Плохие девочки не плачут. Книга 3

— Да он и передо мной не открылся, — отмахиваюсь. — О каких планах речь?

— Вы держите нож у его горла.

— Бред. Скорее уж он рвет мою глотку. Когтями.

— Одно неосторожное движение — и все кончено.

— Пытаетесь намекнуть, что своей небрежностью я его прирежу?

— Вовсе нет. У него отменные рефлексы. Он успеет увернуться и переломать ваши кости прежде, чем вы нанесете удар.

— Тогда и волноваться не стоит, — мрачно подвожу итог. — Все довольны.

— Убить не сумеете, а ранить до крови способны, — холодно заявляет Андрей и ловит мой взгляд. — Хотите, чтобы вашим хозяином стал взбесившийся монстр?

— Ну вас он не тронет, — сдавленно выдыхаю. — Нечего переживать.

— Я уже служил такому однажды, — подтекст указывает на лорда Мортона. — Ничем хорошим это не кончилось.

— И что? — раздраженно взвиваюсь. — Что я должна сделать?

Сдать Стаса, выложить всю информацию в деталях, указать пароли и явки, совершить чистосердечное признание.

— Все, — следует лаконичный ответ. — Или будет бойня.

— Вам пора взять отпуск.

Я ставлю бокал на стол, поднимаюсь и покидаю комнату. Я бреду по коридору. Куда-то вперед. Вдаль. Наощупь. Я не разбираю дороги, не различаю грани и контуры.

Зачем держусь? Зачем терплю? Подвожу саму себя под монастырь. Ради чего? Ради кого? Ради человека, который меня предал? Нет. Ради фон Вейганда.

Я не вынесу, если он убьет Стаса.

Плевать. Будь что будет. Доведу до точки кипения, выжду, понаблюдаю. Окончательно деградирую, дабы не чувствовать ужаса. Онемею, околею изнутри.

Я могу контролировать взрыв. Могу, могу. Наверное. По крайней мере, я очень хочу в это верить.

***

Настоящая сила заключается в способности признать собственные ошибки. Не юлить, не отпираться, не делать вид а-ля «я это не я». А честно, смело и открыто заявить — виновен, накосячил, не отрицаю.

Именно по этой причине я отваживаюсь нанести визит фон Вейганду. Да, именно потому что я сильная, зрелая и самодостаточная личность. Вовсе не из-за первородного страха, не из-за тревоги, которая колотит все мое существо день за днем, пожирая жалкие остатки гордости и самообладания.

Я не знаю почему отправляюсь к нему в офис. Действительно ли собираюсь поведать о разговоре со Стасом, назвать адрес злополучного отеля в Мюнхене, где у нас назначена встреча.

Я пробую успокоить себя тем, что просто соскучилась.

Я тщательно привожу в порядок несколько запущенную внешность. Депрессия плохо сказывается на фигуре, а на лице проявляется еще во сто крат хуже.

Я старательно наношу макияж. Глаза выделяю ярче, выравниваю тон кожи.

Господи, какая бледная. Самой жутко. А ведь на дворе лето. Жаркая пора, позагорать бы, поплескаться в море, оттянуться по полной.

Я подбираю платье, которое успешно маскирует лишние килограммы, подчеркивает тонкую талию и скрывает объемные бедра.

Потом усаживаюсь в сверкающее авто, называю водителю адрес.

Я не вижу охраны, но четко понимаю: эти ребята не дремлют, постоянно рядом. Стоит выйти за порог, отправляются следом за мной. Я не представляю сколько их, как они все выглядят. Но я точно знаю — они всегда близко.

Меня без проблем пропускают в здание офиса. Не задают ни единого вопроса, не требуют назваться.

Любопытно, здесь где-нибудь есть моя фотография? Снимок в красивой витой рамочке с золотой подписью внизу.

Хозяйская шлюха. Новая подстилка Валленберга. Так они меня величают? Или более официально и строго? Любовница. Дама сердца.

А может им безразлично? Может просто не замечают.

Ага, как же.

Моя природная мания преследования обостряется под пристальными взглядами. Женщины и мужчины внимательно изучают меня, будто сканируют.

Что он в ней нашел? Зачем ему эта девка? Откуда ее выкопал? Почему такой влиятельный человек выбрал столь невзрачный экземпляр?

Я сталкиваюсь со своим отражением в зеркале лифта. Прямой контакт. Неожиданно. Я невольно отшатываюсь, будто обжигаюсь.

— Охренеть, — присвистывает внутренний голос. — Горячая штучка.

Длинные светлые волосы распущенны, струятся по обнаженным плечам. Разноцветное платье кажется откровенным вызовом в серо-стальных стенах сего офиса. Диковинные, яркие узоры буквально бьют по глазам. Красное и черное, зеленое и малиновое. Очень смелое и опасное сочетание. В миллиметре от безвкусицы.

— У тебя сейчас грудь вывалиться, — сурово замечает скептик. — Постыдилась бы идти на заклание в столь развратном виде.

— Это отвлекающий маневр, — поясняю терпеливо. — Люди пялятся в декольте, никто не обращает внимания на необъятную задницу. Все продумано.

Туфли на внушительной платформе, крохотная сумочка через плечо.

Надеюсь, я выгляжу достаточно мило, чтобы растопить ледяную глыбу? Хм, то есть господина фон Вейганда.

Не успеваю толкнуть дверь в его кабинет, створки разъезжаются сами. Быстро, как по команде. До чего техника дошла.

— Проходи.

Оперативно.

Покорно ступаю вперед. Не чувствую ног, но движусь довольно грациозно. Будто плыву. По колкому льду. Приближаюсь к невесомости.

— Хочешь фокус покажу? — маскирую смущение за нервной улыбкой. — Давай прочту твои мысли. Ты думаешь, чем обязан, чем заслужил мой визит, отказываешься верить своему счастью.

Я скрываюсь за показной бравадой. По привычке. Мой юмор горчит, и это чертовски необычный, неприятный привкус. Натужный, болезненный, вымученный.

Я иду дальше. Мерными, мелкими, неспешными шагами. Я замираю у огромного дубового стола. И я не вижу ничего вокруг. Обстановка теряется, очертания мебели расплываются, отступая на второй план.

Передо мной горят только глаза фон Вейганда. Бездна манит и зовет, побуждает склониться, нырнуть прямо в пылающую черноту.

— У меня встреча с японцами, — говорит он, отворачивается и разрывает зрительный контакт, начинает собирать документы. — Через три минуты.

Признаюсь, я надеялась на гораздо более теплый прием.

— Ничего, — с трудом отдираю язык от нёба. — Подождут.

Гребаное дежавю.

Сенатор Уокер ждал. Эти тоже потерпят. Или нет?

— Что произошло? — спрашивает фон Вейганд.

— Так, — инстинктивно передергиваю плечами. — Заглянула поболтать.

Он берет папку и выходит из-за стола, останавливается напротив, бросает выразительный взгляд на часы.

— Тогда приступим, — чуть ослабляет галстук. — У тебя есть сто двадцать секунд.