Плач по Александру

– Сучьей падле Гитлеру кол в жопу, – пояснил.

Черт его дернул рассказать про медаль. Как пароходного старика надул. Похвастать не терпелось. Мол, не терял в отлучке даром время, совершенствовал воровские навыки.

– Молоток, – похвалил Колян.– Покажь, что за штука.

Кончилось тем, что он проиграл ему гангутскую медаль в «очко». Колян тащил каждый раз из колоды «тузы» с «десятками», приговаривал похохатывая: «Ваши не пляшут». А ему выпадали одни только «валеты» и «шестерки». Сука он был позорная, Колян, и карты и рожа были у него крапленые, но все равно он его пожалел, когда узнал от кого-то из пацанов, что его мучителя пришили по пьянке блатари из шайки Наримана. Пырнули под ребро финяком, засунули в мешок, выкинули в камышовое болото за городом. Там его, раздутого до неузнаваемости, и нашли потом милиционеры…

Гангутская медаль (продолжение)

А со стариком-кассиром, у которого он увел на теплоходе старинную медаль, они все же встретились. После войны, в Бухаре. Школа, где он учился, возвращалась в конце осени домой из подшефного колхоза, где старшеклассники вкалывали больше месяца как негры из «Хижины дядя Тома» на уборке хлопка-сырца. Ехали в колхозных арбах, простуженные, немытые, под моросящим дождем, соскакивали то и дело, помогали лошадям-доходягам выбраться из жирной грязи. Один только верблюд Паша Академик, тащивший первую арбу с директором и учителями, спокойно себе шлепал по лужам. Он ушел далеко вперед на длинных своих ходулях и изредка поворачивал губастую башку в их сторону как бы говоря: «Не тушуйся, пацаны, я с вами».

Они кричали ему:

– Паша, подожди!

И тогда он гордо отворачивался. Мировой был верблюд!

Вернувшись они сходили всем шалманом в баню, постриглись в парикмахерской горпотребсоюза, собрали назавтра учебники. Утром он гнал в школу, увидел возле кинотеатра «Ударник» на фанерном щите афишу. Нарисована верхом на красном жеребце красавица в бриджах с такой штукой на голове вроде гребешка из истории древнего Рима («Спартак, пораженный в бедро, отбивается от нападения сзади»). И надпись внизу: «Цирк. Скоро открытие!»

Глазам не поверил – цирк! Сколько его ждали, едет, наконец!

Всюду только и было разговоров о циркачах. Когда прибудут, что покажут, сколько будут стоить билеты. Отметки за текущую четверть, призывы учителей наверстать упущенное за время работы в колхозе и прочая фигня отошли на задний план. Было не до того. Афиша все висела, мокла под дождем, а цирк все не приезжал. Вроде «второго фронта» в войну. Тоже сообщали по радио, писали в газетах: «скоро», тоже ждали бесконечно, а открыли, когда наши колошматили фашистов на их собственной земле.

Совсем, было, потеряли надежду, когда в городе появился нездешний человек в лакированных сапожках, похожий на киноартиста Кторова из «Праздника святого Иоргена» – цирковой, как оказалось, администратор, гонявший из конца в конец по улицам на нанятом фаэтоне.

На щите у кинотеатра наклеили объявление: «Артистам цирка требуются комнаты». Сомнениям пришел конец: скоро, скоро открытие!

Афиши на щите возле кинотеатра несколько раз еще менялись. С тигриной открытой пастью: «Знаменитый укротитель и дрессировщик Иван Тамбовский». Другая: «Эквилибр на проволоке: сестры Алтузовы». Еще одна: «Открытый чемпионат французской борьбы с участием сильнейших богатырей». И так далее. А цирк все не приезжал. Ждать становилось невмоготу.

Администратор в сапожках неожиданно исчез. В народе стали говорить: никакого, мол, цирка не будет, все это липа, деньги на билеты соберут, и поминай как звали.

Жизнь потеряла всякий смысл. Тогда-то на фанерном щите поверх афиш снова появилось объявление: «Артистам цирка требуются комнаты».

Цирк какой-то получался.

Они застали Бухару врасплох. Явились, когда не оставалось уже никаких надежд. Прибыл цирк!

На базарной площади у крепости поднялся чудо-шатер, висевший на мачте как парус пиратской шхуны. Настоящие живые артисты в нарядных костюмах гуляли по городу окруженные людьми. Грызли семечки, ели урюк и виноград, смеялись. Их хотелось потрогать руками, они были из другой жизни, полной невероятных чудес, веселого счастья. Чудак-человек, он думал, что никого нет красивей на свете, чем одноклассница Люська Шубб. Но что такое была Люська в своем артельном платье из парашютной вискозы рядом с сестрами Алтузовыми, неземными красавицами с хлопающими шелковыми ресницами? Ноль без палочки! А замечательные богатыри Харитонюк и Погребенко? А любимец Поволжья Пряхин-второй? Кудрявый и веселый Костя Цыган? А бесстрашный укротитель Иван Тамбовский, похожий на прекрасного льва, снявший на три недели комнату у их соседей? С ними никто не мог сравниться из обычных людей.

Со дня на день ожидали начало продажа билетов, когда разнесся слух: места в цирке оптом скупили барыги, билетов в кассе осталось с гулькин нос.

После уроков их компания собралась в школьном дворе для выработки решения. Было ясно: пробиться в цирк по одиночке невозможно, нужны коллективные действия. Не сходя с места назначили боевую команду по добыванию билетов: старшеклассник Семен Раппопорт, он, Борька Артамонов. Первым на вахту заступил учившийся в первую смену Семен. Простоял не жравши и не пивши на площади возле минарета до вечера, они с Борькой после шестого урока его сменили. Очередь возле цирка-шапито напоминала первомайскую демонстрацию без флагов и портретов вождей. Начиналась у фанерной будки с надписью «касса», ползла в сторону четвертого торгового купола, а хвоста вообще не было видно – терялся где-то у крепостной стены. Семен – молоток! – стоял зажатый в толпе недалеко от кассы, махал в их сторону руками. Они с Борькой кинулись на выручку.

– Держи! – Семен совал ему пачку рублей.

Он протиснулся с трудом вперед, Семен с Борькой взяли его с боков в «коробочку», чтоб не выдавился из очереди.

Нечем было дышать. В кассу ломились со всех сторон, лезли поверх голов, между ног, пихались, тянули за полу телогрейки, били по шее. Никак не удавалось дотянуться до деревянного прилавочка, как неожиданно ему поддали коленкой в зад («Семен!»), он охнул, задохнулся, влип намертво в окошко.

– Деньги давай! – орал за спиной Семен.

Он сунул голову внутрь, похолодел: на него смотрел, глазам не верилось! – старикан с теплохода «Советский Туркменистан»! Тот самый…

– Деньги… – хрипел за спиной Семен.

Старик его узнал, что-то хотел сказать, он тянул к нему потный комок «трешек» и «пятерок», толпа в это время надавила, стала оттирать его от окошка, он схватил в последний миг стопку билетов – его завертело, понесло в толчею, швырнуло в сторону…

– Ур-ра-а! – вопили Борька с Семеном вырывая у него билеты.

Кто-то еще подбежал из своих, кажется, Люська Шубб с девчонками – он стоял как в тумане прислонившись к ограде палисадника. Не то, чтобы струсил, было не по себе. Завязал к тому времени с воровскими делами, был хорошистом, готовился к поступлению в комсомол, читал книжки: «Без языка» В. Короленко, «Зимовье на Студеной» Д. Мамина-Сибиряка, «Капитанскую дочку» А. Пушкина. Дал себе слово забыть блатную жизнь, стать похожим на геройски погибшего летчика капитана Гастелло.

« Найду завтра старика и расколюсь, – решил бесповоротно. – Не убьет же, в самом деле».

Рванул наутро к базарной площади. Несся по провонявшим ссаками переулкам, сочинял, что сказажет старику. Не мог, хоть убей, вспомнить, как его зовут. Аркадий Иосифович? Борис Самойлович?

Возле циркового городка не было ни души, ветер трепал верхушку парусного купола, гонял перед кассой окурки и семечковую шелуху. Он пробрался вдоль ограды выискивая лазейку, когда увидел шедшего со стороны базара старика. Тот нес набитую кошелку, отворачивал лицо от ветра. Жутко ему обрадовался.

– Мальчик! – говорил взволнованно, – это ты? Ты меня помнишь, мальчик? Какая удивительная встреча! Я очень рад, здравствуй! Ты, оказывается, здесь живешь? Какая встреча, какая встреча! А я еще вчера подумал: неужели это тот мальчуган? С теплохода. О-о, я обрадован и растроган. Как твои родители? Как мама? Отец вернулся с войны? Ты, наверное, торопишься? Идем, я тебя провожу. Кто бы мог подумать: такая встреча!..