Пламя и крест. Том 1

– Спасибо, Рупрехт, – повторил он, закрывая крышку. – И ещё одно, если позволишь. – Ловефелл вспомнил, о чём рассказала ему Ирмина. – Вы никогда не занимались делом одной старухи? Ведьмы, которая жила под стенами, недалеко от церкви Святого Макрона?

Зеедорф молчал очень долго. Но не потому, что он вспоминал события прошлых лет. Он, видимо, размышлял, что ответить. Наконец он поднял голову.

– Шонгауэр запретил кому-либо заниматься этим делом.

– Тебе это не показалось... странным?

– Сначала да. Потом нет, потому что я понял, что приказы исходили... – он замолчал на секунду, – не от него.

– Понимаю, – ответил Ловефелл, ибо и в самом деле всё понял. – А эта ведьма ещё жива?

– Насколько я знаю, нет. Она исчезла в то же время, когда арестовали Катерину.

Ловефелл направился к выходу.

– Желаю счастья в Кайзербурге, Рупрехт.

– Я думаю, она меня простила, – добавил Зеедорф, когда Ловефелл уже переступал порог.

– Да?

– Потому что если бы не простила, я, наверное, кончил бы как те стражники.

– А что такое случилось со стражниками?

– Два года спустя они заболели проказой. Все трое. Какой-то странной вариацией, которая быстро разрушила их тела. Их, конечно, прогнали из города и закрыли в колонии прокажённых, где-то, вроде, под Триром. Все трое. – Он покачал головой. – Разве это не странно, Арнольд? Как она могла наслать проклятие в подземельях Инквизиториума?

Этого сделать она не могла, - подумал Ловефелл. А это означает одно: Прекрасная Катерина не только жива, но ей позволено даже владеть магией. И, как видно, она не преминула этой возможностью воспользоваться. Тогда же он вспомнил жуткую судьбу Соломона Гриена, о котором думали, что он был доносчиком Святого Официума, и которого терзала никому не известная болезнь со странными симптомами. Как ни странно, но я рад, что я не твой враг, – подумал он. А потом попрощался с Зеедорфом, питая, для его же собственного блага, надежду, что, когда придёт время, Рупрехт захочет погасить свой долг.

* * *

Когда Ирмина рассказывала о старой ведьме, живущей под городскими стенами, Ловефеллу это не показалось особенно интересным. Богатые дамы имели свои капризы, а к этим прихотям принадлежал, среди прочего, интерес к магии, астрологии или алхимии, что, особенно в первом случае, было окутано очарованием запретного плода. Например, в Кобленце пользовался большой славой предсказатель, на полированных ногтях которого появлялись картины будущего. Он также говорил с историческими личностями, чьи портреты появлялись на этих ногтях, и излагал советы, переданные из подземного мира. Поскольку предсказатель был агентом Святого Официума, а о видениях во многих случаях сообщал инквизиции, поэтому, конечно, такая деятельность была терпима и даже осторожно поощрялась. В свою очередь, несколько лет назад в Аугсбурге местный филиал Инквизиториума организовал через подставных агентов целый заговор чернокнижников, чтобы потом скопом арестовать всех причастных к этому делу горожан. Ловефелл, с одной стороны, считал эту акцию, мягко говоря, непродуманной, так как в подземелья пошли все местные сливки купечества и банкиров, с другой, однако, это был, безусловно, ценный остерегающий пример. Хорошо, впрочем, понятый, так как подобные провокации в других городах закончились неудачей, и это потому, что склоняемые к участию в магических практиках горожане немедленно доложили обо всём инквизиторам. И даже одного из агентов сами укокошили, и до конца не было выяснено, потому ли, что сочли его колдуном, или потому, что подозревали в работе на Святой Официум.

Во многих случаях потворствовали гадалкам, фокусникам или провидцам, особенно, когда те были шарлатанами, не обладающими какой-либо силой, а знающими лишь несколько трюков, а также умеющими понять и удовлетворить потребности своих гостей. Многое, конечно, зависело от властей города. Зигмунд Шонгауэр на старости лет стал человеком более мягким, чем в годы запальчивой молодости, но ведь Зеедорф знал, что в случае старой ведьмы приказ пришёл из-за пределов Кобленца. Так кем она была? Агентом? А может, просто наблюдали, кто её посещает? Ловефелл решил исследовать дом, в котором жила старуха, хотя и не ожидал многого от этого визита. В конце концов, со времён того дела прошло уже несколько лет, поэтому в доме ведьмы или жил кто-то другой, или этот дом просто снесли. Тем более что власти взялись в последнее время за благоустройство кварталов бедноты, которые считались гнёздами разврата и, что ещё хуже, рассадниками самых страшных болезней. Благоустройство состояло в том, что рабочие сносили трущобы, а городская стража выпроваживала их жителей за стены города. И порядочные горожане смогли, наконец, вздохнуть с облегчением.

Прогнозы Ловефелла сбылись почти полностью. Когда он расспросил местных жителей, оказалось, что здесь помнят старую ведьму, но как её дом, так и другие, находящиеся в том же районе, были разрушены, а на их месте возводились кожевенная мануфактура и красильня. Ловефелл не завидовал людям, которым придётся жить вблизи этих зданий. Но прогулка оказалась полезной. Потому что здесь инквизитор обнаружил следы мощной силы. Чтобы выявить её действие, не пришлось даже ни использовать силу ритуальной молитвы, ни испытывать опасности иномирья. Остатки магии были так сильны, что накатывали на разум Ловефелла, словно волны прилива. Это означало, что именно в этом месте долгое время находилась даже не обычная ведьма, вызывающая мелких демонов, не знахарка, наводящая сглаз на людей или скот, но настоящая ведающая, знающая секреты единения со стихиями и умеющая, скорее всего, гулять по иномирью, словно по удобной набережной. Ловефелл присел на куче досок невдалеке от трудящихся рабочих, и постарался тщательно изучить следы, оставленные прежней жительницей. И эти исследования полностью подтвердили первое впечатление. Он не только имел дело с необыкновенной силой, но также был уверен, что, использующая её женщина обладала умениями, которых можно достичь только годами напряжённого обучения. Одновременно в следах было что-то знакомое, что-то вроде магической подписи, и Ловефелл был убеждён, что встречался с нею раньше.

* * *

Ловефелл не любил и не уважал людей, которые служили Золотому Тельцу. Особенно потому, что он знал, что те, кто слишком ценит блага мирские, перестают быть верными и горячими служителями Господа. Сам он пользовался деньгами только в той мере, чтобы удовлетворить основные потребности, а когда он нуждался в наличности, то достаточно было подойти к богато одетому мещанину ли дворянину и попросить его кошелёк. Конечно, словами силы приходилось пользоваться осторожно, только тогда, когда он был один на один со своей целью, и желательно очень близко к ней, объединяя таким образом слова силы с силой прикосновения. Он никогда не забрил у жертвы всего имущества, а по справедливости брал столько, сколько именно ему было нужно на расходы. Трудно было надеяться, чтобы при таком легкомысленном отношении к материальным благам Ловефеллу понравилось поведение руководителя кобленецких инквизиторов.

«Ты забыл о том, что то, что нас должны отличать прекрасные души, а не красота предметов, которыми мы себя окружаем», – подумал Ловефелл о Шонгауэре. – «Но если ты так любишь подарки, дорогой Зигмунд, то и у меня найдётся для тебя соответствующий гостинец».

Он ещё раз посетил штаб-квартиру Инквизиториума и попросил Шонгауэра о разговоре, ибо подарок, так или иначе, должен был быть вручён

– Чем я ещё могу вам служить? – Спросил Шонгауэр, сильно акцентируя слово «ещё», и, видимо, не был в восторге от посещения епископского посланника, от которого, как он надеялся, избавился раз и навсегда.

– Ничем, добрый мастер, ничем, – ответил Ловефелл сердечным тоном. – Я пришёл только попрощаться с вами и поблагодарить за науку, которую вы мне преподали.

Шонгауэр был слишком пронырливым лисом, чтобы попасться в ловушку гладких слов, но он не мог отказать Ловефеллу в рукопожатии. Инквизитор зашёл дальше, и сердечно, даже нежно, заключил Шонгауэра в объятия. Прошептал ему на ухо слово силы, и тогда разбудил заключённую в коконе чёрную крысу. Раздразнил её несколькими прикосновениями, пока не почувствовал закипающую ярость, исходящую от этого призрачного существа. Аккуратно вложил кокон в печень Шонгауэра, а потом быстрым движением вытащил ниточки пряжи, расплетая таким образом кокон. Освободившаяся крыса яростно вгрызлась в здоровые ткани. Когда Ловефелл увидел, что всё сделал как надо, освободил Шонгауэра от слов силы.

Старый инквизитор нервно освободился из объятий младшего коллеги.

– Ну, хорошо, хорошо, прощайте, – сказал он, одновременно удивлённый и раздражённый.

– С Богом, брат, – улыбнулся Ловефелл самой лучезарной улыбкой, на которую только был способен. – Вы знаете, что сладости способны разрушить печень? – Спросил он ещё, стоя уже в дверях.

Руководитель кобленецкого отделения Инквизиториума поморщился.

– Займитесь своими делами, будьте любезны.

Ловефелл, однако, был уверен, что уже скоро старый инквизитор будет вспоминать об этом предупреждении. И, по всей вероятности, возненавидит цукаты и глазированные пряники. Хотя, честно говоря, эта ненависть не продлится долго.

* * *

Ловефелл провёл в Кобленце последнюю ночь, не пользуясь гостеприимством Инквизиториума. Он снял комнату в местной таверне, где на рассвете его разбудил шум, доносящийся со стороны окна. Открыв глаза, он увидел, что на ставне уселись две крошечные птички со столь красочными перьями, что, казались миниатюрными шутами, одетыми в пёстрые кафтанчики.

– Шахор, – зачирикала первая.

– Сефер, – прощебетала вторая.

Ловефелл приподнялся на локте, не уверенный, действительно ли он слышит то, что слышит.