По рукам и ногам

Медленно и осторожно восстановила в памяти последние сохранившиеся моменты. Сразу стало легче чувствовать себя живой. Постепенно вернулась и возможность мыслить трезво, и строить разумные предположения. Отравление, наверное? Мерзкая штука. Да какое сильное. Еле мизинцем пошевелить могу. Может, сдернуть с себя уже эту капельницу? Замучила, сил нет. И белый потолок тоже видеть больше уже не могу. Хотя, если приглядеться, то на этот раз он бежевый.

– Пусть так, – Ланкмиллер медленно выдохнул, – но почему я узнаю об этом последним?

Он говорил спокойно, но тихую, клокочущую ярость в этом спокойствии мог не услышать только глухой.

– Мне не приказывали поставить вас в известность! Если бы был приказ, тогда и…

Беседа подобного содержания продолжалась уже несколько минут, и, в конце концов, я решилась поискать глазами ее участников. Никогда б не подумала, что обыкновенный поворот головы будет стоить мне стольких усилий.

Зато, когда мои старания успехом увенчались, и я заметила все же двух мужчин, разговаривающих у двери в комнату – а это наша с Николь комната была уже, а не больничная палата, – не смогла сдержать вздоха облегчения. Не знаю, с чего вдруг он вырвался. Просто страшно было бы одной быть после всего этого тумана.

Тот, кого Кэри так остервенело отчитывал, был врач, в белом халате и взлохмаченный. Сам Ланкмиллер был во всем черном, особенно элегантно рубашка выглядела. Но разве под темный пиджак не светлое носят?

– Срываете на мне злобу, – негромко ворчал доктор, ежась.

Я продолжала рассматривать Кэри во всех деталях, внимательно щурясь и не понимая, что в нем не так. Определенно что-то было, что-то очень важное.

Он, видимо, взгляд мой даже почувствовал, потому что неожиданно голову повернул в сторону кровати и бросил врачу сухое:

– Вон.

Дверь тихо хлопнула.

– Ты первый раз за четыре дня очнулась, – сдавленно констатировал Кэри, опускаясь на покрывало.

На меня он не смотрел, а только сквозь. Вообще в никуда.

Не прикасался ко мне и не тревожил, опустив голову и сцепив руки в замок. А еще у Ланкмиллера была двухдневная щетина, и это сразу как-то мужественнее и старше его делало.

Я, прилагая немалые усилия, села, позволив себе пока что лбом упереться в его плечо. Наверное, надо что-то спросить, а то ведь и просидит так до вечера.

– Слушай, Кэри…

Он перевел на меня усталый, даже измотанный взгляд, но напрасно. Больше этого я уже выдавить оказалась не в состоянии. Во рту было сухо и язык еле шевелился. Но было кое-что, что смертельно хотелось узнать.

– Кэри, Николь где?

– Ей повезло меньше, чем тебе. Вчера похоронили… – совсем уж глухо и тяжело сказал Ланкмиллер.

Мне словно пощечину отвесили. Не может быть. Да быть не может, серьезно. Как это, Николь… Вот совсем еще недавно рассказывала мне о судостроительных компаниях и знакомых своих, а теперь…

Я сглотнула давящий ком в горле. Совершенно не хочу, чтобы он видел мои слезы. Не выдержу.

– Мне очень жаль… – ага, сдались ему мои жалости, дурость какую-то сказала, и совсем некстати, – кто…

– Я виню себя и никого кроме, – неожиданно оборвал Кэри зародившийся вопрос. – Этого не должно было случиться. Если случилось, значит, не доглядел, не среагировал, не понял. А сейчас уже поздно.

Убивается. Ничего себе, Ланкмиллер убивается.

А мне было не до шуток и не до сарказма. И вообще паршиво было.

Не то что бы я сильно к Николь привязалась, но настолько все это гадко вышло. Она не заслужила.

Кэри глубоко и протяжно вздохнул.

Я не знала, что сказать. Что вообще полагается говорить в таких ситуациях, и надо ли мне рот раскрывать. Поэтому молчала, по-тихому пытаясь иголку капельницы из-под кожи вытянуть.

Вот же развел безысходность. Это заразно, оказывается. Так хотелось сообщить Ланкмиллеру что-то жутко ядовитое, но он был настолько подавленный, что попросту не поворачивался язык.

Расправившись с капельницей, я потихоньку попыталась слезть с кровати и походить хоть немного, а то все мышцы атрофируются, кто знает, сколько мне еще валяться без движения? Правда, к подвигам подобного типа я была еще не готова и, сделав пару неуверенных шагов, как шлюха на двухметровых каблуках, судорожно ухватилась за полку над кроватью.

Кэри почти раздраженно усадил меня поперек колен, как непослушного ребенка.

– Прекрати глупости, еще мне проблем с тобой не хватало… – измотано проворчал он.

При ближайшем рассмотрении, у Ланкмиллера еще и синяки под глазами обнаружились, бессонницей, значит, мучился. А пока это ближайшее рассмотрение осуществляла, забыла, что перспектива сидеть, прижавшись к насильнику, пусть и скорбящему, меня не прельщает, и вырваться я собиралась еще в самом начале. Теперь уже было поздно.

Я задумчиво и несмело коснулась его виска, потом ладонью медленно провела вниз по щеке и остановилась, не уверенная, стоит ли продолжать или лучше руку уже отдернуть, и так натворила порядочно.

Ну, можно оправдаться тем, что я всегда мечтала пощупать мужскую щетину. А я мечтала? Что за дурость…

Кэри молча взял мою руку в свою и чуть сжал, явно не спеша отпускать обратно. От него пахло усталым отчаянием. Фу, романтично как. Не хочу к нему проникаться ни сочувствием, ни уж тем более симпатией. Синдром… этот… идентификации заложника?

Но едва я попыталась слезть, он меня словно котенка приподнял и уложил на кровать, опустившись рядом и носом уткнувшись мне в шею. Ну отлично. Спрашивать что-то сейчас – бесполезно. Ланкмиллер явно на беседы не настроен.

Я улеглась поудобнее и больше не отпихивалась. Ладно уж, пусть поспит, что с него взять.

Едва дыхание Кэри выровнялось, глубоким и спокойным стало, я потихоньку вылезла из-под его руки и ушла спать на кресло.

– Ки-и-ику…

Я раздраженно отмахнулась. Даже во сне умудряется меня достать этот Ланкмиллер. Сука, ну сгинь, сгинь, дай хоть поспать спокойно без тебя. Так ведь хорошо было…

– Ки-ику, – уже куда более требовательно.

Нет, эта кара меня окончательно постигла. С протестующе-досадливым стоном пришлось просыпаться. Да я все что угодно сделаю, чтоб его больше не видеть. Хоть вообще больше спать не буду.