Дагмар, переводя взгляд на тлеющие в камине угли.

Едва слышный смешок, прозвучавший справа, говорил о том, что Николай тоже подвергает это утверждение сомнению: растратить казну на богатое убранство, оставив голодать сотни тысяч людей – дело нехитрое. Пока правитель слепнет от золота, подданные убивают друг друга за медную монету.

– К счастью, лицо у правителя всего одно – главный дворец. Прочие обставлены не так помпезно – туда без конца послы не наведываются, потому, если мишура Зимнего Вам наскучит, мы всегда сможем укрыться в тихом Царскосельском.

– Как жаль, что мы не сможем там оставаться и после коронации, – вздохнула принцесса, и до того искренне, что цесаревич с интересом склонил голову:

– Вы ведь еще не посетили Зимний. Быть может, он Вам придется по сердцу так сильно, что Вы не пожелаете его оставлять.

– Я чувствую, что Вам во сто крат дороже Царскосельский. Значит, и я смогу полюбить его так же, – просто отозвалась она, все так же смотря на камин, обложенный темным мрамором; но после короткого молчания, вдруг, добавила: – Впрочем, для меня не имеет значения, где жить, пока рядом с Вами.

Грудь неприятно сдавило от нового откровения: не вызывающего удивления, но загоняющего новую тонкую иглу в сердце. Пришлось совершить над собой усилие и, с той же улыбкой, шутливо осведомиться:

– Так можно доверить дворцовые работы кому-то другому, раз Вас устроит любой вариант? Тогда, думаю, бальный зал можно сделать местом демонстрации охотничьих трофеев: оставим балы родителям, а мы с Сашей давно уже думали, что нужно где-то выставлять все эти головы и туши.

Возмущенно ахнув, Дагмар воззрилась на него с неприкрытым неудовольствием, намереваясь отстаивать бальный зал до последнего, но встретившись с озорством в синих глазах, не сумела сдержать смеха, едва успев раскрыть веер перед лицом.

Остаток вечера протек между обсуждением будущих комнат и программы обучения, которое должна была принять Дагмар до венчания. Для чтения Закона Божия уже был вызван в Дармштадт близкий к царской семье протоиерей, а обязанности наставника по русскому языку и истории после недолгих споров (бесспорно, не всерьез – просто так забавно было наблюдать, как принцесса находит причины отказать тому или иному учителю, коих предлагал цесаревич) согласился на себя принять сам Николай.

Переполненные теплом минуты последних дней в Копенгагене в тот момент казались вечными и едва ли давали повод задуматься, что повториться им уже не суждено, и не только в Дании.

***

Германия, Карлсруэ, год 1864, сентябрь, 23.

Как проходила беседа между Ириной и бароном фон Стокмаром, не знала даже Марта Петровна, присутствовавшая в спальне дочери, как того требовали правила приличия, но не вслушивающаяся в разговор, поскольку считала это недопустимым. Сознаться, она бы даже оставила их наедине, если бы не нормы, которые надлежало соблюдать: в порядочности жениха Ирины ей сомневаться не приходилось, да и они были без минуты обвенчаны (если забыть о том, что стало причиной отмены уже назначенной свадьбы). Исход, впрочем, был тем, о котором так молилась и сама княгиня, и младшие дочери – после долгой, тихой и явно непростой для обоих беседы Ирина все же дала согласие на то, чтобы не рушить все ранее свершенные договоренности.

Венчание провели там же, в имении Надежды Илларионовны, ввиду болезни невесты. Ирина было предложила отсрочить, говоря о том, что все это не к спеху, а после, быть может, она встанет на ноги – все же, врачи уверяли, что при переломе поясничного отдела шансы на восстановление куда как выше, чем если бы был затронут шейный. Однако жених настоял на как можно более скорой свадьбе, объяснив это тем, что после церемонии намерен заняться поиском хорошего медика, и, соответственно, если потребуется (а вероятность крайне высока), вопросом срочного переезда. Ранее подразумевалось, что Ирина станет жить в Кобурге, в родовом замке фон Стокмаров, теперь же стало ясно, что ближайшие месяцы она явно проведет где-то в Европе, на лечении. Настойчивость барона в этом вопросе не поддавалась сомнению.

На протяжении всей церемонии он находился у постели невесты, стоя на коленях: так создавалась иллюзия их равенства. Венцы над головами держали Ольга и двадцатидевятилетний Карл Август – младший брат жениха, прибывший рано утром. До того была надежда, что сюда приедет Петр, но ответ на посланное во Флоренцию письмо не пришел – по всей видимости, он отлучился по службе, и посыльному его местопребывание было неизвестно.

Смотря на крепко сжимающую в худощавых пальцах свечу Ирину, Катерина, стоящая подле Дмитрия в отдалении от молодых, не могла не заметить, как же отличался этот момент от того, что они задумывали в раннем детстве. Маменька, тетушка, Елизавета Христофоровна, свидетели и отец Иоанн – вот и все присутствующие в небольшой светлой спальне, совсем не предназначенной для свершения духовных таинств. После их ждет лишь торжественный ужин, к которому жених и невеста спуститься не смогут, и совсем никакого бала, о коем когда-то грезила Ирина. Никаких гостей – здесь, в чужой Германии почти не было близких знакомых, которых хотелось бы видеть, да и в нынешнем состоянии ей совсем не хотелось показываться кому-либо. Разве что в платье удалось после долгих уговоров облачить совсем не радостную невесту – чтоб старания портнихи зря не пропали.

Сторонний человек бы решил, что венчание проходит по принуждению, и наверняка со стороны жениха – на его лице умиротворение, когда невеста бледна и будто бы полностью безжизненна. Но Катерина знала – если бы сестра совсем не желала этой свадьбы, она бы не дала согласия: в конце концов, теперь, пережившую такую трагедию, её бы не стала насильно отправлять под венец даже маменька.

Просто Ирина все еще полагала, что её нездоровье – до конца дней, а жена-калека, особенно еще не родившая детей, да и для мужа, которому едва ли больше сорока – что камень могильный на шею.