Пляски теней

– Она это, она! – пронеслось между рядами.

– Блудодейка, – горестно кивнула головой сухонькая старушка и погрозила Маше крохотным кулачком.

– Я могу продолжить? – после некоторого молчания спросила Маша. – Поймите, дело здесь не в куске железа и не в двадцати метрах дороги. А в жестокости, мстительности и лжи. Поймите, только в этом.

– Вы, Мария, в Бога-то веруете? – перебила ее сдобная блондинка. – В церкви нашей мы вас не видим… И не видели никогда! – дама торжествующе оглядела затихшую публику. – Значит, батюшка у тебя плохой? А сама-то ты откуда? О детях бы своих подумала! На них ведь ляжет твой смертный грех! Ни них! – Она снова достала бумажку:

Блуд гуляет по планете,

Горячит и плоть, и кровь,

Расставляет злые сети

Обольщает вновь и вновь.

Дети, бедные созданья,

Пал на них разгул отцов,

Одурманенная совесть

В жертву деток принесет…

«Неужели сама сочинила? – Маша с интересом посмотрела на сытую блондинку. – И репетировала, видно, долго, стоя в театральной позе перед зеркалом. Чтобы так, без запинки… С чувством глубокого негодования… Цирковое представление, не иначе!». Толпа колыхалась, гудела, и Маше казалось, что все лица, – и старые, и молодые, и мужские, и женские – сливаются в одно огромное клоунское лицо, с мерзко намалеванным алым ртом.

Родмила Николаевна и Владимир Петрович тоже недоуменно глядели вокруг. Мир абсурда… Театр марионеток, ведомых искусным опытным кукловодом. «Ай да матушка, – с некоторым даже уважением подумала Родмила Николаевна, глядя на свою соседку, скромно потупившись, сидящую на краешке стула. – Развлечение себе устроила, срежиссировала все, вплоть до мельчайших реплик. Ай да матушка! Ай да серый кардинал!…».

С нескрываемым отвращением смотрел на этот балаган и Александр. Какая-то старушка повисла у него на руке, он чуть замешкался, пытаясь ее стряхнуть. Ему все более казалось, что он в приемном покое сумасшедшего дома. Неказистые стихи придавали всему этому какой-то очевидно параноидальный оттенок. «Да вы что, здесь все с ума посходили?», – наконец воскликнул он.

Толпа колыхалась, трепетала в священном экстазе.

– Довольно! – поднял руку архиерейский представитель. – Обо всем, здесь происшедшем, будет доложено владыке, но нам всем нужно помнить, что существуют канонические нормы, согласно которым священник не может приступать к евхаристии с непрощенными обидами в сердце. Решение по итогам этого собрания будет вынесено чуть позже.

Благообразный священник уже было направился к выходу, когда произошло нечто неожиданное. То, чего никто не ожидал.

Отец Петр, чуть пошатываясь, поднялся со своего места, сделал пару неуверенных шагов и – рухнул на пол. Толпа охнула… Некоторое время он лежал неподвижно, а затем медленно пополз к своим обвинителям. Деревенские жители растерянно смотрели на невиданное зрелище.

– Святой!

– Великий подвижник!

– Вот она – сила смирения! – истерично закричала толпа.

– Простите меня, грешного! – промолвил склоненный к ногам своих врагов священник. – Простите меня! – повторил он, но при этом так посмотрел на Марию, что у нее похолодело внутри. В этом взгляде было столько неистовой, испепеляющей ненависти, столько злобы… Какой-то нечеловеческой, звериной злобы.

– Лицемер! – прошептала она. – Это же игра, только игра, все это лицемерие! – Маша беспомощно оглянулась вокруг. – Вы не видите? Нет? – Детский липкий ужас охватил ее. Пазлы встали на место. Толпа в едином порыве прославляла своего гуру.

– Святой…

– Святой…

– Святой!

Исход собрания был очевиден. Как и исход бессмысленного бунта обманутых стариков да горстки деревенских жителей. Многоголовый Левиафан торжествовал. Пережевывал очередных дурачков, утробно причмокивая и улыбаясь. Сытый, довольный, наглый зверь.

ГЛАВА 36

Я ЧЕЛОВЕК В САНЕ, А НЕ АБЫ КАК…

Человек с двоящимися мыслями

не тверд во всех путях своих

Иак.1:5-8.

Утром следующего дня неугомонные старики Родионовы опять встретились со своими благочестивыми соседями. На этот раз не в церкви, и не при большом скоплении народа, а в здании мирового суда.

За неделю до церковного собрания старики получили судебный иск о защите чести и достоинства, поданный на них отцом Петром. В заявлении говорилось о немыслимых оскорблениях, коими Владимир Петрович осыпает деревенского батюшку. Среди прочих витиеватых народных изречений почему-то особо выделялись слова «подлец», «вор» и «сволочь». В иске также было обозначено несколько свидетелей этого не просто грубого, а прямо-таки хамского отношения вконец зарвавшегося старика к представителю церкви. Как и следовало ожидать, фамилии этих мифических свидетелей ни Родмиле Николаевне, ни Владимиру Петровичу ни о чем не говорили.

«Неужели опять нас в суд потащит? – недоумевали старики. – Мало ему городского суда, так теперь и в мировом судиться будем! Это уже ни в какие ворота не лезет! Докатились на старости лет… В суд как на службу ходим. Подлеца уже и подлецом назвать нельзя!». Однако, как бы ни были неприятны очередные судебные дрязги, Родмила Николаевна была даже несколько рада встретиться со своим бывшим соседом, а теперь злейшим врагом вот так, напрямую, пусть даже в зале суда. «В глаза ему хочу посмотреть, – говорила она. – В глаза его наглющие. И послушать, как в очередной раз выкручиваться будет!». Дело в том, что подловить лживого попа в деревне ей было крайне сложно. Едва завидев соседей, он спешно ретировался или в дом или за церковные ворота, а в тех редких случаях, когда прямого столкновения избежать не удавалось, проносился стремглав мимо, громко напевая слова охранительного псалма. Матушка на улицу и вовсе перестала выходить.

Итог церковного собрания, проведенного накануне суда, ошеломил не только стариков.

– Неужели посмеет в суд явиться, после такого-то принародного покаяния? – недоумевала Маша, оставшаяся вместе с Александром на ночь у Родионовых, в их стареньком деревенском доме.

– Так это, голубушка, цирк был, а не покаяние! – сердито ответила Родмила Николаевна.

– Это понятно, но… Сегодня в ногах ползал, а завтра будет в суде требовать вашего наказания? В голове не укладывается!

– Вот я, Машка, посмотрю на тебя, а ты неисправима! Битая, до последней нитки обобранная, а все туда же! В голове у нее не укладывается! Придет как миленький, никуда не денется. Его ненависть впереди него бежит. К тебе, голубушка, ненависть, а мы с Володей так, по касательной, под руку ему попали. Тебя не прихватить, вот на нас и отрывается.

Слова Родмилы Николаевны оказались пророческими. Утром около входа в здание мирового суда стариков уже поджидали оскорбленные истцы: матушка Нина, в простеньком сереньком платье, и отец Петр, в длинной рясе, с большим нагрудным крестом. Едва завидев своих деревенских соседей, они проворно вскочили и стремительно ринулись в зал суда. От греха подальше… Мало ли чего вздумается греховодникам окаянным! Здесь до рукоприкладства – полшага.