Победный ветер, ясный день (Том 2)

Представив Еленочку напрягшейся спине Ягодникова, крашеная ходко затрусила к распивочному столику.

– Я вас слушаю.
– Василиск пощелкал погремушками на конце раздвоенного хвоста, призывая Гурия к общению.

Придется оборачиваться, даже под страхом кастрации. Стоять к женщине (пусть фурии, пусть гарпии, пусть Медузе-горгоне) спиной - невежливо. А лейтенант Ягодников был вежливым милиционером. Натянув фуражку поглубже на лоб. Гурий развернулся на сто восемьдесят градусов, за чем последовала немая сцена. Сцена продлилась дольше, чем он предполагал.

– Вы?!
– Она даже зажмурилась в детской надежде, что Гурий растворится в воздухе.
– Это вы!.. Какого черта... Я так и знала, что добром не кончится.

– Лейтенант Ягодников, - второй раз за сегодня пробубнил Гурий.

– Черт! Только со мной могло это случиться...

Она вдруг засмеялась. Это был нервный истерический смех - такой неуместный в кладбищенской тишине, что казалось, что он развалит сейчас все памятники, ограды и обелиски. Но с памятниками и обелисками все было в порядке.

– Что же вы от меня хотите?
– бросила рыжая, с трудом приходя в себя.
– Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?

– Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки.

– Вы?! Вы-то к Афе каким боком?

– Как вы сказали?
– удивился Гурий.

– Какое вы имеете отношение к Афине?
– сразу же поправилась Еленочка.

– Я веду ее дело.

– Только не это!
– вырвалось у нее, и Гурий уловил в тоне василиска что-то оскорбительное. Для себя лично.

Посмотри на себя, трепетали ноздри Еленочки, посмотри на себя, суконное рыло, фанат реликтовой попсы, - какие дела ты можешь вести? О краже двух ливрей из костюмерной киностудии "Ленфильм"?

О порче кресельной обивки в БКЗ "Октябрьский"? О мелком хулиганстве у служебного входа Ледового дворца?..

– Я веду ее дело, - упрямо повторил Гурий.

– Есть подвижки?

– Кое-какие, - Гурию хотелось поскорее отвязаться от Еленочки, и потому он перешел на телеграфный стиль дятла-вертишейки.

– Нашли убийцу?

– Нет. Но дело в том, что убийства не было.

– Как это - не было?

– Произошел несчастный случай. Вы знали, что у нее было больное сердце?

– Понятия не имела. Впервые слышу - от вас. Она что, умерла от сердечного приступа?

– Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, у нее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур - подышать.
– Гурий по собственной инициативе несколько приукрасил официальный бред капитана Целищева. Сорвалась с подножки электрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.

"Оказался пробитым висок!" - неужели подобное чудовищное словообразование родилось в недрах его горла, воспитанного на безупречных и почти хрестоматийных текстах венценосной Эдиты?

– Значит, оказался пробитым висок, - эхом откликнулась рыжая. Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?

– Да, - прошептал окончательно сбитый с толку Гурий.

– И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.

– Что вы хотите этим сказать?

Она больше не смотрела на него, - впрочем, она и до этого особенно на него не смотрела, - но теперь в этом игнорировании было гораздо больше смысла, чем секунду назад. Секунду назад Гурий все еще пребывал в своем милицейском статусе - пусть и незавидном, пусть и для кресельной обивки концертного зала "Октябрьский".

Теперь же он превратился в пигмея, в головастика, в садовую улитку, раздавленную чьей-то неосторожной пяткой. Ничтожность лейтенанта Ягодникова была сопоставима... была сопоставима... Вот черт, ее даже не с чем было сопоставить!

– Что вы хотите этим сказать?
– повторил свой ничтожный вопрос ничтожный Гурий.

– Ничего. Я просто не думаю, что это - несчастный случай. Я думаю... Нет, я точно знаю, что это - убийство...

* * *

... Она оказалась идиоткой.

В квадрате, в кубе, в п-ной степени.

Главным действующим лицом заведомо провальных математических формул. Каким образом получилось, что она - внучка академика, дочь профессора и выпускница мехмата - не смогла решить простенький пример на вычитание? Но случилось то, что случилось, - пример решили без нее.

А чахлым иксом оказался в результате флакон дорогого одеколона "Сто видов Эдо".

Найдя его, она... Впрочем, ей еще придется осмыслить всю цепочку, последовавшую за флаконом. И попытаться связать все звенья - не пропустив ни одного.

Переполовиненный флакон - это было первое, что увидела Лена, когда вернулась в гадюшник за Маслобойщиковым и Гжесем. Прямо на глазах у потерявшей дар речи Лены мэтр вылил очередную порцию "Ста видов" в стакан. И отправил густо пахнущие миндалем и гибискусом миллилитры себе в пасть.

– Что вы делаете, Гавриил Леонтьевич?!
– пролепетала Лена, когда к ней вернулась способность говорить.

– Раре Satan, pape Satan aleppe!
– выдал очередную латинскую абракадабру мэтр, заглатывая содержимое стакана.

– Паразит! Забулдыга!
– Лене не оставалось ничего другого, кроме бессильной констатации в духе Светани.

– Прощаю! Всех прощаю!
– Маслобойщиков задрал бороду перпендикулярно потолку и разразился демоническим хохотом.
– Всем - индульгенции!.. Раре Satan, pape Satan aleppe!.. Этой биксы груди, груди, мы, поверьте, не забудем!!!

От его рыка затрясся стол, а стаканы и бутылки в ужасе прильнули друг к другу.

А до сих пор спокойно наблюдавшая за происходящим буфетчица даже вышла из-за стойки. И поманила Лену пальцем.

– Вы бы увели безобразника этого, - сказала она.
– Я здесь семь лет уже, всякое перевидала, - у нас тут гоп-компании собираются, будь здоров. Но такого...

– Да, конечно, - Лена залилась румянцем.
– Простите, ради бога... Я сейчас...

Сейчас что-нибудь придумаю.

– Он что, артист, да?