Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Юрий не сразу собрался с силами встать. Слишком счастливой казалась трудная государева задача. И трудна-то она была именно своим большим счастьем.

Вышел из златоверхого терема. У крыльца - серебристая ель: так и рванулся её обнять. Еле сдержал себя. В изумрудной подбелённой снегом красавице увидел Анастасию. Не замечал ветра в лицо, не ощущал жгучести пурги, торопливо склонился, втянув руки, уловить хвост позёмки. Он показался тонким, кружевным, длинным, волочащимся по земле подолом Анастасиина платья. Дома чуть не поднёс к губам нежный белый цветок, выращиваемый девкой Палашкой в деревянном горшке у окна в столовой палате. Лепестки походили на благосклонно протянутую руку Анастасии. Она, как хозяйка, встретила в красном углу сеней, но это оказался длинный убрусец, свесившийся с иконы. О, пламя блаженства - Анастасия! Она уже в его спальне, готовая разделить с ним ложе.

Юрий встал, спрятал глаза в ладонях:

–  Нет, не могу, не могу, не дождусь, не выживу!

И хвала Небесам! Появился Галицкий. Залихватские усы - один прямой, другой с завитком. Взор смеющийся, всё до дна постигающий.

–  Дядька Борис, едем со мной в Коломну!

–  Бывший кормиличич - жениху не дядька, - раболепно склонился потомок галицких княжат.

Оказывается, будучи в златоверхом тереме, он узнал о предстоящей поездке и вот пришёл с предложением: осмотреть невиданную карету, предмет новейшего искусства лучших немецких мастеров, загодя присмотренную и на все сбережения выкупленную ради невесты своего князя.

Юрий накинул лисий тулуп. Чуть не бегом сошли в задний двор. Конюший распахнул во всю ширь ворота бревенчатого амбара. Князь ахнул.

Карета стояла так, что сразу была видна вся. В дверных оконцах не слюда, а стекло. На крыше золотые яблоки. Обшивка из шкуры пардуса. Ручки - райские птицы. Полозья - неведомо из чего - гибкие, - не трясись, а плыви!

–  Опробуй рукой сиденье, что будет покоить зад твоей прелести, - попросил Галицкий.

Князь готов был прибить за такое. Однако дар верного слуги сковал и поверг в неизреченную благодарность.

–  Ты... от тебя... только это, именно это буду помнить до смерти!

Вернулись. Таких въедливых, кропотливых сборов у Юрия не было никогда. Предстояло безошибочно выбрать, какой кафтан надеть да под какое корзно.

–  Камни? Серебро? Нет, цепь, её вид забористее.

Галицкий неодобрительно ворчал:

–  В ущерб себе не фуфырься. Не сбивай с толку умницу.

–  Ты прав.
– Юрий во всём соглашался с всеведущим.
– Она не только умница, но и скромница. Для неё злато - тьфу! Ей подай незримое. Не каждый в силах увидеть ценности, милые её сердцу.

Сборы завершились, когда часовой на Фроловской башне пробил первый час дня.

За тёплым порогом путников ждали солнце - в глаза, мороз - на кожу да снег - за ворот.

Ветер на счастье оказался попутным. Как ни свирепствовал он на открытом месте, а чувствовалось, можно ускакать от шального. Достанет, да вполсилы.

В селе Стромынь многочисленная охрана заняла всю корчму. Князю подали утренничать в отдельном покое на хозяйском верху. Однако и здесь нижний гомон мешал собираться с мыслями. Да и кусок не лез в горло.

–  Опоздаем. Заставим ждать. Гостям это будет не в угоду, - сетовал Юрий.

Галицкий увещевал:

–  Ночью по моему наказу нарочный велел держать наготове свежих коней. Так что милость твоя успел бы ещё и соснуть часок.

Нет, невыспавшийся Юрий предпочёл путь без сна. Хотя похвалам проворному бывшему дядьке не было границ.

–  На месте государя-брата сказал бы тебе окольничество [59] , - возводил Юрий своего слугу в высший придворный чин.

59

Сказать окольничество– сделать окольничим, возвести в этот придворный чин.

–  Радею токмо для твоей милости, - отшучивался боярин.

Смеркалось, когда Асей Карачурин, подскакав, известил:

–  Коломна!

Князь ничего впереди не видел. Галицкий щурился:

–  Глазастый татарин далеко прозревает!

Наконец проступила, как призрак, в темнеющей белизне башня кремника. В подградии встречные изумлённо глазели на конный поезд. У растворенных ворот, перед местом через ров, склонился коломенский великокняжеский наместник со всеми своими присными.

–  Здоров ли прибыл, княже?

–  Они ещё не...
– начал было Юрий.

Боковой улицей налетел белый всадник:

–  Едут!

Тут и наместнику, и его окружению подвели коней. Все общим гуртом бросились к Оке: она пряталась под волнистым снеговым настом. От поймы до высокого яра опоясывал санный путь. Люди, скопившиеся на яру, приставили варежки козырьками к меховым шапкам.

–  Где?
– не терпелось Юрию.
– Враг возьми этот зимний кургузый день! Ага, вижу! Едем встречь!

Рязанская охрана не пошла к реке, постояла и повернула вспять. Возок и несколько всадников приближались к встречающим. Впереди усач с бритым подбородком. Огромные чёрные глазищи сразу же задержал на Юрии.

Съехались первыми. Обнялись, как издавна знающие друг друга.

–  Здорово, одноименец Дмитрич!

Глаза прямо-таки Анастасиины. В них утонешь!

–  Как опознал меня, Святославич?

–  Вылитый покойный Донской герой! Виделись единожды, - громогласил смоленский князь.

–  Обихоженная лично мною карета ждёт Анастасию Юрьевну, - набрался духу предложить Юрий.

Смоленский ударил рукоятью кнутовища по облепленному и льдом, и снегом возку:

–  Перелезай, бабы, из рязанских пуховиков в московские!

Юрий смотрел во все глаза. Вышла... не она! Какая-то молодка, насурьмлённая, набелённая в дешёвых, но обильных мехах. Тут же по колена провалилась в снег.

–  Живей, подружка!
– приказал Юрий Святославич.

Затем выпрыгнули две услужницы, чтобы подхватить под руки княжну. Она отвергла помощь: выпорхнула, как из гнезда птица Гамаюн. Не чета первой, неизвестно кем ей приходящейся. Матерью? По обращению к ней отца - не матерью.

Князь бросился вперёд. Подставил локоть, протянул руку.

Она вблизи обожгла памятным пылким взором. Совсем как на Круглом озере в полуразрушенной башне.

–  Небось, Юрий Дмитрич, не упаду.

Пока вёл под руку в тёплую карету, не видел, не слышал, не ощущал ничего, никого вокруг, кроме неё. На руках бы нёс, да стеснение взяло верх: покамест чужая. Ещё чужая!

–  Спасибо за присылку, князь, - тихо вымолвила она, напоминая о тайном посещении Рязани Борисом Галицким.