Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019

И. С.-Б.: Безусловно, такие фигуры есть. Совершенно недооценены русские поэты-силлабисты XVII–XVIII вв. и поэты русского классицизма XVIII в.

Г. В.: Увы, наше время изобилует информацией – люди просто не успевают ее переваривать, а потому и осмыслять. Вдобавок театр, кажется, окончательно и не без помощи культурных менеджеров вытесняет поэзию и литературу. Очень мало объективных экспертов, которые бы давали полную и беспристрастную картину литературного ландшафта. Да, есть разрекламированные фигуры – не буду их упоминать, а есть и недооцененные. Точнее, они известны узкому кругу. Назову ушедших: Рид Грачев, Михаил Поздняев, Валерий Прокошин. Наверно, недостаточно знают и изучают Александра Сопровского и Дениса Новикова. Вообще, это удивительно, но часто филологи не имеют представления о современной поэзии; она фрагментирована, разбита на «школы», «направления», часто просто «клубы по интересам». У поэзии нет трибуны на телевидении – такое впечатление, что нами управляют глобалисты, которым нужны рыночные потребители, а не умные ценители. И это общая картина, поэтому не удивлюсь, если время нас не оценит и просто – забудет.

Д. М.: Совершенно справедливо. Я не встречал такой фигуры. Ретроспективно все оценены по заслугам.

О. А.: Как вы пишете стихи? Где, когда, при каких обстоятельствах? Что приходит первым: строка, образ, ритм? Есть ли у вас какая-то техническая особенность, например, сначала пишется финал? Вы перечитываете свои стихи про себя под настроение? А помните наизусть?

А. К.: Стихи лучше всего пишутся в дороге, в транспорте. Мой ежедневный маршрут на работу составляет четыре часа – два часа утром и два часа вечером. Вот в это время и пишу, и читаю. Вначале приходит образ, потом ритм, иногда – первая строка. По-разному. Иногда пишется по несколько стихов в день, иногда – ни одного. Это зависит от того, на что настроен твой внутренний радиоприёмник. Иногда поэзия слышится во всём, в каждой мелочи – в пейзаже за окном, во взгляде встречного прохожего, в световых оттенках, звуках, запахах. А когда голова забита работой, бытом, насущными делами – связь прерывается, внутренний радар перестаёт принимать сигналы. Кажется, если бы не отвлекали земные дела, поэзия лилась бы непрерывным потоком. Но так в жизни не бывает, и – хорошо, что не бывает. Иначе можно сойти с ума, наверно. Что касается технических особенностей… Стихотворение, как клубок ниток, разматывается с первой строки и до последней. Иногда это происходит сразу, иногда это занимает несколько дней, месяцев, лет. Но сейчас я редко возвращаюсь к старым наброскам. Торопят новые стихи. Стихи я перечитываю чужие. Зачем свои-то перечитывать? Если только готовишь куда-нибудь подборку для публикации. Наизусть помню только те стихи, которые часто читаю на публике. Специально учить нет времени. Работа писателя – писать. Работа актёра – учить текст наизусть. Искренне завидую тем коллегам, кто помнит свои стихи наизусть, это выгодно смотрится на сцене.

И. С.-Б.: Часто начинаю формировать некий сгусток поэтической речи, находясь дома; иногда – на ходу, в пути. Первым приходит стих, строка. Не берусь судить о присутствии так называемых образов, догадываюсь об их непрерывном развитии в отдаленных, почти недостижимых областях сознания. Ради исследования непрерывности речи на краю сознания однажды написал большое стихотворение «Одноцветная комната».

Мои «технические особенности» едва ли поразят чьё-то воображение. Пишу я всегда на бумаге ручкой, желательно на листах формата А4, не меньше. Электронными средствами не пользуюсь, разве что в пути, не полагаясь на собственную память, могу сохранить в блокноте на Андроиде одну или несколько строчек.

Наизусть свои стихи почему-то не запоминаю и вынужден читать их с листа, зато отлично помню, как они выглядят на бумаге: протяжённость каждого текста и его деление, графические решения, длину строки…

Г. В.: Наверно, важны не время и место, а состояние, когда сознание человека соприкасается с сознанием чего-то большего. Происходит узнавание, разговор на иностранном языке. У Битова это передано как то, что человек находит точку, из которой он просматривает окружающую местность, а местность, природа, в свою очередь, видит свою упорядоченность, красоту – глазами этого человека. Без него она слепа. В этом моменте слияния – и ритм, и понимание, и образы. Состояние решения и ответ на все вопросы. Технические особенности могут быть самые разные. Да, бывает, что все крутится вокруг какого-то образа и финальной фразы. Но в итоге – пишется что-то совершенно другое. Вообще, поэтическая глина не любит подолгу позировать, быстро теряет свои свойства… Да, иногда перечитываю свои стихи. Иногда их не узнаю и они мне нравятся. Удивляюсь. Когда только начинал писать – помнил все свои стихи. Сейчас запоминаются только хорошие.

Д. М.: Нет, никаких характерных особенностей. Стихи пишу везде, при любых обстоятельствах, кроме экстремальных. Да, читаю иногда про себя. Но именно под настроение. Некоторые помню наизусть. Но меньшую часть из написанного.

О. А.: Что такое для вас ваша поэзия? Это потребность выразить впечатление от реальности? Желание открыть миру нечто о себе? Дар, который вы получили и который не зарываете в землю, а стараетесь реализовать?

А. К.: Поэзия – это для меня практически единственный способ дышать и жить. И говорить. Потому что дышать я могу и музыкой, и живописью. Но говорить этими жанрами не могу. Поэзия – это самоанализ, это дневник, это способ познания мира и окружающих, это диалог с любимыми людьми, это вопль отчаяния, это благодарение Богу, это молитва, это признание в любви, это откровение, это покаяние, это донос на самого себя, это приговор самому себе, это спасение души, это возмездие, это настоящая реальность, это параллельная реальность, это сосуд, оставленный в тебе кем-то (а ты только открываешь пробочку), это счастье, это мука, это смерть и это бессмертие.

И. С.-Б.: Потребность быть свободным, вот что это такое.

Рождается новая психея эпохи, и поэзии вновь приходится утверждать свою автономию. На этот раз – от системы нигилизма. Нигилизм сокращает свободу, а поэзия, искусство – способ быть свободным.

Г. В.: Работа, от которой получаешь наибольшее удовольствие. Ведь, по-большому счету, ничего больше поэт не умеет. Правда, говорят злые языки, что когда Егор Исаев стал в Переделкино разводить домашнюю птицу, кое-кто это одобрил: мол, всё лучше, чем бумагу ему изводить. Нашел себя… Так радуется портной, когда видит на прохожем свой костюм и отмечает, что пошит он хорошо. Или автослесарь, увидев на дороге отремонтированную им машину. Ну, и так далее… Разница только в том, что у поэта другая работа и он имеет дело с другой тканью и другими механизмами… Ну и, конечно, через творчество поэт изменяет себя к лучшему. Без «Новой жизни» не было бы Данте и не было бы нового литературного языка. Через поэта читатели находят себя, реальность в новом свете. Поэзия – танец свободы, преодоление косности, «золотой песок бестолковой жизни», как выразился Александр Сопровский.

Д. М.: Я пытаюсь спасти душу своего народа и родной мне русский язык. Про себя я стараюсь писать поменьше. Мир слишком велик и прекрасен, чтобы ставить себя в его центр. Есть вещи и поинтереснее.

Герман Власов Стихотворения

Власов Герман Евгеньевич – поэт, переводчик. Родился в Москве в 1966 г. Закончил МГУ им. Ломоносова (филологический факультет, отделение РКИ). Лауреат (поэзия (2009), фото (2015)) и дипломант Волошинского конкурса (перевод, (2011)). Первое место на фестивале «Синани-фест», Ялта (2010). Диплом Специальной студенческой премии РГГУ за лучшую поэтическую книгу (2016). Автор поэтических книг «Просто лирика» (2006), «Музыка по проводам» (2009), «Определение снега» (2011), «Девочка с обручем» (2016), «Мужчина с зеркалом овальным» (2018) и др. Публиковался в периодике в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Новый берег» и др. Переводил стихи и прозу. Один из редакторов журнала «Плавучий мост» в период с 2014 по 2017 гг.

Живет и работает в Москве.

«Некрасивой, неловкой казалась…»

«I’ll be seeing You…»

Некрасивой, неловкой казалась.Вызывала и жалость и страх,но, раскачиваясь, продолжалась.Голубиный крылатый размах,пролетающий самую гущу —перестройку, вторую войну.Но куда – не ответит зовущий.Растолкуй мне тогда – почему?Потому что невидимый кто-тоснарядил через полюс в полет,оттого, что знакомою нотойпродолжает гудеть самолет.И – окружий и стрелок свидетель —продолжает писать и писатьчерный ящик, и – августа ветерперелистывает тетрадь;осыпаются листья в глубиныпереулков, проспектов, пока —самолетна ли, голубинаабиссинская почта стиха.

Маленькая ода венецианскому

секретеруВот я присел за тебя. Стилов правую руку вложил. Свеловлагой чувствительною глаза.Что я хотел сказать?Что череда притупляет зим,что, будто гребень для волн, дельфин —ферро – гондоле локтем и лбомслужит. Лишним ребромвыйдя, лагуну связав и дом.Маленький купол – осенний холмв патине приезжавших встречал.Что причал причащалумброй и охрой, погожим днем,бакеном, белой чайкой на нём.Сам ты, одушевляя уют,списанный из кают,дабы не сгинуть в зеленый илслово сказанное хранил,четвероногий жилец. Итогперед отправкой в док:что, почернев от чернил, душапомнит кончик карандашалаковою своей спинойдышит, блестит волной.

«На Рождество был теплым даже снег…»

На Рождество был теплым даже снеги дело не в напитке подогретом, —печного дыма ситцевый побег,от Леты уходящий прямо к лету,по вертикали в кобальте слоясь,до тех земель, где говорящи птицы,ветвями прорастал в живую связь,где связи нет и растворились лицав одно лицо. Теплом согрет овин,топилась печь и к небу пуповинойот края красных и болотных глиндо области, где наделяют глинусознаньем, Рождества пророс цветок,и теплый снег и дым сулят удачу.И если ветер дует на восток —ребенок за стеной почти не плачет.