Побег из волчьей пасти

— Да ты у нас да Винчи!

— Не скрою, — Спенсер рассмеялся, — в тот момент я так же про себя подумал! И побежал к маме сообщить ей новость о том, что её сын — гений!

Я рассмеялся, представив финал истории.

— Да, да, да! — Спенсер тоже начал смеяться. — Мама вернула меня на землю, признавшись, что я левша с рождения!

«Доктор, я феномен?» — вспомнился мне бородатый анекдот.

— Все равно ты испытал минуту славы!

— До сих пор помню эту минуту! — признался Эдмонд.

Наконец, развязал повязки.Напрягся, взглянув на них. Вспомнил одесского Филипп Филипыча. Как он потрясал перед моим лицом чистыми бинтами, указывая на то, что нет признаков нагноения. Здесь все было наоборот.

— Прошу тебя, — Спенсер хмыкнул, — не делай такого скорбного лица! Если ты подумал о гангрене, то — нет. Признаков пока никаких. А это… — Спенсер махнул рукой, — пустяк. В порядке вещей.

Я бросился к нашей поклаже. Достал березовый туесок с водкой. Сваны называли её арак.

— Что это? — удивился Спенсер.

— Водка!

— Откуда?

— Так у хозяина свана было не только пиво! Дал в дорогу!

— Неужели ты будешь это пить, как русский казак?!

— Почему бы и нет?

— Ты хочешь отметить наше чудесное спасение?

— Его мы уже отметили!

— Что тогда?

— Надо обработать тебе руки! — я следовал курсом, указанным мне Филипп Филипычем в Одессе.

— Водкой?!

— Эдмонд! Тебе нужно прочистить раны. Продезинфицировать!

— Коста! Что за варварские методы?!

— Поверь…

— Нет, нет, нет, — Спенсер был непреклонен. — Я же все-таки чуточку врач. Разбираюсь. Подай мне мой саквояж.

Я подтащил саквояж.

— Открой!

Открыл.

— Таак. — Спенсер наклонился над ним. — Вот тот порошок!

Я достал.

— Давай! — Спенсер протянул руки вперед.

Я покачал головой.

— Давай, давай!

— Давай, хотя бы водой промоем вначале!

Спенсер согласился.

Благо Большой и Маленький уже разожгли костёр. Чуть нагрел воду в чайнике. Промыл раны. Вытер насухо. И только потом засыпал порошком. Спенсер по ходу процедуры медленно поворачивал руки.

«Будто шашлык готовит и шампуры крутит!»

— Теперь перевязывай, — кивнул Эдмонд на повязки.

Я выбросил гнойные и грязные лоскуты в костер. Достал из поклажи свою смену белья. Располосовал на «бинты».

— Спасибо! — мягко поблагодарил Спенсер, когда я закончил.

Теперь можно было заняться своей рукой. Я пошел проверенным путём. Сначала — наркоз. Сделал большой глоток водки! Спенсер поморщился! Затем — лечение. Обильно полил ладонь водкой! Спенсер чуть ли не закрыл глаза! Я сдержался, не крикнул. Только застонал. Подумал, что наркоза нужно было больше: два глотка!

«И сейчас не поздно! — решил, еще раз приложившись к туеску. — Так жить можно!»

Перевязал руку.

— Коста, Коста! — качал головой Спенсер.

Кормил его с руки, несмотря на протесты и уверения, что он и сам сможет. Сказал, что не нужно сейчас лишний раз беспокоить руки. Да и повязки заляпаются.

— Ты еще и эстет! — рассмеялся Спенсер в ответ на моё заявление про чистоту повязок.

— Да Винчи, ешь молча! — парировал я.

Эдмонд чуть не поперхнулся от смеха.

Легли спать. Спенсер, Большой и Маленький заснули, практически сразу. Я некоторое время сидел у костра. Перед тем, как лечь, подбросил еще хвороста. Потом подошёл к Спенсеру. Положил ему руку на лоб.

«Да! — чертыхнулся. — Не 36,6. А, если он мозги мне морочит? И это начало гангрены? А если воспаление лёгких? Антибиотиками я тут не разживусь! И даже аспирином! Надо его быстрее доставить в город. Иначе вполне возможно, что на руках у меня окажется мертвый труп утоплого покойника! Нашел время шутить! Черт, черт, черт!»

… Большой и Маленький удивились, когда я разбудил их ни свет ни заря и начал гонять, чтобы быстрее позавтракали, шустрее собрались и тронулись в путь. Все их попытки возразить пресекал на корню. Нам повезло, потому что не полил обычный в это время дождь. Только забрезжил рассвет, и уже можно было различить тропу. Тронулись. Перевалили через хребет и сразу попали в другой мир. Весь покрытый густым лесом с многочисленными ручейками и мелкими водопадами. Начался спуск-серпантин. Точно такой же какой встретился на моем пути в Крыму перед хутором Марии. Лишь ручьи с Яйлы не стекали вниз, как здесь. И голубого моря не было видно.

«Крым, Крым… Сестра, мои греки… Свидимся ли ещё?»

Внизу, у въезда в долину, сваны с нами попрощались. Здесь они были нежеланными гостями. Жители общин Верхней Сванетии не раз спускались сюда, чтобы пограбить. Наши проводники мне об этом намекнули. Они забрали катера и тронулись наверх. Наверняка, перед перевалом загрузят его по максимуму дровами, а сами пойдут пешком.

Горы остались позади. Я облегченно вздохнул. Дорогу, лежавшую перед нами, условно можно было назвать подобием наезженной. Но все равно, она была лучше узких троп, по которым передвигались последнюю неделю.

И уже стали попадаться арбы, запряженные волами, одинокие всадники, провожавшие нас удивленным взглядом. Даже настороженным.

Заросшие бородами лица с въевшейся в кожу походной грязью… Ружье в меховом чехле за спиной Спенсера и мои кобуры с револьверами у седла… Рваные черкески, окровавленные бинты… Наверное, мы выглядели опасными типами в глазах местных жителей. Они, наверняка, принимали нас за черкесов, спустившихся с гор в поисках легкой добычи. Тут же отводили глаза, стоило мне на них взглянуть. По-моему, они даже не замечали, насколько неуклюже, в сравнении с грациозными джигитами-адыгами, я сижу на коне. Может, к скачке я и привык, но гордая посадка черкесов для меня — как китайская Пасха.

Мы проезжали хутора с землянками и покосившимися саклями, окруженными фруктовыми деревьями. Небольшие стада тощего скота меланхолично щипали остатки травы, уцелевшей с жаркого лета в прохладе бойких ручьев. Скоро зарядят дожди, и без того унылый пейзаж станет еще тоскливее.

Странное дело. Мы второй месяц жили бивуачной жизнью. Ночевали у костров, а то и вовсе без оных, завернувшись в бурку. Пропахли дымом и лошадиным потом. Бывали дни, когда мы не знали, доведется ли нам перекусить или раздобыть хорошей воды. О возможности нормально помыться можно было только мечтать. Но я не испытывал никакого волнения от грядущей встречи с цивилизацией. Напротив, ощущал скорее безотчетную тревогу, словно опасаясь разочарования.