По волчьему следу

Тут уж голос её поменялся.

– Если вам стало легче, то не думайте, что это надолго.

Вот люблю я целителей за бесконечный их оптимизм и веру в людей.

– Он придет, - говорю и Бекшеева в бок тычу, чтобы кивнул.

И придет ведь.

Сама приведу.

Если понадобится, то за ручку.

Там, на улице, ночь. Темная, непроглядная. Пахнет черемухой, и значит, скоро приморозит. Всегда на черемуху примораживает. Я вдыхаю этот запах, и еще – города. Свежего навоза, дыма, бензина. Ветерок теплый.

И хорошо.

– Тут вроде сад был, - возвращаться в номера совсем не тянет. – Можно посидеть…

– С радостью.

Бекшеев улыбается.

И хромать почти перестал.

А лавочка нашлась в тех самых ароматных кустах черемухи. И сидим мы первое время молча, слушая стрекот кузнечиков. Отсюда, из-за угла, почти не видно ни самого сада, ни больнички. И город кажется далеким таким, чужим.

Сидим и молчим.

И не хочется говорить, а хочется вот так просто… Девочка тенью скользнула в кусты. Здесь много людей, вот ей и любопытно.

Но тишина не может длиться вечно.

И я начинаю рассказывать.

Получается как-то быстро, хотя казалось бы… с другой стороны, чего тянуть-то? Бекшеев слушает, как обычно, внимательно. А потом говорит невпопад:

– Мне развод одобрили… точнее уже документы прислать должны были бы.

– Поздравляю. Наверное. Или посочувствовать?

О своей жене он больше не говорил. Да я и не спрашивала. Как-то это… чересчур личное, что ли? А вот теперь почему-то обрадовалась. Совершенно иррационально так. Будто и вправду собиралась…

Что собиралась?

– Как нога?

– Да не чувствую почти, - признался он. – И голова прошла.

– Оторвать бы её тебе за дурость.

– Как-нибудь потом. После дела.

– Вот-вот… тогда другое появится, потом третье… и будет длиться это вечность.

– Полагаешь?

– Да почти уверена, - я вытягиваю ноги. Лавка не слишком удобная, но это я просто слишком уж разборчивою стала.

– Тогда какой смысл? – Бекшеев поднимает с тропинки камушек. – Знаешь… ты права, наверное… один, потом другой… третий… и ведь нельзя сказать, что они совсем безумны и не понимают, что творят. Понимают. Но при этом… какой-то особый вид безумия. И оно никогда не закончится… вот и в чем смысл-то?

– Смысл? – я пожала плечами. Наверное, я все-таки была слишком приземленной, далекой от этаких философских размышлений. – В том, чтобы остановить очередную тварь. И желательно, пораньше…

– Но…

– И столько тварей, сколько получится. А уж что там дальше… извини. Это не ко мне.

– Ною, да?

– Если бы… вот скажи мне лучше, Бекшеев, чего ты будешь делать, когда тебе мозги снова перемкнет? – я пальцем ткнула в голову. – А если не откачают?

– Тогда я умру.

– Как все просто. А с нами чего будет? С отделом?

– Ты возьмешь.

– Будто это так просто, - меня передернуло от одной мысли. – Нет уж… я уже пробовала. Хватит. Не мое это. Да и не справимся мы, сами… то есть, как-то, конечно, справимся, но заведомо хуже, чем с тобой…

Снова молчим.

Каждый о своем.

У него в кармане очередной список. И я знаю, что бумаг в кабинете становится все больше. И что Шапошников не удержится, сунет в эти бумаги нос, пытаясь понять, чего же в них важного. А может даже решит, что он-то не глупее нас с Бекшеевым. И сам найдет убийцу.

Пускай.

Лишь бы не пригреб чего важного. С другой стороны, зная Бекшеева, все бумаги эти им уже просмотрены. А значит, в голове его имеются. И исчезновение ничего-то не изменит.

Наверное.

– Может, машину вызвать? – предложила я. – Тут такси быть должно… автомат телефонный я видела.

Только пары копеек в кармане нет.

Но можно в госпиталь вернуться. Попросить у Валерии Ефимовны. У нее-то телефонный аппарат должен быть.

– Лучше пройдемся, - Бекшеев решительно встал.

– Думаешь? Тебе же нога болела.

– Уже не болит.

– Это временно!

– Вот именно! И время надо ловить… давай…

И руку оттопырил.

Серьезно?

– Не составите ли мне компанию? – он и ножкой шаркнул, явно насмехаясь.

– Меня всегда это бесило неимоверно, - призналась я, взяв Бекшеева под руку. В конце концов, ночь на дворе… да и ничего такого мы не делаем.

Вообще.

И он разведенный… я разведенная… нет, даже если бы не были разведенными, то в ночных прогулках нет ничего предосудительного. А для разведенных тем более.

– Что именно?

– Расшаркивания эти. Любезности. Я же… я ж к такому не привычная совсем. Не подумай, что дома у нас ругались там. Или еще что… нет, все тоже вежливые. Здравствуйте и до свидания, и потом спасибо тоже говорить приучена.

– Я знал, что ты воспитана лучше, чем порой кажется…

– Бекшеев!

– Да?

– Ты шутить умеешь?

– Иногда, - кажется, он несколько смутился. – Правда, мне говорят, что чувство юмора у меня своеобразное, а потому не всем может быть понятно.

– Не верь.

Мы вышли из сада.

Улица. Прямая и темная. Фонарь горит где-то далеко, и кажется таком размытым, ненадежным. Узкий бордюр, широкая мостовая, но по ночному времени улица пуста. Ни машин, ни телег, ни людей.

И это хорошо.

– Так вот… когда… я вышла замуж…

Ему не нравится это упоминание, но из песни слов не выкинешь.

– Меня пытались вывести в свет… даже вывели. И преподавателей наняли. Всяких. В том числе по этикету.

– И как?

– Хуже только танцы… а нет! Музыка еще! Игра на фортепиано. Я понятия не имела, что воспитанная девушка должна уметь играть на фортепиано! Зачем?!

Тихий смех.

И можно представить, что нет ничего и никого. Ни жертв, ни убийцы, ни прочего вот… что просто город, ночь и прогулка с человеком, который… симпатичен?

Пожалуй.

Это ведь не преступление? Гулять? И снова чувствовать себя живой? И никого я, ожившая, этим не предаю? И совесть в кои-то веки затыкается.

– Музыка развивает… что-то там. Кстати, не только девушек учат.

– И тебя?!

– Пытались. На кларнете. Увы, оказалось, что у меня напрочь отсутствует слух. Но мой старший брат неплохо управляется с лютней. А другой – с кларнетом. Правда, они давно уже в руки их не брали. Так что мне повезло… хотя некоторое время слух пытались развить. Так что… приходилось мучиться. И мне, и тем, кто меня учил, и тем, кому приходилось слушать.