Play the kitten

– Прости за то, что разбила его, - кивнула девушка на подрагивавшие крупные осколки у плинтуса.

– О, что за глупости, - поморщился тот как от нелепого высказывания, элегантным жестом руки поднося свой стакан к губам. – Можешь и этот разбить, - вскинул бровь мужчина, глотая напиток. – Безнадежная болезнь должна иметь отчаянное лекарство.*

Вайолет подавила нервную усмешку за глотком арманьяка. Губы дрожали. Но Джеймс был прав: ярость можно подавить лишь яростью. Ее настолько сейчас колотило в исступлении, что все безумные мысли и действия казались наиболее правильными. Алкогольные пары начинали свое химическое действо, щеки вновь порозовели. Со стенки стакана скатилась последняя капля, и Вайолет зашвырнула его в ту же ни в чем не повинную стену. Джеймс довольно зажмурился.

– Я ненавижу ее! – вскричала девушка, чувствуя неистовое желание выговориться. – Всех их ненавижу! – и премило проявлялась морщинка на переносице, когда она хмурилась.

– Что произошло? – ласково подводил ее тот к исповеди, опираясь пальцами свободной руки об обеденный стол.

– Как же сильно я ее ненавижу! – эмоционально повторяла та, будто бы могла ненароком забыть утверждение. – Она выставляет меня виноватой! Я ведь всего лишь выполняю свои должностные обязанности, и она прекрасно знает об этом! – понимала ли Вайолет, что,возможно, полной картины от ее слов не вырисовывается? Наверное нет. Она и сама не заметила, как принялась туда-сюда расхаживать от стола до стены со смежным проходом, чуть запинаясь в начале каждого нового предложения. – Ты был прав, это ее вина, это все она… - Вайолет говорила еще и еще, все более распаляясь. Алкоголь развязал язык. Джеймс наблюдал за ней с победным блеском в глазах и едва ли не самой коварной улыбкой всего человечества. Запах сдавшегося на его милость человека окрылял и тешил самолюбие сильнее, чем слезы жертвы. О нет, с такой внутренней силой, как у нее, - думалось Марчу, - она никогда не станет жертвой. Жаль только, что так страдает от любви…

– Любовь – это не чувство, - все тем же чуть высоким и истеричным тоном начал Джеймс, когда Вайолет прервала бурный поток своих изречений, дабы сделать элементарный глоток воздуха. – Любовь – это банальный термин самоуничтожения, который придумали в эпоху появления всех этих «гуманистических настроений». А романтики пытались доказать, что это именно «любовь», а не простая слабость духа подводит глупцов к самоубийству, - Джеймс жестикулировал рукой с полупустым стаканом, все продолжая простаивать у стола. Вайолет замерла, внимая мужчине. – Самообман, ты и сама это понимаешь, - отмахнулся тот, как от само собой разумеющегося, - всеми твоими поступками руководит не любовь, а ярость. Вспомни себя в начале учебного года. Какой ты была? Жалким существом с трепещущими органами и затуманенной головкой. Ведомой эмоциями, витавшей в облаках девчонкой. Все это, я уверен, прошло бы через пару недель, не появись в его и твоей жизни Анна. Это она – виновница всех твоих напрасно пролитых слез. Ярость – вот движущая сила человечества.

Вайолет зачарованно слушала, медленно кивая в ответ. Она была точно губка, что впитывает все, во что ее помещает нынешний обладатель. Джеймс опустошил стакан, опустив его на поверхность стола.

– Идем со мной, - вкусно облизнувшись, быстро кивнул тот.

***

– Это твои трофеи? – зачарованно следовала за мужчиной Вайолет, разглядывая чучела животных.

– Охота – человеческий базовый инстинкт. Люди стали подавлять его, когда поняли, что закон не позволяет им убивать ради преследования корыстных целей, - Джеймс вел ее по туннелю, что скрывался за большой панелью стены в главной гостиной. В его руке – подсвечник и наполовину сгоревшая свеча цвета слоновой кости. Джеймс аккуратно подсвечивал то одну сторону, то другую, будто выбирал, что показать Вайолет, а что оставить в сумраке до лучших времен.

– Но, - Вайолет резко остановилась перед одним из чучел на стене, - это ведь тасманский волк, они вымерли в двадцатом веке! – воскликнула та, безуспешно пытаясь скрыть свое удивление. Джеймс усмехнулся на выдохе, ничего не ответив, зная, что девушка не будет требовать его реплики. Слишком была забита ее голова, чтобы заметить отсутсвие ответа на несущественный вопрос.

– Никому ведь не приходит в голову обвинять животных в том, что они убивают друг друга, – продолжал сеять свои семена Джеймс. Вайолет завороженно следовала за ним дальше, внимая каждому слову, разглядывая то, что он с таким азартом показывал. Она кивнула, облизнув пересохшие губы. От алкоголя ей почему-то всегда хотелось пить.

– Так чем мы, люди, - сделал тот ярко выраженный акцент на последнем слове тот, - отличаемся от животных?

Вайолет была поражена настолько, что могла лишь помотать в ответ головой, силясь сказать что-то вроде «ничем, конечно ничем». Джеймс рассказал ей о Канаде, о Тибете, о Центральной Европе, Западной Сибири, Африке и Мексиканских островах. Она и представить себе не могла, что он столько путешествует. Удивительно, как нас обманывает внешность – Джеймс мог походить на сноба из тридцатых, что не вылезают из Оксфордов да Кембриджей и кичатся своей мнимой эрудированностью, а на самом деле знал и умел больше половины населения Северной Каролины.

Он наблюдал за ней. За ее реакцией, за движениями ее тела, слушал ее дыхание. За время, что она проводила в его номере, он досконально изучил ее, а все их разговоры о законах и морали давали ему полную картину того, как именно она относилась к правосудию и порядку.

Джеймс круто свернул направо, пламя свечи дрогнуло - в воздухе стоял приятный аромат воска, - и остановился у узкого комода из красного дерева, пристроив подсвечник на поверхность. Вайолет слышала, как выдвинулся один из ящиков, но хилое освещение давало ей возможность лицезреть лишь часть крашеной коричневой стены, да позолоченную табличку под очередным чучелом.

– Ты нравишься мне, Вайолет, - заговорил Джеймс, продолжая рыться в ящике. – Твой разум чист от дурного общественного влияния, у тебя есть собственная точка зрения, схожая с моей, - его слова были сродни шелковому шарфу, прикосновения которого к твоей шее кажутся блаженством, даже если твоя участь - принять смерть от удушения этим самым аксессуаром, - мы похожи, - Вайолет часто пыталась понять, что же напоминает ей его голос. И лишь сейчас ассоциация наконец проступила в ее сознании. Мурлыканье котенка. Джеймс Марч всегда словно ласково мурчал, - и поэтому я хочу показать тебе кое что.

Джеймс шлепнул на поверхность комода небольшие квадратики, похожие на полароидные карточки. Вайолет было так и подумала, но при должном рассмотрении осознала, что это фото-вырезки из газет, приклеенные к картонкам. Вайолет присмотрелась к верхнему снимку.

– Это же… - имя повисло в воздухе, словно и не требовалось его озвучивать. В глазах Джеймса горел заметный огонек удовольствия и возбуждения. Он схватил фотографии, поочередно скидывая одну за другой.

– Ричард Рамирес, - перечислял тот, - Джеффри Дамер, Гейси, Уорнос – все они, все, - смачно повторил последнее слово тот, - останавливались в «Кортезе». Убийцы, насильники, маньяки, самоубийцы – стены этого отеля пропитаны историями о деяниях, которые блюстители закона продолжают упорно называть «преступными».

Вайолет, до глубины души увлеченная речами Марча, практически не дышала. Ее грудь напряженно вздымалась, словно вдохи давались с особым трудом. Ее взгляд горел, жадно пожирая изображения, ее слух воспринимал, а разум анализировал информацию.

– Они убивали здесь? – вопрос был задан не с той интонацией, с которой обычно интересуются подобным. Не страх, а искренний интерес. Жажда быть посвященной, жажда узнать детали, подробности. Алкогольные пары затухали, но не исчезли полностью, и Вайолет не знала, то ли так душно от выпитого, то ли от тесноты помещения, то ли от тайн, что Джеймс выкладывал сейчас перед ней. Мужчина слегка поджал губы; плавный изгиб приняла его бровь.

– В тысяча девятьсот девяносто девятом в «Кортез» заселился Адам Мюллер, - отыскав нужную газетную вырезку, Джеймс ткнул пальцем в смазанную фотографию, сделанную в полицейском участке при аресте, - журналист из Вены, якобы писавший статью о преступности в Лос-Анджелесе. Его допускали к патрулированию города в качестве молчаливого наблюдателя, - Марч тяжело вздохнул. – Вскоре его пристрастия открылись миру, и полиция выяснила, что он душил дешевых проституток, которых снимал в пятьдесят четвертом квартале.**