Плач по Александру

Вытянул из-за пояса пистолет, выстрелил не глядя, бросил на траву. Хохот на поляне стоял громоподобный.

Неутомимый Кургока предложил новую забаву: прыжки через валун. Напрыгавшись, кидали плоские гальки – кто дальше, боролись на расстеленной бурке, стреляли из ружей и пистолетов по глиняному кувшину. Умаялись, прилегли на солнышке, затянули, глядя в бездонное небо, песню про богатыря Сосруко, рожденного из камня, владевшего сказочным конем, на котором он ускользал от любого преследователя. Вздремнули спустя недолгое время кто где, ополоснули, пробудившись, лица у ручья. Совершив вечерний намаз стали готовиться к любимому занятию джигитов, набегу на соседей. В сумерках, по дороге вдоль похолодевшего ущелья, юный князь придержал скакуна. Проговорил, оборотясь к ехавшему следом Эльжаруко:

– Зря я с тобой поспорил. Не надо было убивать орла.

Резко дал шенкеля жеребцу, поскакал вперед.

Сделка

– Верю, верю! Иначе бы не сидел у тебя за столом…

Тучный, в расшитом позументами кафтане астраханский губернатор Тимофей Иванович Ржевский кивал головой, слушая, что говорил ему хозяин. Про давнюю преданность могучей Московии, которой владетель Малой Кабарды дал шерть на верность. Про то, что не в чести у князей Джамбулатовых, ведущих родословную от великого царя Египта Инала, нарушать слово.

– Так и донеси, боярин, своему господину: клятва Бекмурзы тверда как дамасская сталь. Был верным русскому царю, верным и останусь…

«Горазды вы, однако, кавказцы, на цветистые слова», – думал Ржевский трогая в боковом кармане бумагу из посольского приказа, где писано было в подробностях о шашнях переменчивого Бекмурзы с крымским ханом, от которого, по сведениям лазутчиков, получал он не раз богатые дары..

– Хочешь, подпишем новый фирман на дружбу? – испытующе глядел на гостя князь.

– Отчего не подписать, – уклончиво отвечал тот беря из блюда янтарную кишмишину. – Подпишем, дай время.

Говорили через почтительно внимавшего толмача Посольского приказа, знавшего дюжину басурманских языков, никого другого в жарко натопленной горнице с закопченными сводами не было.

– Как семья твоя, князь? – поинтересовался Ржевский.– Жена, дети?

– Хвала аллаху, живы-здоровы.

– Сыновья как? Сколько их у тебя, запамятовал?

– Пятеро.

– Джигиты, небось? Богатыри?

– Грех жаловаться. Хорошие парни.

– Не хочешь кого в Россию отпустить? На службу? Выучим отменно, должность дадим. Сам знаешь: кавказцы у русских государей завсегда были в чести. Особливо ваши, черкесы.

– Не годятся мои сыновья для службы. Возраст не тот. Двое старших уже женаты, детей имеют. Средний молод, рано ему в Россию.

– Годов сколько среднему?

– Пятнадцать минуло.

– В самый раз возраст. Кличут как?

– Девлетом…

В горнице повисла тишина. Лился свет сквозь узкое оконце, трещали в очаге горящие поленья.

– Наказ у меня государев, – перестал ходить вокруг да около Ржевский. – Аманата должон взять из твоих родичей. Ежели правду молвишь про верность русскому царю, вреда отроку твоему не будет. Беречь станем, в люди выведем. Крепче станет наш союз, коли вырастим вместе достойного мужа…

– А если не соглашусь?

– Воля твоя, Бекмурза, неволить не стану. Подумай хорошенько. Я поутру с божьей помощью в путь тронусь, а ты подумай. Коли надумаешь, шли парня в Терский городок. Поживет среди наших, осмотрится. Тогда и решим, как далее быть…

Ржевский стал подниматься с устланного коврами деревянного помоста.

– Ох-хох-хо, – закряхтел – грехи наши тяжкие…Спасибо, Бекмурза, за кров, за угощение. Не тяни только с решением, хорошо?

Аманат

В то засушливое неурожайное лето сторожевой стрелецкий городок в дельте Терека жил привычной размеренной жизнью. Стояли на вышках часовые, хлопотали во дворах хозяйки. С наружной стороны стены, у северного вала, сотник Рыжов учил молодежь пешему строю: выкрикивал команды, матерился безбожно.

Вышедший после обеда на крыльцо в халате и галошах на босу ногу воевода Иван Борисович Мартьянов смотрел позевывая на облачко пыли над горизонтом, гадал: стадо ли сайгаков движется на водопой, дикие ли ослы куланы, верблюжий ли караван с купцами из Персии, направляющийся на воскресную ярмарку в русскую крепость? Кликнул денщика, чистившего во дворе навоз, велел принести смотрительную трубу. Долго вглядывался, щурясь, в солнечное марево за рекой.

«Никак, гости», – подумал озабоченно.

– Одежу неси! – приказал Николаю. – И полковника позови. Дрыхнет, поди, без задних ног.

Гости в Терском Городке дело обычное. Едет торговый люд из Хивы, Бухары, Исфагани, жалуют нередко купцы из Индии, Китая. Калмыки пригоняют на продажу овец, кавказцы везут из-за гор оружие и ковры, из Астрахани прибывают обозы с рыбой, икрой и арбузами.

Недобрых гостей тоже не счесть. Татары вокруг шалят, турки. Налетают из-за моря воровские шайки туркмен – пограбить в прибрежных селениях. Кумыки, ногайцы не прочь поживиться чужим. Чуть зазевался – коров, лошадей увели, забрали в полон пастуха, или табунщика – на продажу в неволю. Не ведаешь, с какой стороны беды ждать…

Случай на сей раз выдался особый. Уже одетый воевода опоясывался богатым, с серебряными насечками поясом, когда в горницу шагнул стрелецкий голова Бурмистров. Помолившись на образа доложил: прибыли, де, из Большой Кабарды посланцы, три десятка узденей, привезли аманата-мальчишку, сына тамошнего правителя Бекмурзы. С аманатом дядька княжонка, по-ихнему, аталык.

– Бумагу спрашивал?

– Точно так. Извольте глянуть. – Бурмистров протянул воеводе свиток. – Из посольского приказа.

– Садись, Михалыч, в ногах правды нет.

Поднеся близко к лицу грамоту воевода забормотал шевеля губами:

«Именем Великого Государя велено вам, воевода и стольник Иван Мартьянов, принять в аманаты отрока Девлет-Кизден-Мурзу, пятнадцати лет отроду, сына правителя Большой Кабарды Бекмурзы. Правитель оный Бекмурза подался, по слухам, в услужение к крымскому хану и веры ему от царского величества больше нет. И будет тот Девлет-Кизден-Мурза содержан под неотступным оком вашим сколько потребуется до особого указа, и содержать его вам на государев кошт, выдавать малое жалованье и поденный корм, не чинить такожи притеснений и обид»…