Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Филимонов неприлично возвысил голос:

–  Опомнись, князь Юрий! Родные братья идут на тебя!

Галичский властитель круто повернулся и кликнул стражу:

–  Выпроводите этого человека из наших пределов. Без урону и без охоты соваться вновь.

Мрачные думы уединившегося в своём покое князя вскоре развеял вбежавший сын Василий:

–  Тата! Радость-то, вот так радость! Вятский приятель мой Путила Гашук, ныне воин, прибыл из Хлынова с тысячью конных и оружных вятчан. Молодец к молодцу, как на Фряжских листах! Мы со щитом, тата!

Юрий Дмитрич, как попутным ветром подхваченный, живо поднялся. И... стал в раздумье.

–  Сынок, нам на щит ещё предстоит карабкаться. С вятской тысячей у нас - десять, а у бояр с незаконным государем-тёзкой твоим - все двадцать пять. Однако же надо поглядеть на подмогу.

Выехали, не спеша, верхами, окружённые почётной стражей копейщиков. Сын, едучи с отцом, запальчиво разглагольствовал:

–  Каков Сёмка Филимонов против дяди своего Семёна Морозова, таков и племянник твой, юнец Васька, против тебя. Ничтожность против величия! Разумеется, бояре князьям не чета, а всё-таки твой племянник... ну, как Сёмка против Семёна Фёдорыча.

–  Он - твой двуродный брат, - напомнил Юрий Дмитрич.

–  Младший!
– уточнил сын. И прибавил: - Вредный, ленивый, двомысливый. На занятиях у Ивана Дмитрича Всеволожа поправлял каждый мой ответ: дескать, он лучше знает, я хуже.

Отец спросил:

–  Иван Дмитрич - решительный мой противник?

Сын мрачно откликнулся:

–  Не только решительный, самый сильный!

На городском посаде, возле соборной церкви Преображения, что на поле у озера, выстроилась конная тысяча вятчан. Одеты разношёрстно, но вооружены справно. Предводитель Путила Гашук, коего князь помнил парнем, а встретил мужем, подскакал, спешился, отвесил поклон. После здравствований протянул свиток. Писал Левонтий Макарьянич: просил извинить, что услышав просьбу о помощи, посылает лишь тысячу, а не более, да и то молодых, охочих ребят. Чтобы мощную силу снарядить, нужно время. В заключение уверял: вольные вятчане рады пойти всеми своими головами [86] за доброхота-князя, от коего знают лишь хорошее. Да утвердится он на Московском Великом княжении!

86

«Всеми своими головами», то есть - сами, лично, не жалея жизни.

Перемолвившись с Гашу ком, Юрий Дмитрич оставил с ним сына и повернул коня в кремник. Тут от охраны отделился Асай Карачурин и лёгким кивком указал простолюдина, что прохаживался у прилавка в торговых рядах. Нет-нет да стрелял чужак взором в конную силу на площади, будто оценивал число воинов.

–  Елисей Лисица, - молвил татарин.

Ему ли было не узнать ездока в карете, спасшего обмороженных господина и слугу на пути во Владимир.

–  Точно, Елисей, - подтвердил князь.
– Сдаётся мне, на сей раз это не спасительный попутчик, а вредный лазутчик.

–  Ведёт счёт нашим силам, - вздохнул Асай.

Князь жёстко повелел:

–  Пусть будет пойман и тут же представлен мне.

По пути в кремник Юрий Дмитрич навестил тиуна Ватазина, у которого застал Вепрева. Оба удивились посещению господина и обрадовались. Не могли сойтись в споре: выходить ли навстречу московской рати, затвориться ли в Галиче.

–  Он советует выходить, - мотнул головой Ватазин в тёмный угол.

Там князь увидел не примеченного третьего участника спора: острые, внимательные глаза, бородка буквой «мыслете». Новичок склонился, коснувшись перстами пола.

–  Кто?
– спросил Юрий Дмитрич.

–  Боярин Иван Котов, - назвал Ватазин.
– Прибыл с князьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, сыновьями твоими. Инокняженец.

–  Посоветуемся у меня втроём, затворясь, после полуденной трапезы, - решил Юрий Дмитрич, отвернувшись от Котова: не понравился ему этот человек.

При выходе ждал Асай, объявил что пойманный Елисей Лисица посажен в воеводской избе. Отправились туда.

Юрий Дмитрич, войдя, устроился против задержанного на лавке.

–  Поклонился бы тебе, княже, - сказал Лисица, - да повязан по рукам и ногам.

Галичский князь вздохнул:

–  Вот как удалось на сей раз свидеться с тобой, Елисей. Стар ты стал, опрометчив. Не боишься, что за такую услугу молокососу-племяннику велю оковать тебя, пытать и казнить? Ведь лазутничество перевесит все прежние, добрые до меня поступки.

Лисица покачал седой головой:

–  Не боюсь, княже. Во-первых, служу тому, кто признан на Москве государем. Признают тебя, буду тебе служить. Во- вторых, своему делу во вред меня накажешь. Как лазутчик, сообщу противникам о прибытии в Галич хлыновской конницы. Возможно, такая новость ошеломит твоих братьев, Васильевых воевод. Не напугает, так хотя б остановит.

–  Не напугает, - согласно закивал князь.
– Их силы и теперь почти вдвое больше. Так остановит ли?

Старик прищурился:

–  Ратятся не числом, а уменьем. Вятчане добрые воины!

Князь кликнул Асая.

–  Развяжи его.

Лисица расправил занемевшие члены.

–  Прощай, Юрий Дмитрич! Будь благополучен.

–  Дай Бог видеть тебя другом, а не врагом, - прозвучало пожелание вслед уходящему.

Солнце перевалило за полдень. Не снявший воинскую сряду, князь трапезовал вдвоём с женой. Анастасия ела молча, но в конце концов нарушила молчание:

–  Свет мой, ощущаю себя так, будто накануне хищнического захвата страшными литовцами Смоленска.

От неожиданности князь выронил баранью кость из пальцев.

–  Уф! Я уже не свет твой, - заговорил горько.
– Я твоя тьма. Вот недавно, стоя на заутрени в ночь Светлохристова Воскресения, вместо молитв думал грешным делом: как быть? Покойный государь-братец назвал опекуном сыну алчного Витовта, захватчика Смоленска. Тот, слышно, аж подпрыгнул на своих старых ногах. Ему такое звание чрезвычайно близко к сердцу: можно сказать, Москва положена к его ногам. Софья Витовтовна шныряет не без дела туда-сюда меж сыном и отцом. Моё же противостояние мальчишке бесит старика. Даже при небольшом вооружённом столкновении он к нам по праву вторгнется, будто унять усобицу, на деле же сглотнуть ещё кусок земли. Вот этого, единственного, я, как огня, страшусь. И не знаю, поднимать ли меч иль прятать в ножнах до последней крайности.

Княгиня с каменным лицом молчала. Не находила, что сказать.

–  О Галиче, - продолжил разговор Юрий Дмитрич, - не помышляй, любовь моя, как о Смоленске. Галич не будет взят. Я здесь оставлю мощную оборону. Отчину свою не обреку огню, грабежу и полону. Да и не понадобится она кремлёвским заправилам. Преследователи охотятся за мной, а не за галичанами. Меня же здесь не будет. Так птица, отлетая от гнезда, хранит его, уводит за собой хищников.

Трапеза окончилась, как началась, в молчании. Княгиня встала и поцеловала супруга.

–  Всё правильно. Всё верно и умно. Только, - она длительно вздохнула, - куда же мы, к кому пойдём, где станем...

Юрий Дмитрич нарушил обычай: не предался послеполуденному сну. Времени было в обрез. По уходе княгини вышел в Переднюю, где договорился встретиться с соратниками. Его ждали. Ватазин грыз перо, что всегда держал за ухом. Вепрев, пристроившись к подоконнику, чертил что-то на клочке пергамента. Борис Галицкий, Данило Чешко, Семён Морозов сидели рядком на лавке в задумчивости. Сыновья, Василий со средним Дмитрием, попросившие дозволения присутствовать, шептались в уголке с Путилой Гашуком, как, бывало, в Вятке перед сборами на охоту.