Побег из волчьей пасти

Оглянулся. Меня догонял казак, прицеливаясь из пистолета. Мне не хотелось получить пулю в спину. Поэтому я выхватил заряженный револьвер из седельной кобуры и развернул лошадь. Казак выстрелил мне в грудь.

Меня ударило, как кувалдой приложило. Брызнули в стороны какие-то осколки. Но сильной боли я не почувствовал. Лишь откинулся в седле назад, но смог выпрямиться, взводя курок револьвера. Поднял его, нацеливая на казака.

Он был уже почти рядом и тянул из ножен шашку. Я узнал его. Это был тот самый Стёпушка, который сидел со мной у костра и которого Торнау попросил прогуляться. Мне было не до сантиментов и воспоминаний о приятных встречах. Прости, Степан! Я выстрелил ему в плечо, надеясь, что кость будет не задета. Казак завалился лицом на конскую гриву.

Я прижал свою лошадь к его коню. Поддержал, чтобы не упал. Увидевшие это казаки, стали поворачивать своих скакунов, чтобы не дать мне, как они решили, увести пленного.

— Степан! Степан! Ты как?

— Живой…

— Не узнал меня? Я встречался с Торнау у Суджук-Кале в июле.

— Признал, ваше благородие, — простонал казак, возведя меня в офицерский чин. — Извиняйте, ошибочка вышла!

— Торнау предали кабардинцы-проводники и взяли в полон! Держат где-то в горах. Сообщи, кому следует! Мне нужно уходить!

Я развернул свою лошадь и устремился к своему отряду. Черкесы опомнились. Вооружились ружьями и вылетели мне навстречу из-под тени деревьев.

Казаки добрались до Степана, обступили его. В бой решили не ввязываться, утратив фактор внезапности. Отряды разъехались. Все произошло настолько стремительно, что я не успел испугаться. Через пять минут я въезжал под деревья.

Меня окружили черкесы. Они что-то бурно обсуждали, тыча пальцами в сторону моей груди. Я скосил глаза вниз: пуля попала в металлический тубус с пулями для револьвера, полностью его смяв. Серебряная крышечка одиноко болталась на цепочке, прикреплённой к значку над газырями. Повезло! Отделался синяком! Спасибо сестре Бейзруко!

Мы вернулись в лагерь. Я нашел Спенсера у костра, отдыхавшим после операций. Рассказал, как все было. Эдмонд осмотрел мою грудь на всякий случай.

— Хох! — воскликнул он, подражая немцам. — С почином! Первый казак — на твоем счету! И ты счастливчик, Коста!

Черкесы считали по-другому. «Сарафанное» радио сработало в лагере мгновенно, разнеся весть о моем необычном спасении. К нашему костру устремились делегации, желавшие непременно взглянуть на заговоренного. Отныне именно таковым они меня называли. И еще похлеще.

— Удэ, удэ, — шептали некоторые украдкой.

— О чем это они? — спросил я Натана.

— Они считают вас колдуном, — тараща глаза, объяснил потрясенный голландец.

Чертовы суеверия! Я уже не знал куда деться от навязчивого внимания визитеров. А Спенсера все это веселило необычайно. Веселило ровно до того момента, как он сходил пошептаться о чем-то с Аслан-Гиреем.

Он вернулся очень встревоженным.

— Немедленно собираем вещи и выдвигаемся к Суджук-Кале.

— Но там же идут бои!

— Бои идут севернее. У устья реки Цемес и выше по ее течению. Мы же проникнем в старую турецкую крепость на другом берегу бухты. Там нас будет ждать корабль.

— А как же русский флот?

— Адмирал Пантаниоти увел свой отряд в Севастополь. Информация из первых рук.

— Но к чему такая спешка? Ночь на подходе! Нам придется пробираться по незнакомой местности. Через лес. Через ущелья. Через вздувшиеся после дождей реки. Без ног останемся или лошадей погубим.

— Коста, просто поверь! Нужно уходить именно сейчас!

«Приспичило же! С чего вдруг?!» — поневоле поддавшись нервному возбуждению Спенсера, я начал суетливо собираться.

— Надеюсь, у нас будет проводник? Мы же не собираемся повторить подвиг Красной шапочки? — я чертыхался, пытаясь справиться с поклажей.

— Нет, нет, — остановил меня Спенсер. — С собой бери все самое необходимое! Все остальное на вторую лошадь. Мы поедем о двуконь, как говорят русские казаки.

— Уже полегче. Так что с проводником?

— Коста! Что за вопрос? Конечно, у нас будет проводник! Мы же дорогие гости! А по правилам черкесского гостеприимства, они должны защищать нас даже с риском для своей жизни. Если с нами что случится — я сейчас, храни нас Господи, не говорю об убийстве, а о простом телесном повреждении, — они должны будут отомстить. Нас должны оберегать все время, пока мы находимся здесь, и, образно говоря, передавать из рук в руки. Иными словами, нас обязательно всегда кто-то должен сопровождать!

Думаю, что Спенсер намеренно употреблял «мы», говоря о защите.

«Это, навряд ли, Коста, и на тебя распространяется. Ты же тут довеском. Хотя, все равно, приятно»

— И кто же наш проводник?

— О! — воскликнул Спенсер. — Нам оказана великая честь! Нас будет сопровождать Махмуд Индар — тесть самого Инала Аслан-Герея!

Видимо, по мнению Эдмонда, тут я должен был изобразить какой-то запредельный восторг от явленной нам небывалой чести и милости. Ну, тесть… Ну, сераскера… Не велика птица! Восхищаться тут нечему. Что я и продемонстрировал англичанину своей индифферентной реакцией.

— Коста, Коста! — покачал головой Спенсер. — Ладно, думаю, старик не удержится и расскажет тебе все самое необходимое и важное о своем зяте.

И опять слова Спенсера не возбудили меня. Точнее, возбудили, но по другому поводу.

— Как старик?! Это, надеюсь, фигура речи?

— Нет. Его соплеменники утверждают, что ему уже сто лет! — Спенсер сейчас не шутил.

— Эдмонд!

— Коста! Ну, что ты веришь всем этим сказкам?! Безусловно, они приукрашивают! Максимум — семьдесят!

— Ах, «максимум семьдесят»! — передразнил я Спенсера. — Тогда, конечно! Тогда — другое дело! Семьдесят! И нам, конечно, не о чем волноваться! За таким богатырем мы будем, как за каменной стеной! Да, что б тебя! — последнее я адресовал кофейному набору, который никак не мог впихнуть в поклажу.

Спенсер отвел глаза, чувствуя свою вину за то, что этот набор мы без толку таскаем уже столько времени и помня о моем предупреждении при сборах об отсутствии в нем настоятельной необходимости. И еще, например, в котелке для риса.

— Тише! — вдруг зашептал Эдмонд. — Вот и наш проводник!

Я оглянулся. К нам верхом, ведя на поводу еще трех лошадей, подъезжал Махмуд Индар. Бросив на него первый взгляд, я отметил, что, конечно, соплеменники, действительно приукрасили, и ему никак не может быть ста лет. Скорее всего, Спенсер был прав. Я бы тоже дал ему где-то от 70-ти до 75-ти лет. Тут же признался себе, что, если буду так выглядеть в этом возрасте, мне будут завидовать многие. По крайней мере я, глядя на Махмуда, точно завидовал. Да, годы избороздили его лицо глубокими морщинами. Да, его ниспадающая борода была вся седой. Но глаза его горели юношеским задором. На лошади он сидел прямо и твердо.