Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Николай Николаевич намедни покинул нас, — как всегда крайне недовольным голосом сообщил Василий Курочкин — именно тот, чьими стараниями Борис Петрович завел знакомство с участниками этого общества — почему-то бросая короткие взгляды на Шамшина, устроившегося по левую руку от него.
– Он всегда был темной лошадкой, — цокнул языком Борис Петрович. — Получил высокую должность и переметнулся к царю. Однако от места в штабе Великого князя он отказался, — не преминул добавить старый князь, внимательно наблюдая за реакцией своих собеседников. Курочкин чуть поморщился, в то время как Шамшин никоим образом не показал своего отношения к поступку Обручева, словно бы его вообще не интересовала проблема редеющих рядов.
– А может, он просто подал нам пример? — лишенный тени шутки вопрос Шамшина
– О чем Вы, Иван Иванович? — тот самый обладатель жалостливого взгляда немедленно потребовал объяснений. Шамшин как-то тяжело вздохнул, словно бы ему беспрестанно докучали с подобными вопросами.
– Посудите сами, Василий Степаныч, либералы отказали в поддержке, доверившись царю, а крестьянский бунт затих, едва начавшись. В Москве из наших никого не осталось, Герцен медлит, и вряд ли вновь станет толчком к действиям. Все те, кто следовал его идеям, эмигрировали, и недалек тот день, когда и остальные участники либо эмигрируют, либо попадут под суд, так ничего и не сделав. Чернышевскому не сегодня-завтра приговор вынесут.
– К чему Вы клоните, уважаемый?
– Нам ничего не остается, как сложить все свои полномочия и уйти в тень, — подвел итог Иван Иванович, смотря на своих собеседников так, словно бы это они были едва достигшими зрелости мужами, а не он. Старый князь, ничуть не уверовавший в серьезность прозвучавших аргументов, предположил, что Шамшин просто забеспокоился о своем сенатском месте, желая усидеть на двух стульях сразу. Но вслух ничего говорить не стал: успеется. Вместо этого он обратился к до сей поры молчавшему Ровинскому, присоединившемуся к ним несколькими минутами ранее, да так тихо, что его никто и не приметил сразу.
– Пал Аполлоныч, Вы того же мнения? Желаете, чтобы кружок распался, и все благие начинания прахом обернулись?
Ровинский был немногим старше Шамшина, но его по-детски юное лицо скорее принадлежало студенту, нежели человеку, успевшему оказаться под арестом из-за антиавстрийских агитаций, и лишь недавно восстановившему связи со своим университетом для дальнейшего изучения славянских земель, и уже добрых два года находящегося в народнической организации на правах активного ее члена. Вот только эта активность порой сменялась странной неуверенностью и стеснительностью, что забавляло Остроженского, имевшего удовольствие наблюдать за ним.
Получасом позднее, когда все же было принято решение о прекращении деятельности организации, князь Остроженский, откланявшись собравшимся уведомил их о срочных делах и покинул особняк. Надлежало решить, что делать с внезапной проблемой — роспуск «Земли и воли» в его планы совершенно не входил, даже при том, что сам Борис Петрович скорее пользовался силами этого общества, нежели разделял полностью их взгляды. Народная власть? Зачем? Во главе государства должен стоять не народ, а один человек, способный влиять на этот народ. Однако этим человеком должен быть не нынешний Император, и не кто-либо из членов царской фамилии. Романовы изжили себя, потеряли всяческую ясность ума, действуя отнюдь не во благо подданных. Если не пресечь все на корню, Россия умрет в агонии. Поэтому первым должен умереть Александр.
– Борис Петрович, — остановивший его в нескольких шагах от экипажа голос Курочкина звучал как-то осторожно и тихо, но все же довольно уверенно. Старый князь с интересом обернулся к нему, приподняв кустистые брови.
– Чем обязан, Василий Степаныч?
Курочкин покосился на извозчика, который, кажется, даже появления барина еще не заприметил, продолжая дремать, но все же подошел ближе к Остроженскому и еще сильнее понизил голос.
– Даже из тени можно руководить. Неужели эти три года были напрасны?
На лице старого князя расплылась хитрая ухмылка. Поправив цилиндр, он запахнул плотнее полы пальто и сделал приглашающий жест рукой в сторону экипажа: пожалуй, им было о чем побеседовать.
***
Горящее в камине пламя охотно приняло порцию сложенных листов бумаги. Маленькие глазки из-под кустистых бровей с упоением следили за тем, как огонь превращает
письма в пепел, пухлые губы довольно изгибались то ли в улыбке, то ли просто в неопределенной линии. Но совершенно точно их обладатель чувствовал себя превосходно, вопреки всему. Главная нестыковка его стройной и выверенной легенды канула в небытие, и теперь уже никому не подвергнуть сомнениям старательно прописанную историю. Он убедит в достоверности всех, кого потребуется, но прежде всего стоит заняться сознанием основной фигурки его шахматной партии. Той, которая позволит ему сбросить с игровой доски и пешек, и королей.– Вы желали меня видеть, дядюшка?
Девчонки, которая, сама того не осознавая, держала в тонких руках судьбу огромной империи.
Обернувшись, он окинул взглядом показавшуюся в дверях племянницу, за которой он послал с минуту назад. Она прибыла сюда, дабы отдохнуть от дворцового шума, намедни ставшего просто невыносимым ввиду рождения у Великого князя Николая Николаевича второго сына, нареченного Петром. В Николаевский дворец перенесся весь двор, возжелавший засвидетельствовать свое почтение и поздравить молодых родителей, а теперь весь Зимний гудел, обсуждая произошедшее с таким жаром, словно бы появление князей императорской крови случалось раз в столетие. Катерина же, пользуясь тем, что сегодня не ее очередь заступать на дежурство, отпросилась у Императрицы сразу после торжественного обеда. Заодно представилась возможность согласовать с дядюшкой список гостей на свадьбу (ведь торжество должно было состояться здесь), и князь Остроженский выказал искреннее радушие ее визиту. Пора было действовать, и потому чем раньше бы они свиделись, тем лучше. Воспользовавшаяся предложением присесть, Катерина заняла место у большого раскидистого цветка в напольном вазоне и с легким ожиданием, почти полностью затянутым готовностью слушать, замерла, скрестив руки на коленях.
– Помнится, ты о папеньке когда-то хотела больше узнать, – зашел издалека старый князь, вертя в руках натертый до блеска медальон. Дождавшись согласного кивка, он прочистил горло, нарочно медля со следующей фразой – требовалось захватить все внимание племянницы, а потому не стоило спешить.
Катерина, предчувствующая непростую беседу, только едва смяла пальцами плотную юбку. Каждый вздох и каждое движение сейчас ей казались шагами по натянутому над пропастью канату – она не имела права оступиться. Не теперь, когда все слишком далеко зашло, и до удачи или поражения — лишь несколько дней, а может, и недель. Когда от того, насколько верно она поведет себя сегодня, зависит, как скоро удастся избавиться от тяготящей ее роли. Как скоро испарится страх за тех, чьи жизни стали ей важнее собственной.
– Полагаю, сейчас ты готова узнать правду, – наконец, прервал свое молчание Борис Петрович, а внутри Катерины все натянулось до предела, и даже воздух в легких, кажется, застыл. Взгляд зеленых глаз, направленный на перебирающего в пальцах витую цепочку старого князя, был обманчиво-послушен, но на дне зарождалось нетерпение. И страх. – Ты помнишь день, когда твой папенька потребовал отказаться от шифра государыни? Он не желал, чтобы ты оказалась при Дворе, чья нравственная сдержка после смерти Николая Павловича исчезла. Забылся этикет. Он боялся за тебя. Боялся, что ты окажешься в золотой клетке и повторишь судьбу нескольких женщин твоей семьи.
– О чем Вы, дядюшка?
– Юные барышни слишком уж грезят придворной должностью, не понимая, чем она опасна. Они очарованы блеском и красотой открывающихся возможностей, забывая о том, что не все фрейлины удачно выходят замуж. Эта история не вышла за пределы дворцовых стен, но была хорошо известна нескольким людям. То был не слух — чистая правда, – старый князь говорил медленно, словно бы воспоминания причиняли ему боль; впрочем, возможно, так оно и было. – Император с юности отличался пылкой натурой, и даже брак его не изменил: о его фаворитках говорил весь Петербург, тем более после смерти его отца – все волю почуяли. Каждая знала, что эта связь – кратка и ничем не окончится, но почти каждая надеялась на чудо. Особенно если государь становился первой девичьей любовью. Для одной из них все закончилось трагично: твоя тетушка, Ольга Петровна, не вняла ничьим увещеваниям, отдавшись сердцу.