Побег из волчьей пасти
Шрифт:
Я огляделся. Заметил вдали на склоне огромной горы бьющий из ледника родник.
— Секунду! — попросил Спенсера.
Потом обернулся к проводникам. Спросил. Они подтвердили.
— Вот! — я ткнул в родник. — Знаешь, что это?
— Нет.
— Здесь берет начало Ингури. Одна из самых значительных рек Грузии. Можно сказать, что здесь Грузия и родилась. Тысячи лет, Эдмонд! Тысячи! Без остановки вытекает вода из ледника! И течет к Черному морю. Несёт жизнь! Мы заснем сегодня, проснемся утром, а вода будет литься. Мы сожжем сегодня вечером этот хворост, но завтра другие на этой же дороге подберут новый. Наши кости сгниют,
[1] В то время в Вольной Сванетии сохранялись принципы демократии. Выбираемый глава общины должен был демонстрировать скромность всем своим видом.
[2] Принятое в Закавказье название черкески.
[3] В Западной части Верхней Сванетии существовало владение князей Дадешкелиани, называвшееся Княжеской Сванетией.
Глава 19
Блохастое величество
Большой и Маленький замахали нам руками, на что-то показывая. Из низких кустов на куче камней выглядывала любопытная мордочка маленького зверька. Я увидел его в первый раз в жизни наяву. Только фотографии и картины эпохи Возрождения позволили определить, что это — горностай. Я замер от удивления, не желая пугать его. Но горностаю, кажется, было все равно. Он с любопытством осматривал нашу кавалькаду. Словно хотел услышать ответ Спенсера.
— Ты видишь его, Эдмонд?
— Да, да! — кажется, и он был поражен смелостью горностая.
— Почему не готовишь свою пращу? — спросил я Большого.
Он начал активно чесать себе левую грудь правой рукой. Я посмотрел на зверька. Что-то явно причиняло ему дискомфорт.
— Блохи? — догадался я, вспомнив портрет «Дамы с горностаем»[1].
Проводник кивнул, подтверждая догадку.
— Видишь, Эдмонд, какой яркий символ в защиту моих слов! Блохастый горностай! Тот самый зверек, хвост которого украшает мантии королей и царей!
— Блохастый горностай? — переспросил Спенсер и рассмеялся. — Какое блохастое величие царя природы!
Наверное, зверька удовлетворил ответ. Он юркнул обратно, исчез в камнях. Мелькнул пышный хвост — объект мечтаний придворных портных.
Я подошёл к Большому, чтобы передать ему очередную вязанку хвороста.
— Что у вас случилось? — Большой не выдержал, спросил обеспокоенный. — Поссорились?
— Все в порядке, — успокоил я его. — Не ссоримся. Просто разговариваем.
— Просто — так не разговаривают, — усмехнулся Большой. — Твой друг — большой абрек. Ты с ним будь поосторожней.
— С чего ты взял?! — моему удивлению не было предела.
— Видишь рукава его черкески? Все изорваны! Когда в бою пыжи кончаются, настоящий абрек рвет рукава на лоскуты, чтобы использовать вместо пыжей. Не выходит из боя! Вот так!
— Что? — поинтересовался Спенсер, когда я вернулся к нему.
— Подумал, что мы ссоримся.
Я не стал его посвящать в интерпретации горцами его воинственного, как им казалось, вида. Не дай Бог, загордится! Где мне найти еще одного блохастого горностая, чтобы приземлить англичанина на землю?!
— А! — Эдмонд кивнул. — Помоги мне, пожалуйста.
Я позвал на помощь горцев. Помогли Спенсеру взобраться обратно на лошадь. Как бы он ни храбрился, я видел, как ему тяжело. Какой болью отзывается каждое его движение. Как он хрипло дышит. Кроме состояния его рук, меня насторожили еще его глаза.
«Очевидно, нездоровый блеск, — подумал я. —
Или это следствие ран. Или он еще вдобавок ко всему сильно простыл. К бабке не ходи, как бы сказал отец Варфоломей, но у него сейчас совсем не 36,6! Это плохо. Теплая постель и горячий чай с мёдом будут нескоро. Если, вообще, будут…»Спенсер, наверное, чувствуя моё беспокойство, устроившись в седле, демонстрировал крепкое здоровье и уверенность.
— Все это очень красиво, Коста, — продолжил он, как ни в чем не бывало, прерванный появлением горностая наш разговор. — Только я не пойму, к чему ты ведёшь?
— Оглянись, Эдмонд! Посмотри. Здесь нет ничего: ни людей, ни домов, ни армий, ни кораблей, ни больниц. И так уже тысячи лет. Уверяю тебя, еще лет двести пройдет, и все будет таким же. Только безграничное пространство. Отсутствие времени. Не это ли есть свобода, о которой мы все время говорим? Настоящая свобода, а не та, которую «цари природы» пытаются установить оружием и кровью.
— И что ты предлагаешь? Сесть всем на камни, посмотреть на море, и признать, что и камень, и море мудрее? Ты же понимаешь, что это невозможно…
Я вздохнул.
— В итоге, — Спенсер пожал плечами, — человек встанет с этого камня и швырнёт его в море. И камень этот в воде за тысячи лет просто сотрется в пыль под действием волн. А человек потом плюнет в воду, развернется и пойдет по своим делам. Потому что он — свободный человек.
— Ну, и какая свобода тебе милее?
— Даже если и твоя. Но как я могу повлиять на свободу человека, плюющего в море?
Я наклонился к земле за очередной связкой хвороста, думая о том, что, в общем-то, мне нечем крыть. Туманный Альбион со свойственным ему цинизмом разбивал все мои, теперь кажущиеся высокопарными, соображения. И даже не то, что разбивал. Просто указывал на то, что такой спор не может иметь конца. И я прав в своем желании убедить людей жить по писанию. И Спенсер, в своем указании на то, что это — утопия. Всегда найдутся те, кому наплевать на все призывы жить в мире, жить спокойно. Плюющие в море.
— Прости, друг! — Спенсер улыбнулся.
— За что?
— За то, что я с таким цинизмом… — все-таки он читает мысли, — разорил твой прекрасный сад. Но, увы… К сожалению, жизнь такова, какой я её нарисовал тебе.
— Увы. Ты прав.
— Ну да, — Спенсер задумался. — Два человека идут рядом, беседуют. А потом один из них забирается на коня. И вот он уже смотрит свысока на того, кто идёт пешком. И может быть, что пеший человек в тысячи раз умнее и благороднее всадника. Однако всадник смотрит на него свысока.
— Может, и наоборот, Эдмонд. Всадник в тысячи раз умнее и благороднее. А пеший не желает этого признавать. Тоже хочет смотреть свысока. И подло сбрасывает наездника с лошади, чтобы усесться в седло.
— Да, да, да! — усмехнулся Спенсер.
— Только нас, надеюсь, это не касается.
Здесь мне пришлось прекратить разговор. Мы подъехали к горной речке. Стремительный поток, бьющийся в граните. Невообразимый грохот. Чуть выше по течению еще можно было разглядеть воду. Но в этом месте река встречала столько препятствий и с такой силой билась о камни, что превратилась в сплошную белую пену. Я с испугом обернулся к Большому и Маленькому. Неужели нам придется здесь переправляться? Это же невозможно! Это казалось абсолютно гиблым делом. Он понял мои опасения. Подбежал ко мне. Наклонился над ухом. Заорал.