Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)

Дыхание в трубке стало более частым: трус, блин!...

Девять и двадцать секунд.. Девять пятьдесят три...

" Спокойней!" - дает себе команду Рындин. Ровнее пульс, глубже дыхание - есть !

"Десять... Минута в минуту..."

– Начинайте !
– отчетливо произносит, нарочито безразлич ным, как ему кажется, голосом Рындин.

– Начинаем, - визгливо повторяет Павленко...

Рындин снова сжал глаза до пятен и боли. Так он достигал равновеся внутреннего спокойствия.

– Разрез сделан...

– Продолжайте, - произносит он просто чтобы что - то сказать.

– Сердце...

В голосе по другую сторону телефона, звучит плачущая нотка. Не хватает только истерики!..

Всякий раз с Аркашкой одно и тоже. Идиот ! Приходится успокаивать.

На этот раз Рындин грубо его одергивает:

– Спокойней, иначе сорвешься. И сделаешь что - нибудь не так. Сосредоточься. Ну !..

Тот, наверное, вздрогнул. Интересно бы сейчас увидеть его глаза...

Рындину мерещится пульсирующее сердце человека, которого он никогда не знал и уже не узнает. Теперь уже не человека даже, а просто - донора. И закон чилась она при неблагоприятном для него стечении обстоятельств только от того, что его жизненный путь и цели доктора Олега Рындина неожиданно пересеклись.

Сердце запихивают в резервуар с раствором.

– Уложили! Сейчас упаковываем.

Теперь надо проверить: готова ли бригада в другой опера- ционной.

Рындин набирает номер по второму аппарату, там у телефона Геннадий Кавторадзе.

– Мы готовы, Олег...

Сколько он им внушал: никаких имен!

Голос его холоден и бесстрастен:

– Подготовься... Машина вот - вот выедет...

Потом приказывает Павленко.

– Отсылай! Там уже ждут.

– Отсылай, там уже ждут...
– обреченно кидает тот.

Обоим еще у Рындина учиться и учиться.

Он ждет, держа в руках обе трубки. Начинает про себя считать. Так обыденней.

– Почки !
– голос у компаньона такой, словно его выжали, как мокрое белье, а теперь повесят сушиться на веревку.

Еще полминуты... Минута... Минута и пятнадцать секунд...

– Резервуар готов...

Рындин чувствует, что пульс у него набирает скорость. Такое, наверное, происходит с космонавтами во время взлета.

– Печень...
– звучит почти шепот в трубке. Этот сукин сын выводит его из себя своей сопливостью. У Рындина болят мышцы.

Он так и знал: сейчас высморкается. И тот сморкается. Рындину хочется покрыть его отборным матом.

– Селезенка...

От напряженя все сейчас внутри него взорвется. У Рындина начинают дрожать руки, и он двигает ртом, как рыба, попавшая на крючок.

– Дальше сам, - бросает он.
– Продолжай...

Он вспотел. Вытирает пот.

Отключает телефоны.

Выходит к секретарю.

На него страшно смотреть. И он тоже может смотреть только в сторону...

Анастасия и Алекс Крончер шли рядом по заснеженной Москве. В столицу пришел мороз. Серебрились от снега крыши, окна расчвечивали цветные абажуры.

Мимо быстрыми шагами пробежали возвращавшиеся с катка девочки фигуристки в рейтузах и курточках с меховыми опушками...

Крончер шел, чуть склонив голову и о чем - то думая.

– Я достану деньги...

– Какие ?
– не поняла она.

– На операцию...

Она взглянула на него ошарашенно и тревожно. Помолчала, только чуть глуше стал голос.

– Ты - миллионер ?

– Нет !
– акцент его уже не казался ей таким неприятным, как раньше.

– Твои родители - владельцы крупной кампании ?

– Пока нет, - улыбнулся он, и ей показалось, что где - то зажегся фонарик, и все вокруг стало веселей и уютней.

– Где же ты их возьмешь?
– слегка придвинулась она к нему и задорно блеснула серыми глазами.

– Продам машину, - сказал он.

Она прикрыла глаза и отвернулась. Затем снова приблизилась к нему.

– Сколько это ?

– Ну, - шмыгнул он носом.
– Тысяч пятнадцать...
– А еще пятнадцпть ?

– Возьму ссуду в банке...

Она вдруг схватила его за голову и, глядя на него повлажневшими глазами, отчетливо произнесла:

– Дурак ! Но ты милый и добрый дурак...

Он не двигался.

– Почему ?
– спросил он.

– Потому что... Потому что... Потому что я не больна... десяток метров они прошли молча.

– Ты как будто даже не рад тому, что узнал.

– Что ты?! Просто я плохой полицейский для России...
– он вздохнул. Ведь я должен был сам об этом догадаться...

– О том, что я не больна? Почему же?

– Потому, что никакая ты Виктору не сестра...

– Ты знаешь, что ты похож на ежика, Алекс Крончер?

– Теперь буду знать...

– О чем еще ты должен догадаться ?
– лукаво улыбнулась она.

– Что оба вы - работники милиции. У вас говорят - менты.

Она помолчала, как будто ждала, что он что - то скажет или сделает.

– Скажи, - ты когда - нибудь по своей инициативе целуешь женщин ?

– Нет, - ответил он ей на полном серьезе.
– Жду, когда они сделают это сами.

– Тогда ты не дождешься...

Она метнулась вбок, к краю тротуара, где замаячил огонек такси.

– Ты большой дурак, капитан Крончер. когда - нибудь ты это поймешь, но будет поздно.

Она резко открыла дверцу остановившегося такси и вместо

прощания бросила:

– Все вы, мужики, - идиоты Где бы не родились и где бы не жили.

Такси рвануло в снежную пыль...

Как и следовало предполагать Чень оказался человеком ре шительным и оперативным: не откладывал на завтра то, что можно сделать сегодня.

На следующий день в полдень Панадис был на улице Горького, у Ченя. Квартира напомнила бакинцу открытый через полстолетия для всеобщего обозрения склад вышедших из употребления старых вещей. Громоздкая мебель, запах перепревшего плюша и бархата, давно не сменявшиеся, словно бы покрытые перхотью обои.

Чень оставил его одного в гостиной и попросил подожлать.

Панадиса не оставляло неприятное чувство будто он тоже находится здесь как некий экспонат: вроде примуса или керо синки, и уже не принадлежит самому себе.

Минут через двадцать в гостиной вместе с Ченем появились еще двое: плотный, с засиывшим неподвижным лицом крепыш - то ли секьюрити, то ли киллер, и, по видимому, местный уголовный авторитет - бледный, с тонким, очень подвижным ртом и острым, свидетельствующим л вспыльчивости взглядом. Он молча посмотрел на Панадиса.