Плач по Александру

Карусель завертелась нешуточная, Костыря мыслил в правильном направлении. «Писатели России – жертвам ташкентского землетрясения»: лучшего пропагандистского лозунга на тему братской солидарности советских народов трудно было придумать. Об инициативе сотрудников «Звезды Востока» заговорили печать и радио. Высадившийся в Москве и Ленинграде летучий отряд заведующих отделами собирал обильную дань в стихах, прозе и драматургии. Почтальон приносил и сваливал ежедневно на стол ответственного секретаря увесистые бандероли. За сравнительно короткий срок после начала компании количества поступивших рукописей хватило бы редакции на пару лет безбедного существования.

Среди неизбежного в подобных случаях литературного хлама оказалось к величайшей радости несколько уникальных вещей. Пересланную с немыслимыми сложностями наследниками писателя, чудом сохранившуюся главу из уничтоженного романа Исаака Бабеля «Великая криница». Стихи все еще запрещенного, не реабилитированного Осипа Мандельштама. Прозу Платонова, «Записки на манжетах» Михаила Булгакова, переводы из Уолта Уитмена. Сочинения молодых, бешено популярных в ту пору, дружно поносимых критикой Андрея Вознесенского, Булата Окуджавы, Беллы Ахмадуллиной. Все названные вещи вошли после голосования на планерке в содержание юбилейного номера.

– Как бы нам, ребята, того, не надавали по шее, – подвел итог бурной дискуссии Костыря.

Поднялся озабоченно с кресла, уложил свежеотпечатанную верстку в портфель.

– Ладно, авось, пронесет. Держите за меня палец, еду в цензуру!

В комитете, визировавшем выход в свет печатные издания, Костыря выложил на стол козырную карту: написанное им самим предисловие к юбилейному номеру, под которым стояла факсимильная подпись кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Ш. Р. Рашидова. Понятия не имевший о содержании благословляемого им номера журнала, не читавший, разумеется, собственного предисловия, подмахнувший подпись не глядя, в расчете на бдительных помощников, тогдашний любимец генеральных секретарей росчерком руководящего пера дал зеленый свет стопроцентно крамольному изданию. Вышедший без единой купюры, имевший оглушительный читательский успех, раскупленный в считанные дни на корню мартовский номер «Звезды Востока» прочли в высоких инстанциях, ужаснулись:

«Бабель, Мандельштам, Платонов? Да что они там, в Ташкенте, с ума посходили? Антисоветчина же сплошь! Как мог Рашидов благословить такое? Куда смотрела цензура?»

Над головами сотрудников прогремели раскаты грома. Не появлявшийся несколько дней у себя в кабинете Костыря впервые в жизни пришел в редакцию небритым. Похудевший, с воспаленными глазами.

– Вот, читайте, – выложил на стол отпечатанное типографским способом разгромное постановление секретариата ЦК КПСС, осуждавшее «провокаторскую, идеологически вредную затею редколлегии журнала «Звезда Востока», использовавшей благородную акцию помощи пострадавшему от землетрясения Ташкенту для пропаганды низкопробных, идейно порочных произведений, проталкивания на страницы печатного органа Союза писателей Узбекистана выброшенных за борт советской литературы имен матерых антисоветчиков».

– Пошли, ребята, посидим напоследок в подвальчике. Обмоем эпохальный номер, – предложил освобожденный к тому времени от занимаемой должности бывший главный редактор «Звезды Востока».

Неделю спустя бывшей стала и вся редакционная братия, участвовавшая в формировании мартовского номера. Не тронуло руководство Союза писателей Узбекистана лишь технический персонал и редакционного сторожа Садыка спавшего по ночам на необъятном «павловском» диване в кабинете Костыри. Все остальные были уволены по статье: «несоответствие занимаемой должности».

Снова как три года назад Игошев стал безработным.

Синица в руке, журавль в небе…

– Ну, какой, там, Бекович-Черкасский? Оставьте, Валентин Юрьевич. Персонаж этот нас не интересует…

Сидевший напротив него за массивным столом главный редактор серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» Сергей Николаевич Семанов отложил в сторону заявку, застучал карандашом по чернильному прибору.

– Мелковат ваш Бекович, понимаете? Не тянет на историческую личность. Не хотелось вас разочаровывать, – он выдвинул ящик стола, стал извлекать какие-то бумаги… – Пишите вы прилично, рекомендовал вас хороший наш автор Яков Кумок… – Поднял на него глаза. – Вы кто, кстати, по национальности?

– По паспорту белорус.

– А не по паспорту?

– Наполовину белорус, наполовину еврей. Мать – еврейка.

– Я так и думал, – он смотрел на него с усмешкой. – Ну, хорошо, давайте так. – Глянул на часы, поднялся с места. – Езжайте в гостиницу, подумайте до завтра. Приедете в это же время с подходящей кандидатурой. В Узбекистане они наверняка есть. Партийные деятели, ученые, писатели. – Замечательные люди, одним словом …

Они вышли вместе из кабинета.

– До встречи, – Семанов захлопнул обитую дерматином дверь, стал энергично спускаться по лестнице.

Стоя на площадке Игошев смотрел ему вслед. Поездка в Москву, судя по всему, заканчивалась, Бекович-Черкасский никому не был нужен. Пора было возвращаться домой.

«Сколько усилий затрачено впустую! – думал в отчаянии. – Денег ухлопал на дорогу!»

– … Требуй аванса, старик! У них это записано в типовом договоре!

Неподалеку остановилось двое молодых людей. Простоватого вида очкарик с бугристым лицом и стриженный «под бобрик» биток в обтянутых джинсах и полосатой водолазке.

– Двадцать пять процентов минимум, – говорил биток потирая тяжелый подбородок. – Иначе не садись за работу. Напиши аннотацию и жди. Сдадутся, проверено практикой…

Кого-то они страшно ему напоминали.

Парни присели на скамью напротив семановского кабинета, закурили.

– В субботу мотаю в Ленинград, – говорил биток. – «Цеэска» – «Жальгирис», мировой баскет! Рубаловка будет почище Куликовской битвы. Присоединяйся, Толя, место в машине есть.

– У меня, Вася, билет на БАМ, через два дня. Заказной очерк для «Огонька». Едем вдвоем с Бальтерманцем.

– Ну, заказной, это свято.

«Аксенов! – мелькнула догадка. – А второй Приставкин!»

Знаменитости говорили о всякой всячине. Об общей знакомой Катеньке, устроившей на именинах Нагибина пьяный дебош. О том, что поджарка «по-суворовски» в Домжуре уже не та. Об очередном запое Твардовского. О спиннинговой катушке, привезенной какому-то джазмену Сашуне из загранки.

– Сечет под Хемингуэя, – говорил Аксенов про неведомого джазмена. – Где, скажи, в Подмосковье рыбачить со спиннингом?

– Да он его давно уже сплавил в комиссионку, – позевывал в кулак Приставкин. – Элементарная фарцовка. Как дважды два…

Уверенные их голоса, манера держаться в стенах знаменитого издательства, вспыхивавшие лица молодых сотрудниц, пробегавших мимо, которых они окидывали взглядами опытных соблазнителей, все говорило о том, что перед ним избранники судьбы, победители, что ему, литературному воробью из провинции, до них как до луны.

«Чего я тут делаю, жалкий приготовишка? – думал в плотно набитом вагоне метро, мчавшемся через Москву в район ВДНХ где у него была койка в шестиместном номере колхозной гостиницы для аборигенов. – На что надеюсь? Какой я, к черту, писатель? Абзац сочиняю за два часа!»