Победный ветер, ясный день (Том 2)

– В некотором роде.

– Вот и я смотрю... Шебутной какой-то... А известный артист?

– Известный... Был когда-то.

– И в кино снимался?

– Может быть...

– Собачья работа. То-то спиваются все, через одного... Артисты... Мы могли уже сто раз милицию вызвать. Но не стали, - задумчиво протянула буфетчица, глядя в пространство.

– Я понимаю... Спасибо... Извините за неудобства...

Лена вытащила из кармана три мятые десятки и трясущимися руками всучила их буфетчице. Та презрительно приподняла лысоватую, небрежно подведенную карандашом бровь, но деньги взяла. И снова удалилась в императорскую ложу прилавка - чтобы оттуда пронаблюдать, что же предпримет несчастная Лена Шалимова.

Нет, у нее не было ровным счетом никакого плана. В клиническом случае с мэтром мог помочь только один план, вот уже на протяжении длительного времени разрабатываемый Светаней: ломом по башке, молотком по пяткам, ножом по сердцу, - но таких полномочий у Лены не было. И потому она, стараясь не глядеть на осовевшего, окончательно запутавшегося в переложенных на латынь Шекспире и матерных ругательствах Маслобойщикова, принялась расталкивать Гжеся. Ровно через полторы минуты ей это удалось. Гжесь оторвал голову от стола, захлопал глазами и непонимающе посмотрел на Лену.

– Проспался?
– зло бросила она.
– С добрым утром!

– А! Ты чего?!

– С добрым утром, говорю!.. Поднимай этого... Эдмунда Кина <Эдмунд Кин - английский актер.>, чтоб ему пусто было... И сам поднимайся!

К чести моментально протрезвевшего Гжеся, он сразу же оценил обстановку.

И прибегнул к самому эффективному средству в борьбе с закидонами мэтра. Средство это было взято напрокат у основателя МХАТа Станиславского, до сих пор почитаемого в среде раздатчиц театральных биноклей и распространителей театральных билетов. Очередная тирада мэтра (в духе злодея-аристократа японского театра кабуки) была встречена Гжесем громогласным:

– Не верю!!!

Суровый глагол подействовал на Маслобойщикова как удар бича. Мэтр скуксился и затих. Теперь его можно было брать голыми руками.

– Нам пора, - добил лежачего Гжесь.
– Засиделись.

– Да-да, ты прав, друг мой...
– пролепетал стреноженный Маслобойщиков.
– "Adhaesit pavimento anima mea!" <"Прилипла к праху душа моя!" (лат.)>. Сейчас отправимся по тракту всех скорбящих...

"Сейчас" растянулось на несколько минут. Маслобойщиков высосал горестные остатки "Ста видов Эдо", отрыгнул ярко-фиолетовым драконьим пламенем и вручил бренное тело Гжесю.

Через пять минут едва шевелящий плавниками мэтр был погружен в пыльный аквариум "шестерки". Гжесь устроился спереди, на пассажирском сиденье, и, дождавшись неровного, с перебоями, стука двигателя, произнес:

– Ну, поехали, смертнички!..

Затасканно-издевательская реплика предназначалась Лене: как персональный шофер его жена была бесперспективна, а путешествие с ней в одной машине было сродни купанию в бассейне с нильскими крокодилами - шансы остаться в живых были примерно одинаковыми.

Еще несколько часов назад и сама Лена думала точно так же. Но теперь, когда безразмерный, полный странных, пугающих открытий день перешел в заключительную фазу, - теперь все изменилось. Изменилась и сама Лена. Изменилась настолько, что лихо сорвать машину с места ей не составило никакого труда. Как не составило бы труда съехать на раздолбанной таратайке по ступенькам королевского дворца в Бангкоке или по Потемкинской лестнице.

Как не составило бы труда пройтись на двух колесах, перемахнуть через пяток выстроенных в ряд "КамАЗов" или устроить автослалом на какой-нибудь экстремальной трассе.

– Ну, ты даешь, мать, - меланхолично булькнул Гжесь, когда Лена лихо, один за другим, обставила джип "Паджеро", джип "Фронтера" и фуру с финскими номерами.

Булькнул - и покрылся нежными зеленоватыми пятнами.

Нежно-зеленый перешел в насыщенный, когда Лена - в самый последний момент - удачно вписалась в поворот на скорости в 100 километров. Этот ее маневр Гжесь, повисший как окорок на ремне безопасности, прокомментировать так и не смог, зато прорезался Маслобойщиков.

– Эй, потише, не дрова везете!
– подал реплику мэтр с заднего сиденья.

Лена и ухом не повела, да и плевать ей было и на Маслобойщикова, и на Гжеся заодно. Нет, она везла не дрова.

Она везла что-то совсем другое. Совсем.

Это "другое" она вытащила, выудила, вырвала из пасти гиеноподобного алкоголика Печенкина. Не сама, конечно, а с помощью малолетнего Пашки. После визита в "Селену", а еще больше после разговора с яхтсменом Сергеем, а еще больше - после просмотра фотографии с Афой в главной роли Лена вдруг открыла в себе качества, до сих пор ей несвойственные. А именно: жгучее любопытство и такую же жгучую решимость. Неизвестно, прорезались бы они, если бы у истоков всего этого парусно-железнодорожного кошмара не стоял Роман.

Но Роман стоял.

Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.

Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутским воображением описал мертвого Нео так явственно, что представить его иначе, чем сидящим в "Такарабунэ", Лена уже не могла.

Мертвый бог на мертвой яхте.

Мертвый бог настоятельно требовал жертвоприношений. И агнец для заклания был выбран немедленно. Вернее, не агнец даже, а воняющий портянками козел, настоянная на спирте гиена с гнусным именем Василий Печенкин. Мысль о визите к Печенкину возникла сразу же, стоило им с Пашкой покинуть таунхауз у Залива - с яхтой "Посейдон" и развевающимся на ее вершине вымпелом-рыбой. Точно такой же (или почти такой) был сейчас в руках у Лены. А до этого - был в руках у Пашки. А до этого...

До этого он был в руках у Нео.

От этой мысли у Лены кружилась голова.

Нехорошо кружилась: неужели это и есть первое прикосновение руки Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что бы она только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..

Но ничего другого уже не будет.

Никогда.

Это "никогда" и заставило ее действовать.

– Вот что, Пашка, - сказала Лена, как только они добрались до машины.
– Сейчас...

– Что?..
– выдохнул Пашка полным отчаяния голосом. И посмотрел на Лену полными отчаяния глазами.

"Только не говори: "Сейчас я отвезу тебя домой". Только не говори, только не говори. Все, что угодно, только не это..." - явственно прочла Лена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.

– Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.

– Зачем?

– Нужно, - отрезала Лена.
– Хочу с ним потолковать.

– Но...

Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.