По рукам и ногам

– Чего такое? – у него по лицу проскользнула даже какое-то беспокойство.

Я, не медля, Нейгауза усадила перед собой на кровать и заговорила быстро и горячо, сбиваясь и проглатывая слоги. И, держу пари просто, по щекам сейчас расплылся лихорадочный рваный румянец.

– Ты мне нужен, как никогда, нужен, разумеешь? Дело безумной важности, от этого зависит вся жизнь моя… Я еще пока держусь, но оно, видно, ненадолго уже. Мне просто безумно необходим отсюда смыться, слышишь? Помоги сбежать, выкупи, укради, что хочешь сделай! Только… в общем, помоги мне, а? Просто… кроме тебя, некому помочь.

Феликс глубоко вздохнул и поднял на меня виновато-задумчивый взгляд. Почти так же он на меня смотрел, когда

– Роуз, понимаешь… В другой ситуации… сложись обстоятельства иначе, я бы, не раздумывая, постарался хоть что-нибудь сделать, – Феликс откинулся на кровать, закинув руки за голову, лицо у него было сосредоточенное, – но сейчас, не обессудь, не в силах. Кэри тоже важный мне человек, и то, что он чувствует, мне не безразлично. А он к тебе привязан. И сильно.

– Да нет же, понимаешь, у него их сотни, таких как я, – надежда вразумить звучала в голосе – надломленно-звенящая и бесполезная.

Нейгауз искоса на меня глянул хитро и задал резонный вопрос:

– И где же они, эти твои сотни?

– Не мои, а его, – я насупилась, – Целый гарем Шеле, между прочим…

– Однако ж он из Шеля свинтил. Ладно, Роуз, давай так, он к тебе немножко остынет, тогда и будет разговор, хорошо? Может, мне удастся тебя, если не на волю отпустить, то хотя бы к себе забрать. А там уж посмотрим. Я тоже надолго в Анжи, так что будем часто видится.

Ну спасибо, воодушевил. И часто ль после таких «свиданий» надо будет Ланкмиллеру обратно человеческий вид придавать?

Я убито вздохнула и присела на краешек кровати, повесив голову. Надо ж это так. Все мои надежды… Даже слышно, как трещат.

Вдруг стало как-то невыносимо-невыносимо с Нейгаузом в одной комнате, и я ушла искать непосредственного моего мучителя, чтобы последствия веселой ночки хотя бы продезинфицировать.

Кэри был найден и, несмотря на слабое скептическое недовольство, обработан, а потом, когда я все-таки вымолила у него пятнадцать минут в душе, отправился одежду мне искать подходящую, а не измятое перепачканное платье, пошитое на стандартно-квадратную фигуру, и потому бесформенное какое-то.

Я обреченно оглядела выданное на руки добро. Что-то кажется, даже если я попрошу это все заменить на более приличное, в доме все равно не найдется подходящего. И ведь ему самому не нравится – издевается просто.

– Давай посмотрим, что тут у нас, – Кэри сквозь майку беспардонно принялся облапливать грудь. – Не подросли?

Голос у него был спокойный и совсем даже не язвительный, и шутка, в общем-то, беззлобная, совсем в его манере, но оно почему-то такую бурю в душе всколыхнуло, что я не сдержалась попросту.

– Иди ты! Сволочь… – сквозь зубы выплюнула я, отпихиваясь локтями, – И это в конце концов, просто негигиенично, мне нижнее белье не позволять носить. Может, смилуешься уже?

– Нет у меня ничего подходящего твоего размера, – замученно протянул Ланкмиллер. – Купим на обратном пути. И хватит ныть. А то запихну в тебя безразмерный фаллоимитатор и дома оставлю. Хочется? – за волосы. Больно.

– Не хочется, – мрачно буркнула я, следуя за ним по лестнице.

И честно говоря, мне куда больше второго не хотелось. Скитаться целый день по замкнутому пространству, изредка пошлостями или гадостями с Ланкмиллером обмениваясь. А то и вообще на цепи сидеть. Надо признать, я уже задыхаюсь.

Во дворе было жарко и пахло остро каким-то растением, точно не помню, да и не взялась бы говорить, как будто я помню, всю сознательную жизнь прожив в «бетонных блоках» Шеля и «серокординальном центре», который тоже растительностью не блистал.

О, вижу, машину Ланкмиллерскую пригнали? Моя любимая-дорогая. Все также кожей внутри пахнет, и сидения мягкие-мягкие. Я позволила себе в кресле утонуть, сразу же, как Кэри меня присегнул.

Машина мягко тронулась с места. Какой плавный ход, с ума сойти. Сплошное удовольствие. Обожаю эту машину, но Кэри когда нибудь меня в ней изнасилует. Сам обещал.

Я сжала колени, заметив его похотливо-внимательный взгляд. Такое странное тягучее чувство неизбежности. Вот и Феликс меня оставил. И надеяться больше не на кого. Дорога убаюкивала, и я к окну отвернулась, притворившись, что сплю. Старательно очень.

– Кику, – настойчиво-нехорошее.

А я знаю, чего ты хочешь. Но это и правила дорожного движения нарушает, и… Нет, не до смерти противно. По сравнению с ассортиментом «Шоколада», у Ланкмиллера не член был, а конфетка. Но это попросту дело принципа. Какого-то глупого и пошатнувшегося уже бессовестно изрядно. Он со дня на день, может, уже и падет, и цепляться за него из последних сил бессмысленно. Но пока что цел и кое-как, с большими оговорками, держится.

Я глубоко вздохнула. Людям свойственно привязываться, хоть ты тресни. И мне надо что-то сделать, прежде чем случится то, что обычно случается, когда так остро, совсем болезненно ненавидеть устаешь.

Держится…

А держится ли?

– Кику! – еще более требовательное.

Но ни черта ты, ублюдок, от меня не дождешься. Я из образа «спящей красавицы» так и не вышла, а потом сознание и в самом деле тяжелой, сонной дымкой накрылось.

О, Дьявол, я все еще слышу этот голос жуткий. Даже, чтоб его, сквозь сон. Он теперь вообще в моей голове безвылазно? Дрянь настойчивая…

Ладонь коснулась плеча, и я спросонок чуть было не залепила Ланкмиллеру в глаз. Но он вовремя запястье мое перехватил – реакция, значит, хорошая. Но только кость в руке даже хрустнула.

– Иди к черту, – сонно пробормотала я, прикрывая глубокий, но, в общем-то, невыразительный вырез, на котором взгляд мучителя непозволительно задержался.

– Ты в плохом настроении круглые сутки, как бабка столетняя. Дождешься того, что дурь из тебя буду выбивать. И это в самом прямом смысле, – размеренно, спокойно, словно убеждая. Словно отец или воспитатель.

– А ты, сука похотливая, вообще от меня во сколько вчера отстал? – я силилась руку вырвать, как только могла, – Полвторого? Может, в два? Естественно я не высыпаюсь!

– Если бы только это… Подростковые какие-то психи у тебя. Ты же рядом, все время рядом, ты…

– Ну ладно… Прости… – меня смутил этот его спокойный, без тени властный манерности, настрой.

Манерность эта исчезала редко, сходила с лица, словно краска, чтоб только ярче стать в следующую же секунду. И эта была силы привычки, за которой незнающему не разглядеть душу. Незнающему – вроде меня.