Побочный эффект

— Думаешь, доппели на такое неспособны?

— Уверен, что неспособны.

— Если люди окончательно разленятся, доппелям придётся научиться думать, чтобы выжить, — пошутил Уваров.

Думал, что пошутил, но Соломон воспринял его слова серьёзно: замолчал, размышляя, а затем неожиданно спросил:

— У доппелей есть инстинкт самосохранения?

— А почему они должны бояться умереть? — удивился Иван. — Они же доппели.

— Так ведь и генофлекс сделал нас бесстрашными, — медленно ответил Терри. — Кто сейчас боится умереть?

— Сейчас нет, — согласился Уваров. — Потом начнут бояться, когда даже генофлекс перестанет делать их сильными и здоровыми.

— Тогда начнутся истерики… — Соломон щёлкнул пальцем по шлему. — Идём?

— Идём, — подтвердил Иван, бросив взгляд на часы. — И помни, Терри: мы — офицеры, мы лезем под пули, только если нет другого выхода.

— Я помню, Айвен, — кивнул Соломон. — Я не подведу.

— Даже если там будет ад?

— У вас такое случается? — притворно удивился Терри.

* * *

«ВОРОТА В АД»

Могло показаться, что это была самая большая вывеска Мили Чудес: ярко-красные буквы, через которые то и дело пробегали электрические разряды, примерно на пять метров поднимались над входной группой, стилизованной под выложенную из черепов арку, и была видна за пару кварталов. Привлекала внимание не только размерами, но дерзкой, необычной формой.

Внутреннее оформление было выдержано в готическом стиле: серые стены, то ли из камня, то ли идеально его имитирующие; мрачные чёрные свечи, толстые, наполняющие большой зал характерным запахом; скульптуры, барельефы и фрески, посвящённые мерзостям нечистых, — всё создавало атмосферу пребывания в гостиной Сатаны. Сам он здесь не показывался, наверное, появлялся лишь в особых случаях, но слуг своих прислал в достаточном количестве: официантки, чей наряд вызывал отнюдь не гастрономический аппетит, щеголяли изящными рожками и длинными, подвижными языками; бармены и вышибалы представлялись демонами, их рога, в отличие от «украшений» официанток, были мощными и могли послужить оружием, как и когти, которые они не прятали, как и хвосты, заканчивающиеся острыми шипами. Эдмонд пообещал Альбертине «самый запоминающийся московский кабак» и, как призналась себе молодая женщина, сдержал обещание. Меню соответствовало антуражу, в названиях блюд то и дело встречались слова «кровь», «жертвоприношение», «сваренные в котле», «толстый край грешника» и прочие отсылки к адской кухне. При этом блюда оказались не просто сносными, а весьма неплохими даже на взыскательный вкус Альбертины. А вино «Кровь нечестивца» и вовсе превзошло ожидания, оказавшись настоящим вином, а не тем напитком, который обычно подавали в «местах для всех».

— Ты никогда не задавалась вопросом, почему зло для них столь притягательно? — негромко спросил Кравец, наблюдая за «обыкновенной» парой, общающейся с экзотической официанткой. Пара заняла соседний столик несколько минут назад и теперь, обсуждая меню, они с неподдельным интересом разглядывали сексуальную демонессу.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказал. — Кравец едва заметно пожал плечами. — Причём дело не в том факте, что все новые изобретения они в первую очередь используют во зло, в качестве оружия.

— Мы, — обронила Альбертина.

— Что?

— Мы используем, — повторила владелица «MechUnited». — Они ничего не изобретают и уж тем более не решают, как применить то или иное изобретение. Но я не согласна с тем, что в первую очередь они думают о зле. Вспомни: узнав о побочном эффекте, они в первую очередь стали делать себя красивыми… ну… сообразуясь со своим пониманием красоты.

И уж потом занялись уродством.

— Не уродством, а злом, — поправил молодую женщину Кравец.

— Пусть так.

Мужчина за соседним столиком не сдержался и, словно невзначай, погладил бедро демонессы. Она оказалась не против. Спутница мужчины тоже. И разговор потёк ещё оживлённее.

— Они используют красоту, чтобы сделать зло притягательным.

— Иначе быть не может, — с улыбкой ответила Альбертина. — Зло отвратительно по своей сути, оно отталкивает даже тех, кто насквозь им пропитан, и потому вынуждено маскироваться, прятаться за красотой.

— Как они прячут генофлексом свои внешние уродства и недостатки, — прошептал Кравец.

— И это тоже.

— То есть внутри они все злы.

Несколько мгновений Альбертина смотрела спутнику в глаза, а затем неожиданно спросила:

— Эдди, почему ты не веришь в добро?

— Наверное, потому, что знаю людей, — сразу же ответил Кравец. Он не ждал вопроса, но был готов к нему.

— Ты их не знаешь, — не согласилась Альбертина. — Всё твоё общение ограничено нашим кругом.

— С ними я тоже общаюсь.

— Но ты не живёшь среди них.

— Этого ещё не хватало, — проворчал Кравец, вновь переводя взгляд на соседний столик: официантка приняла приглашение и расположилась между гостями. Мужчина попросил другую официантку принести шампанское. — Ты права, Альбертина: зло делает всё, чтобы выглядеть притягательно. Зло старается доказать, что «оно такое же, как добро, только ему не повезло с пиаром», при этом очерняет добро, чтобы занять его место. А генофлекс идеально этому способствует. Генофлекс штампует красоту, низводя её до повседневности, оборачивает зло в красивую обёртку и переманивает людей на тёмную сторону. А это неправильно, это путь в никуда. — Кравец вздохнул. — И ты не права: я верю в добро, но не верю в то, что оно достаточно сильно для победы над злом, и сделаю всё, чтобы оно не исчезло из нашего мира.

Подобного заявления — страстного, почти программного, владелица «MechUnited» от спутника не ожидала, поэтому ответить ей было нечего. Она ограничилась ничего не значащей улыбкой, глотком вина и вопросом:

— Что мы здесь делаем?

— Хотел показать тебе место, где бурлит жизнь.

— Ты называешь это жизнью?

— Оргия начнётся ровно в полночь. И поверь, здесь будет на что посмотреть и в чём поучаствовать.

— Ты действительно хочешь на мне жениться? — Альбертина вопросительно изогнула бровь. Но вопрос задала шутливым тоном.

— Мама сказала, что нашим семьям давно пора породниться.

— Ловко вывернулся.

— Ещё нет, ты ведь спрашивала обо мне. — Кравец помолчал. — Но я согласен с мамой: наша свадьба будет выгодна всем. Кроме того, пора заводить детей, чтобы начать, в конце концов, пользоваться побочным эффектом. — И машинально посмотрел на себя в ближайшее зеркало. Судя по всему, Эдмонду не нравилось, как он выглядел.

— Надоело ходить в зал и глотать таблетки?

— Хочу вывести пару бородавок, — пошутил Кравец. Но до тех пор, пока он не обзаведётся тремя официальными детьми, бородавки придётся выводить дедовским способом, без генофлекса — таким было жёсткое правило семьи. — Что скажешь?

— Ты наконец-то делаешь мне предложение?

— Рано или поздно тебе придётся стать честной женщиной.

— Давай не сегодня ночью?

Несколько мгновений Кравец разглядывал Альбертину, после чего отсалютовал ей бокалом:

— Договорились.

* * *

— Прекрасный вид, — прошептала Джада.

— Тебе правда нравится? — в тон ей спросил Паскаль.

— Конечно.

— Я очень рад. — Он мягко обнял девушку. Точнее, чуть крепче обнял, поскольку они прижались друг к другу почти сразу, как вышли на площадку Воробьёвых гор и остановились, разглядывая лежащую перед ними Москву. — Я люблю это место, потому что с него открывается естественный вид и можно с лёгкостью представить, как сотни лет назад здесь стояли совсем другие люди и смотрели на реку, поля, рощи… И только далеко-далеко, почти у самого горизонта, виднелся город: церкви, дома, Кремль…

— И они не знали, что ждёт их потомков. Не представляли, каким станет мир, — тихо произнесла Джада.

— А ты сейчас думаешь о том, что ждёт наших потомков? — с едва различимой улыбкой поинтересовался Паскаль.

— Нет. — Она тихонько рассмеялась. — Я просто наслаждаюсь видом.

На обыкновенный современный город с небоскрёбами, массивными и тонкими, переплетением автострад и наземного метро; бесчисленными огнями окон, фонарей, реклам и вездесущих дронов… На современный и одновременно старый город, ухитрившийся сохранить хоть что-то от того, каким он был когда-то, и продолжающий дышать воспоминаниями под панцирем бетона и стекла.