Победитель не получает ничего
Шрифт:
Начиналось всегда с Парижа, и это не пугало его, разве только, когда она уходила с кем-нибудь другим или когда было страшно, что им два раза попадется один и тот же шофер. Только это его и пугало. А фронтовое нет. Теперь он никогда больше не видел фронта; но что пугало его, от чего он никак не мог избавиться, - это желтый длинный дом и не та ширина реки. Вот он опять здесь, у реки, он проехал через тот самый город, а дома этого не было. И река другая. Так где же он бывает каждую ночь, и в чем опасность, и почему он каждый раз просыпается весь в поту, испуганный больше, чем под любым обстрелом, все из-за этого дома, и низкой конюшни, и канала?
Он привстал, осторожно спустил ноги; они деревенели, если он долго держал их вытянутыми; посмотрел на глядевших на него сержанта и сигнальщиков и двух ординарцев
– Очень сожалею, что у меня нет с собой шоколада, открыток, сигарет, - сказал он.
– Но форма-то все-таки на мне.
– Майор сейчас вернется, - сказал сержант.
– Форма не совсем точная, - сказал им Ник.
– Но представление она дает. Скоро здесь будет несколько миллионов американцев.
– Вы думаете, что к нам прибудут американцы?
– спросил сержант.
– Несомненно. И какие американцы - вдвое выше меня ростом, здоровые, приветливые, спят по ночам, никогда не были ни ранены, ни контужены, ни завалены землей; не трусят, не пьют, верны своим девушкам, многие даже не знают, что такое вошь, - замечательные ребята, вот увидите.
– А вы итальянец?
– спросил сержант.
– Нет, американец. Взгляните на форму. Шил ее Спаньолини, но только она не совсем точная.
– Севере- или южноамериканец?
– Севере, - сказал Ник. Он чувствовал, что опять начинается. Надо поменьше говорить.
– Но вы говорите по-итальянски.
– Ну так что же? Вам не нравится, что я говорю по-итальянски? Разве я не имею права говорить по-итальянски?
– У вас итальянские медали.
– Только ленточки и документы. Медали присылают потом. Или дашь их кому-нибудь на сохранение, а тот уедет, или они пропадут вместе со всеми вещами. Впрочем, можно купить новые в Милане. Важно, чтобы были документы. И вы не расстраивайтесь. Вам тоже дадут медали, когда вы подольше побудете на фронте.
– Я ветеран Эритрейской кампании, - сухо сказал сержант.
– Я сражался в Триполи.
– Очень рад с вами познакомиться.
– Ник протянул руку.
– Должно быть, не легкая была кампания. Я сразу заметил нашивки. Вы, может быть, и на Карсо были?
– Меня только что призвали в эту войну. Мой разряд слишком стар.
– Еще не так давно я был слишком молод, - сказал Ник.
– А теперь я уже готов, не гожусь больше.
– А что же вы здесь делаете?
– Демонстрирую американскую форму, - сказал Ник.
– Что, по-вашему, это не дело? Она немного жмет в вороте, но вы увидите, скоро миллионы одетых в эту форму налетят сюда, как саранча. Кузнечик, - вы знаете, то, что мы в Америке называем кузнечиком, - это та же саранча. Настоящий кузнечик маленький, зеленый и довольно слабенький. Его не надо смешивать с саранчой или цикадой, которая издает характерный, непрерывный звук, сейчас только я не могу вспомнить какой. Стараюсь вспомнить и не могу. Мне уже кажется, что я его слышу, а потом он ускользает. Вы меня извините, но я прерву наш разговор.
– Поди-ка отыщи майора, - сказал сержант одному из ординарцев.
– Видно, вы были серьезно ранены, - сказал он Нику.
– В разные места, - сказал Ник.
– Если вас интересуют шрамы, я могу показать вам очень интересные, но я предпочитаю поговорить о кузнечиках. То есть о том, что мы называем кузнечиками, а на самом деле это саранча. Это насекомое одно время занимало большое место в моей жизни. Возможно, вам это тоже будет интересно, а пока я говорю, вы можете изучать мою форму.
Сержант сделал знак второму ординарцу, и тот вышел.
– Смотрите внимательней на форму. Ее, знаете, шил Спаньолини. И вы тоже можете любоваться, - сказал Ник сигнальщикам.
– У меня, видите ли, нет никакого чина. Мы состоим в ведении американского консула. Глазейте, не стесняйтесь. А я вам расскажу об американской саранче. Мы всегда предпочитали один вид, который мы называли коричневая средняя, она меньше всех размокает в воде, и рыба лучше всего идет на нее. А у тех, что побольше, которые летают и производят при этом звук, несколько напоминающий гремучую змею, когда она гремит своими гремучками, - очень сухой звук, - у них крылья ярко окрашены, иногда красные, иногда желтые с черными полосами, но их крылья совсем расползаются в воде, и наживка из них плохая, а вот коричневые средние - это плотные, жирные,
Он снял каску в матерчатом чехле, снова надел ее и, пригнувшись, вышел в низкую дверь блиндажа. Паравичини в сопровождении обоих ординарцев приближался со стороны дорожной выемки. На солнце было очень жарко, и Ник снял каску.
– Надо бы придумать систему водяного охлаждения для этих уродин, сказал он.
– Ну, а свою я искупаю в реке.
– Он стал взбираться на парапет.
– Николо, - окликнул его Паравичини.
– Николо! Куда вы идете?
– Да, собственно, и не стоит ходить.
– Ник спустился обратно, держа каску в руках.
– Что сухая, что мокрая, один черт. Неужели вы свою никогда не снимаете?
– Никогда, - сказал Пара.
– Я уже начинаю от нее лысеть. Пойдем в блиндаж.
В блиндаже Пара усадил его.
– От них ведь никакого проку, - сказал Ник.
– Помню, как мы были рады, когда их только что выдали, но с тех пор я слишком часто видел их полными мозгов.
– Николо, - сказал Пара, - по-моему, вам бы надо отправляться обратно. По-моему, пока вас не снабдят всем, что нужно, вам незачем сюда ездить. Вам здесь нечего делать. Если вы будете ходить по линии, даже раздавая что-нибудь стоящее, неизбежно скопление, которое вызовет обстрел. Этого я не могу допустить.
– Я знаю, что это глупо, - сказал Ник.
– Это не моя выдумка. Я услышал, что здесь наша бригада, ну и подумал, хорошо бы повидать вас или еще кого-нибудь из прежних. Я мог бы отправиться в Зензон или в Сан-Дона. Мне бы хотелось пробраться в Сан-Дона и поглядеть мост.
– Я не могу разрешить вам разгуливать здесь без толку, - сказал капитан Паравичини.
– Ну, ладно, - сказал Ник. Он чувствовал, что это снова начинается.
– Вы меня понимаете?
– Конечно, - сказал Ник. Он старался подавить это.
– Такие обходы надо делать ночью.
– Без сомнения, - сказал Ник. Он чувствовал, что не сможет удержаться.
– Я ведь теперь батальоном командую, - сказал Пара.
– А почему бы вам и не командовать?
– сказал Ник. Вот оно.
– Читать, писать умеете?
– Разумеется, - мягко сказал Пара.
– Только вот батальон-то у вас невелик. Как только его пополнят, вам опять дадут вашу роту. Почему не хоронят убитых? Я только что видел их. Мне вовсе не хочется опять на них глядеть. Хоронить их можно в любое время, я не возражаю, и чем скорее, тем лучше для вас же. А то потом намаетесь.