Плавающая Евразия

Сколько? Миллион долларов? О'кэй! Продаю репортаж "Нью-Йорк - Бостон Чикаго..." - Синьора открыла дверцу машины, села, повернула ключ... и раздался такой взрыв... за считанные секунды куски разорванного тела, части машины, пишущий магнитофон поднялись к чертям, где висели, наблюдая за картиной, Нахангов с Давлятовым, и полетели мимо них в бездну...

Взрывная волна чуть было не вышибла Давлятова из ракеты, и, потрясенный случившимся, он крикнул, нагнувшись через борт своей ракеты:

– Шахло! Остановись! Опомнись! Ради нашей прошлой любви... Судья встрепенулась: услышав голос Давлятова и возмущенная самим

упоминанием слова "любовь", подняла автомат и дала очередь в сторону ракеты.

Несколько пуль просвистели рядом, и Нахангов ахнул, обхватив голову руками.

– Сумасшедший! Разве можно говорить женщине о любви... тем более прошлой?!
– проворчал он в сторону Давлятова, и даджаль одобрительно махнул ушами, всматриваясь выпученными поросячьими глазами в картину чистилища.

Из приемной комнаты вкрадчивыми шагами вышел секретарь и запер снаружи дверь на ключ. Бросив взгляд на ярко освещенную площадку с пальмами перед шатром, он облегченно вздохнул, словно избавился от тяготившего дела.

Из-за пальмы вышли судья и двое ее заседателей, продолжая махать руками так, будто каждый из них был подвержен внушению. Сзади них покорно шла молодая женщина с затравленным, бегающим взглядом. Увидев секретаря, она сделала шаг в его сторону, словно ища у него защиты, затем опомнилась и направилась за своими судьями.

Зато судья подошла к секретарю, сделав знак попутчикам, чтобы те следовали дальше.

– Предок, я случайно нашла в кармане твоего соглашательского велюрового пиджака вот эту бумагу.
– Порывистым жестом вынула она из планшета на боку какой-то лист, но, заметив, что секретарь очень пристально смотрит на женщину, которую ведут на площадку, где лежат аккуратно отшлифованные доски, пояснила, презрительно скривив лицо: - Ее приговорили за порочное желание стать матерью.

Секретарь дернул плечом, будто опомнился, и, взяв в руки лист, стал читать вслух:

– "Заявление... Довожу до вашего сведения, что гражданин Ахмет Дав-лятов, проживающий по улице Староверовской, дом шесть, в преступных целях изготовил бомбу, которую закопал у себя под домом..."

– Сволочь! Провокатор!
– задохнулся Давлятов, словно глотнул раскаленного воздуха.
– Это Абду-Салимов! Отец Шахло!

– Разумеется, Абду-Салимов, - проворчал Нахангов, будто недовольный тугоумием своего попутчика.

– Значит, от его доноса... хватил удар моего отца!
– возмущенный, потрясал Давлятов в воздухе кулаками, и если бы вовремя не вспомнил, что летит на игре-ракете, то направил бы ее на голову Абду-Салимова.
– От доноса! Доноса!

Возле его уха пропищал мини-магнитофон, ставший спутником ракеты и описавший свой очередной круг. Впитав в себя бранные выражения Дав-лятова, мини-магнитофон синьоры Буффони просигналил их до чуткого слуха Абду-Салимова, все еще читающего заявление, написанное им в бытность шахградским резвым режиссером.

"Сволочь! Провокатор!" - от ругательств этих Абду-Салимов, в потустороннем своем воплощении ставший теперь Ибн-Абу-Дабу, сердито задрал голову кверху и увидел две светящиеся точки, застывшие над чистилищем.

– НЛО, - просто, как о чем-то привычном, сказал Ибн-Абу-Дабу, небрежно подняв палец кверху, и пошел дальше, засунув бумагу в карман своего кителя.

Дочь-судья даже не удосужилась посмотреть наверх, чеканным шагом направилась она к месту экзекуции. Заседатели уже положили доску на живот беременной женщине, безропотно вытянувшейся на бетонной площадке, и стали на края доски сапогами и запрыгали так легко, улюлюкая, словно это было их самой желанной потехой. Веселые возгласы заседателей заглушило попискивание мини-магнитофона, сделавшего очередной виток и в беспорядке раскручивавшего ранее сделанную запись. Послышалось: "Вы гомосексуал?", затем, после свиста и невнятного бормотания, отчетливо: "О, какое откровение для всех! Какая казнь!"; снова сбитая свистом и шипением: "Это "Нью-Йорк - Бостон - Чикаго - Гэб-блэб"? Тьфу, дьявол!" И голос, которого Давлятов поначалу испугался: "Остановись! Опомнись! Ради нашей... Сволочь! Провокатор!.." - и вслед за шипением и пыхтением: "Конгрессам! Парламентам!.. Выкуп за президента... к двенадцати часам по Гринвичу... не будет... за свои преступления..." - и возгласы прыгающих на конце доски: "О-о-х-х-х! Хо-ро-шо... Еще ра-аз!"

Глаза Давлятова слезились от напряженного взгляда. На секунду он отвел от лица бинокль, чтобы протереть вспотевшие окуляры. Едва приставил он снова тысячесильный хитрый инструмент к глазам, как крупно и четко очертилась картина шатра, противоположной стороны зала, со своей приемной комнатой.

У двери приемной комнаты мелькнула фигура привратника, вставившего ключ в замочную скважину. Но прежде чем поднести к двери ключ, привратник нагнулся и взглянул через замочную дыру.

– Кабинет ваш свободен, - доложил он человеку, подошедшему сзади с таким видом, будто присутствие тут ему было в тягость. Был он в кителе, с зачесанными назад черными как смоль волосами, правой рукой держал потухшую трубку у рта.

Привратник несколько раз повернул ключ в двери, но заржавевший замок не поддавался. И по тому, как он крутил рукой, по присущему только ему жесту, Давлятов узнал в привратнике Шаршарова, беллетриста и диссидента.

– Это он! Подлец! Как он попал сюда?! Значит, опять улизнул от рук правосудия!
– закричал пораженный Давлятов, но тут же услышал отрезвляющий голос своего попутчика по рискованному путешествию в недрах земли:

– Лично я бы вам не позавидовал, окажись вы там, голубчик...

Дверь по-прежнему не поддавалась, хотя Шаршаров и налегал на нее, пытаясь поддеть.

Шеф его, доселе апатичный, проявил легкое нетерпение, глянул на часы.

– У нас здесь, как в рядовой районной поликлинике, - глухо сказал он, - до двух часов кабинет занят урологом, а после двух до вечера психиатром, пользующимися одними и теми же урологическими инструментами. Смысл сказанного только частично был ясен Давлятову - он лишь понял, что и здесь, в чистилище, ощущается нехватка кабинетов и из-за этого начальники работают в две смены неполный рабочий день. Он даже испытывал злорадство по поводу того, что Шаршарову не поддается дверь. Но наконец привратник открыл ее, услужливым жестом показывая шефу в тот самый зал, где Ибн-Муддафи принимал журналистку.

Шеф с недовольной гримасой вошел в зал и потянул носом воздух, чувствуя неприятный запах.

– Ты ведь знаешь, что меня мучают запахи, - недовольный, обратился он к Шаршарову.
– И даже изобразил мои мучения в своем романе. А о простой вещи - прийти сюда на пять минут раньше и проветрить шатер - ты не догадываешься. Все вы большие мастера в воображении и изображении, а когда дело доходит до реальной жизни, элементарного понимания и сочувствия в вас нет и нет... не хватает!
– продолжал он, устраиваясь поудобнее в кресле и глядя почему-то не в лицо привратника, словно стыдясь своего старческого брюзжания.