По дороге к концу

Далее, есть еще одна законная причина, почему я не хочу распространяться о корабле и об экипаже: я получил возможность путешествовать на этом каботажном судне, которое вскоре отправится в Лиссабон, свой конечный пункт, а также взять с собой мой ХМВ, который пришнурован на тоннажной палубе, благодаря вышеназванному Другу и Покровителю Ку.; корабль принадлежит его судоходному обществу. На данный момент у меня нет никаких оснований для жалоб, но даже если что-то случится по дороге, я не стану торопиться с обнародованием своего недовольства, потому что, вполне возможно, я захочу вернуться, и меня направят опять на то же судно, хоть я и не верю в вероятность того, что капитаны торговых судов бегут навстречу почтальонам, узнав, что вышел новый номер «Тирады»,^[161] но кто знает. Название корабля — читатели с классическим образованием это уже поняли — фиктивно, так же как и инициалы моего Покровителя, но он сам, конечно же, нет, и я лучше умру, чем открою вам тайну его личности, потому что слишком велик страх, что другие направят к нему свои стопы, чтобы получить Покровительство или даже попросить у него Денег — у меня аж все зачесалось от ярости при одной только мысли об этом, — боюсь, что он настолько безумен, что даже денег даст, кто знает, ведь он — во всяком случае, по моим деревенским меркам — немыслимо богат, но никому не должен, я имею в виду, что он не должен давать Покровительства, Вещей или Денег кому-нибудь, кроме меня. Вот, теперь вы в курсе.

Моя поездка — между прочим, знаменательное совпадение — тоже связана с Деньгами; кроме того, деньги представляют собой самый что ни на есть общий предмет обсуждения, как и было задумано; говорить о них совсем нескучно — примерно, как каждый день есть рыбу. Почему бы мне не поговорить с вами в этом письме о деньгах, в основном, что касается нужд творческой личности (творческая личность в полосе прибоя, творчество в реорганизации, общественная позиция творческой личности, творческая личность в позиции), все спрашивают, да и у меня появилось желание хорошенько все растолковать.

Несколько месяцев назад я писал, что деньги, возможно, — единственная честная и приличествующая причина, побуждающая к писательству. Вот это «возможно» больше недействительно, мои предположения переросли в непоколебимую уверенность. Судьбе угодно, чтобы до нынешнего момента практически никто не мог зарабатывать писательством достаточно хотя бы для того, чтобы прожить самым скромным образом; это не удается даже тем любимцам публики, чью работу в голос расхваливают критики и другие поклонники искусства. В Нидерландах тот, кто пишет, пишет не для денег, так что у нидерландских авторов та самая вышеназванная «единственная честная и приличествующая причина», которая может мотивировать творчество, до сих пор отсутствует: вот почему наша литература, включая прозу, на таком низком уровне. Почему нидерландский писатель не может зарабатывать деньги сочинительством? Я отвергаю общепринятое извинение, так, кстати, никогда и не доказанное, что виной тому сравнительно небольшой языковой контингент: на 15 миллионов душ, проживающих в одной из самых богатых областей на Земле, тиражи даже очень популярных романов насчитывают максимум 5000 экземпляров; сборники стихотворений знаменитых поэтов издаются по 750 экземпляров; а литературные журналы редко имеют более 850 подписчиков — если задуматься над соотношением этих цифр, то понимаешь, что аргумент о маленьком языковом контингенте — явная чепуха.

В плачевном состоянии нидерландских писателей виновата, в первую очередь, примечательная, специфическая позиция официального нидерландского учреждения, занимаемая им по отношению к писательству; эта позиция представляет собой смесь кальвинизма, мелкобуржуазного бескультурья и экзальтированной романтики: с одной стороны, каждая копейка, отчисляемая на что-то настолько греховное и, соответственно, бесполезное, как искусство в общем и литература в частности, считается выброшенной на ветер; с другой стороны, искусство в общем и литература в частности являются такими большими и высокими вещами (уже отмеченное другими обожествление искусства), что денежные награды должны быть, в сущности, ниже их достоинства. Последствия такой установки, среди прочих, следующие; 1. Люди тратят деньги на пиво, можжевеловую водку, яхты, еду, раков, билеты в кино, машины, бензин, модную одежду, ненужные вещи, обувь, новую мебель, но никогда или ни в коем случае на книги или литературные журналы, хотя вопросы о проблемах литературных форм постоянно обсуждаются: книги никто не покупает, книги берут почитать или пытаются выпросить их у автора под разными предлогами и с помощью низкой лести. Сейчас, когда я все это записываю, я снова начинаю трястись от ярости, вспоминая художника или мозаичного рукодельца Рэймона Б., прозванного мною из-за его берета (Сибрен Полет\ носит берет)^[162] и сутулости «Горбуном Б.», который, кажется, лет двенадцать-тринадцать тому назад в течение месяца чуть ли не на коленях умолял меня подарить ему «Вертера Ниланда»,^[163] сперва ради него самого, потом ради спасения его души, затем для жены, семьи, детей — два экземпляра, потому что он был слишком скуп, чтобы отдавать свои кровные неизвестно за что, за порождение чьей-то глупости, за нежеланное, невротическое создание — его ход мыслей, но это еще не все, нет, все, все! Я тогда был беден, как церковная мышь, так что те полтора гульдена, которые мне это стоило, были приличной потерей, но я все же подарил ему книжку, которую он просил, видимо, для того, чтобы два месяца спустя, когда я спросил, понравилась ли она ему, услышать в ответ, что он ее еще не открывал, но давал почитать другу, который «был не в восторге». 2. Народ с удовольствием вторгается в жилище к знаменитым писателям, чтобы высосать их выпивку, но по моей, пока предварительной, статистике, всего 6 процентов из таких захватчиков купили что-либо из моих работ, в то время как все разговоры сводятся к вопросу «не завалялся ли у меня лишний экземплярчик». 3. С тем же удовольствием приходят взять интервью для газеты или радио, но за потраченное время, а также возмещение за изношенные нервы, никто платить не желает, оправдываясь рекламой автора в своих изданиях. (Что касается радио, то тут наблюдается некое улучшение ситуации.) Интервью и рецензии практически не влияют на объемы продаж книг, потому что ни один смертный к ним не прислушивается, соответственно их не читает. По большому счету можно сказать, что хорошая рецензия не наносит ущерба продаже, также нельзя отрицать, что иногда позитивная критика какого-нибудь сборника стихов в том или ином ежедневнике приводит к заказу одного экземпляра. 4. Господом Богом во плоти клянусь, что и следующее правда: до сих пор почти каждую неделю меня просят, не предлагая вознаграждения — иногда возмещают транспортные расходы, если быть предельно честным, — прочитать где-нибудь лекцию или принять участие в обсуждении. Еще трех месяцев не прошло, как мне звонил театральный слизняк Т. и спрашивал, не хотел бы я, опять совершенно бесплатно, поучаствовать в обсуждении какого-то спектакля, и как же он удивился, когда я ответил отказом, в то время как меня самого поразило, что я остался при этом спокойным и вежливым. Или звонят из какого-нибудь издательства: они собираются выпустить Книгу Блеска, в которой будут представлены портреты Знаменитостей плюс интервью с каждым из них. Не хотел бы я попозировать художнику часов десять, естественно бесплатно, «только подумайте о рекламе»! И так далее. В тот раз я разозлился и рассказал мужику по телефону, кто бы то ни был, что эта их книга имеет столько же влияния на продажу моих романов, как и собачье дерьмо, с тем еще недостатком, что тот, кто заплатит 22,75 или сколько-то там гульденов за их книгу, наверняка не потратит ни копейки на литературное издание. Под всем этим можно подвести Мною придуманный знаменатель: Современный Туризм. Примером может служить ситуация, когда кто-то заглядывает к художнику, так сказать, чтобы купить полотно, но покупка состояться не может, поскольку картина должна идеально подходить под обои яблочно-зеленого цвета. Затем на свет вытаскивают штук девять папок с карандашными набросками, но то, что нравится посетителю, он все равно не купит, потому что свободное пространство между двумя шкафами у него дома как раз чуть меньше необходимого. Где-то с месяц назад я получил письмо из Лейденского сообщества (что в переводе с греческого означает «познай себя»), содержащее просьбу присутствовать на дебатах — с возмещением транспортных и «других расходов» — «о месте литературы в прибое нынешнего времени» или что-то в этом роде. Я написал им, что с удовольствием приеду за 100 гульденов, включая транспортные расходы, если те не превышают 5 гульденов, и выступлю, спою, буду спорить всю ночь, все, что им угодно, но что я смогу позволить себе дебатировать за меньшее вознаграждение только тогда, когда правительство повысит свои субсидии авторам за каждую журнальную страницу с 1 до 2,5 или 3 центов за слово, и что управление сообщества, если еще остаются неясности, может обратиться к моему Ученому Брату^[164] за дальнейшими разъяснениями.

В то же время мы не должны упускать из виду, что отношение большинства нидерландских писателей к литературному труду является отражением вышеописанных примеров менталитета. Сам автор также двояко относится к вопросам денежного вознаграждения. Он редко способен оценить самого себя трезво и объективно, отношение колеблется: то он считает себя неудачником, то божеством, при этом он никогда не думает о себе, как о простом производителе, который доставляет определенную продукцию и который просто-напросто, как и каждый производитель, должен получать за это деньги. Так что в скверном экономическом положении нидерландских авторов большей частью они сами и виноваты. Постепенно наступают какие-то перемены, и Протест Писателей 1962 года,^[165] со всеми его недостатками и политической неуклюжестью, является хорошим началом.

Нижеследующим я хотел бы уточнить свое мнение об этом Протесте Писателей, потому что мне кажется, что моя точка зрения гораздо проще, яснее и не содержит того эмоционального балласта, как мнение Комитета, который, по-моему, определенных существенных аспектов этого дела в своих публикациях попросту не затрагивает. Прежде чем я обращусь к этой теме, хочу категорически заявить, что я во всем с ними солидарен, даже в тех пунктах, с которыми согласен лишь наполовину; далее, я считаю, что каждый препятствующий этой акции писатель — нечисть и грязный интриган. (В яблочко!)

Для того чтобы прояснить суть дела, я должен начать сначала, то есть, с того, что работа в искусстве, так же как и любой другой труд, должна финансироваться. Кто-то должен в течение того времени, как художник занят работой, оплачивать каждодневные расходы. Так, в прежние времена искусство финансировали императоры, папы римские, кардиналы и княжеские семьи либо давая время от времени заказы, либо обеспечивая художнику постоянную, надежную позицию при дворе. Позже к меценатству присоединились богатые купцы.

Эта форма финансирования в прошлом. Папы, кардиналы, аристократы и богатые купцы все еще существуют, но их интерес к искусству практически сошел на нет. (И британский, и нидерландский царствующие дома — из которых последний является самым богатым в мире — демонстрируют лишь ни к чему не обязывающий интерес к искусству; более того, ни одна из этих династий, насколько мне известно, не содержит ни оперы, ни оркестра или театра при дворе: нынешними символами высшей аристократии стали хвастовство и хамство, судя по пристрастию к скачкам, самолетам, охоте и отвратительным вечеринкам-обжираловкам. Если ситуация не изменится и царствующий дом не захочет стать примером для нации со всей серьезностью, скромностью и сдержанностью, то монархия обречена, но это в сторону.) Богатые купцы предпочитают дурить налоговую инспекцию, отправляя свои деньги на секретные счета в Швейцарии, чем покупать на них картины, скульптуры, стихотворения, рассказы, спонсировать спектакли или музыкальные представления, а если они, в виде исключения, на такой поступок все же ре шаются, то забавные творческие людишки сразу же квалифицируют их как слизь или вошь искусства (по-видимому, это презрение к человеку, покупающему искусство, в конечном счете, является ни чем иным, как выражением презрения творческого человека к самому себе), а подобные определения мало кого могут вдохновить.

В свете настоящих обстоятельств правительство превратилось в единственную инстанцию, которая хоть как-то финансирует искусство, и правительство, вначале с сомнением и крайней бережливостью, а потом с меньшими колебаниями, но все еще очень бережливо, занялось финансированием путем субсидий. После того, как система финансирования, против которой в наше время уже ни один здравомыслящий человек не возражает, была разработана, оказалось, что индивидуальное, как я это называю, искусство пострадало больше, чем коллективное. Этому легко найти объяснение: в процессе субсидирования коллективного искусства правительству не нужно делать ничего, кроме как раз в году гасить убыточное сальдо театральной или балетной труппы, или оркестрового сообщества (все они относятся, кстати, к некоммерческим учреждениям). В результате различные музыкальные, танцевальные и театральные учреждения начисляют зарплату по достижениям, а публика может всего за несколько гульденов купить билет в театр, оперу или на концерт вместо того, чтобы платить шести- или восьмикратную сумму.

Против такого течения дел, насколько я знаю, в настоящее время никто уже не возражает. Так к чему весь этот скандал по поводу субсидирования литературы?

По моим предположениям, Комитет Протеста Писателей в 1962 совершил психологический просчет, попросив правительство «признать, что писательство представляет собой долговечную культурную деятельность». Они потеряли из виду тот аспект, что творческий человек ни в коем случае не должен требовать от правительства признания, потому что нельзя принудить к восхищению каким-либо предметом искусства. Процитированный отрывок показывает явное сомнение в собственных силах, даже их недооценку. Нам не нужно восхищение или почет, нам нужны Деньги. Министр может наплевать на мою работу — что он наверняка и делает, — если он только протянет мне руку помощи в виде субсидий, которые нужно требовать на гораздо более простых, как я вам далее разъясню, основаниях, чем те, что приводит Комитет.

Все это на самом деле очень просто: если власти откажутся финансировать искусство, то я не смогу найти ни одного убедительного аргумента, который все же подвигнет их к субсидированию, потому что, по-моему, искусство не имеет общественной пользы, учитывая, что на всей территории Нидерландов насчитывается самое большее две тысячи человек, которые действительно им интересуются. И если власти скажут мне, писателю, а также другим деятелям искусств: «Да пропади ты пропадом или сдохни с голоду, мое дело — сторона», то мне придется с этим смириться. Но по причинам, мне до сих пор неизвестным, власти этого не говорят. Власти, к счастью, продолжают настаивать и периодически кричат о том, что субсидирование искусства является их долгом, заверяя клятвенно устами носителей власти (или, как сказали бы во Всенидерландской Службе Печати, «устами членов правительства»), что искусство — это нечто святое, формирующее, творящее, освобождающее душу, превосходящего значения и так далее; в таком случае нам вовсе не нужно высовываться с собственными аргументами, а стоит заняться тем, чтобы заставить властей сдержать свое слово. Если власть хочет во что бы то ни стало субсидировать искусство, то и с литературой должны обходиться на равных с другими видами творчества — в этом, и ни в чем ином, заключается проблема. И все это этическое нытье о признании писательства чем-то долговечным — просто болтовня: равных прав, вот что мы должны требовать.