Поцелуй Большого Змея
Шрифт:
– Так ты умеешь плести сети, Кифа?
– Ого, еще как, – он грустно улыбнулся.
Я удобнее привалился к валуну и приготовился слушать. Кифа не заставил себя ждать.
– Наш Мигдал – маленькая деревня, расположенная на западном побережье Кинерета, прямо у подножия горы Арбель. Места на берегу маловато, и дома карабкаются вверх по склону. Вдоль небольших террас разбиты огороды, но в основном жители Мигдала зарабатывают на пропитание рыбной ловлей.
Каждое утро и вечер небольшие лодки уходят далеко в озеро и возвращаются, нагруженные до краев блестящей под солнцем или луной рыбой. На берегу их поджидают перекупщики из Тверии, Акко и даже Кейсарии. Кинеретская рыба очень вкусна и сильно отличается от морской. Сладкая вода озера придает рыбьему мясу особую сладость, и поэтому ее быстро раскупают на всех рынках страны – от Яффо до Иерусалима.
В
Мы – это родители, два моих брата и сестра – Мирьям.
– Мою маму тоже зовут Мирьям, – вставил я, и при этих словах сердце сжалось от тоски. Где она сейчас, моя мама? Что делает, чем занята? Ах, если бы я мог уткнуться носом в ее теплые колени и рассказать о том, что происходит со мной в Кумране! Уж мама бы ясно и выпукло обрисовала всю картину.
– Да, ты уже говорил, – подтвердил Кифа. – Так вот, мы живем на самой вершине горы. На одном ее краю бьет родник и стекает прямо в деревню. Сверху видно, как вдоль его русла курчавится зелень. У нас тоже есть свои грядки, отец и мы с братьями изрядно потрудились, очищая землю от камней и складывая из них высокий забор.
– А зачем забор? – спросил я. – Разве на вершине есть чужие?
– Забор от ветра, – пояснил Кифа. – Камни удерживали почву, а когда мы их вытащили, ветер мог бы сдуть землю за два-три месяца. А за высоким забором наши грядки чувствуют себя уверенно и спокойно. Солнца на вершине предостаточно, воды от родника, сколько хочешь, только носи, в общем – мы ничего не покупаем у зеленщиков, все выращиваем сами. За последние несколько лет отец очистил еще один небольшой участок земли и посадил на нем пшеницу. Так у нас появился хлеб из собственной муки. Правда, перетирать зерна приходится в ступке – тяжелая работа для матери и сестры. Но тащить вниз корзины с зерном, а потом поднимать вверх мешки с мукой – еще тяжелее.
Кифа вздохнул и наморщил нос.
– Ты скучаешь по дому? – спросил я.
Он еще раз вздохнул.
– Вообще-то ессею не полагается скучать, – ответил Кифа после долгой паузы. – Но я честно тебе признаюсь – скучаю. По родителям, по братьям и сестре. А особенно по виду с горы. Эх, Шуа, ты даже представить себе не можешь, какой вид открывается прямо с порога нашего домика.
Во-первых – Кинерет. Его видно почти от края до края. Вода в нем прозрачна и текуча, она то яростно сверкает под солнечными лучами, то нежно переливается в свете луны. Озеро постоянно меняет цвет: от темно-серого, почти свинцового в непогоду, до ярко-голубого с лазурными полосами от ветра в жаркие ясные дни. У берегов курчавится белая полоска пены, поднимаемая легким прибоем. Линия берега неровная, то там, то тут в озеро вдаются небольшие мысы, густо поросшие олеандрами и тамарисками.
Над всей растительностью преобладают колючие кусты каперса. Весной мы спускаемся вниз и набираем две большие бочки плодов. Мать засаливает их, и мы едим эти маленькие ароматные горошинки всю зиму, вспоминая о лете.
Больше всего на Кинерете я люблю небольшие бухточки, прячущиеся между горячих утесов. Берег в них чистый, без тины, если сесть на песок у самой кромки и долго смотреть на лазурно переливающуюся поверхность воды, то начинает казаться, будто озеро сливается с небом или небо впадает прямо в Кинерет.
А во-вторых, – тут Кифа мечтательно вздохнул. – Во-вторых, горы и простор. Мне так не хватает в Кумране простора для глаз.
Он сокрушенно вздохнул.
– Я понимаю, духовное пространство безгранично. Тот, кто умеет заглянуть в себя, не нуждается во внешних проявлениях красоты. Ведь самое прекрасное, величественное и безграничное на свете – это душа человека. Я понимаю. И все же…
Он снова сокрушенно вздохнул и перевел взгляд на вершину кипариса, над которой проплывало пухлое белое облако. Сухой и жаркий ветерок, доносившийся с Соленого моря, едва заметно шевелил хвою на верхушке дерева. Терпкий, характерный запах моря был таким ощутимым, что, казалось, к нему можно прикоснуться рукой.
– И все же, мой глаз устает от непрерывного утыкания в стены и низкие потолки. От постоянного сумрака меркнет взор, душа стеснена отсутствием простора. Я должен работать над этим, Шуа, я должен преодолеть
это в себе.Он замолк, наверное, уносясь мыслями к своему озеру. Довольно долго мы сидели в тишине, я терпеливо выжидал, пока у Кифы снова появится настроение говорить.
– Так вот, – начал он, встряхнувшись, словно собака, вылезшая из ручья. – Представь себе: вода – цвета небесной лазури, а над ней – небо цвета озерной воды и между ними коричневые берега, покрытые складками, точно небрежно брошенный хитон. И насколько хватает глаз: горы, горы и горы. На севере белыми линиями высечены уходящие под облака снежные вершины Хермона. Запад украшают волнистые, поросшие лесом холмы Галилеи, а с востока розоватая бархатистая дымка всегда висит над возвышенной, длинной террасой Голанского плоскогорья, уходящего на юг, в сторону Содомской пустыни и на север – к Дамаску и Антиохии.
С нашей горы хорошо различима блестящая полоска Иордана, видны стаи веселых птиц, в низком полете пересекающих озеро. Они долго кружат над вершинами деревьев, прежде чем садятся на ветки. Ветер заносит на гору сладкий запах цветов и зреющих фиников. Каждый глоток этого воздуха целебен, словно чудесный эликсир, изготовленный руками Наставника.
– Эликсир Наставника? – переспросил я. – Никогда о таком не слышал.
– Еще бы, – хмыкнул Кифа. – Ты еще много о чем не слышал. Есть вещи, о которых можно узнать только в стенах обители. Например, про особую траву, цветущую раз в несколько лет посреди Содомской пустыни. Ее семена выглядят, как мелкие черные камешки, отличить их от обыкновенной гальки практически невозможно. Цветет она два-три дня и сразу увядает. Вообще, весна в пустыне коротка, неделя-другая зеленого цвета, а потом снова все становится черным и желтым. Место, где растет трава, знают только Наставник и главы направлений. Добраться до него непросто, к тому же надо точно подгадать время, иначе вместо травы можно увидеть только голые осыпи камней.
Так вот, трава эта называется бессмертник. Ее настой обладает удиви тельными свойствами. Тому, кто выпьет несколько капель, не страшны любые яды. Бальзам, изготовленный из бессмертника, лечит проказу; порезы, смазанные бальзамом, затягиваются буквально на глазах; гниющие раны заживают в течение двух-трех дней. Если избранный доживает до восьмидесяти лет, он начинает каждый месяц получать глоток эликсира бессмертия, изготовленного лично Наставником. Поэтому наши старики и живут так долго, Шуа.
– А отец говорил, будто одна из причин долголетия избранных – сухой и чистый воздух подземелий и ровный неяркий свет.
– Твой отец прав, это действительно одна из причин. Всего лишь одна. Та, о которой знают простые ессеи за стенами обители. Но ты теперь почти избранный, поэтому тебе можно рассказать об эликсире бессмертия.
Однако мы отвлеклись, – Кифа переменил позу, и устроился так, словно он сидел на своей койке в нашей комнате, только сейчас его спина упиралась не в стену, а в шершавый бок валуна. – Эх, Шуа, картины прошлого стоят у меня пред глазами, точно я еще вчера сидел вместе с отцом и братьями на полу в сарае. На том полу, покрытом старой, плотно утоптанной соломой, мы проводили целые дни, с утра до самой темноты. Да что там дни: недели, месяцы, годы! Плели новые сети, чинили старые. Отец повторял наизусть Учение, мы вторили, стараясь запомнить каждое слово. Слушали песни, доносившиеся из окна. Мать и сестра работали, не покладая рук, ухаживая за полем и огородом. Мать иногда заводила песню низким грудным голосом, а Мирьям подхватывала задиристо и звонко.
У нее две черные длинные косы, у моей сестры, и глаза тоже черные, в тон косам. Когда она улыбается, то зубы сияют, словно снега на вершине Хермона. Отец иногда посылал нас к матери с просьбой прекратить пение.
– Учиться, учиться нужно, – повторял он, а руки непрестанно крутили и сплетали бечеву, превращая ее в сеть.
И мы учились, радуясь, что ничто, кроме песен, не мешает нашему уединению.
Зимой косматые тучи проплывали низко-низко над вершиной. В детстве я даже забирался на деревья возле дома, пытаясь прикоснуться к ним рукой. Холодный дождь мерно стучал по тесовой крыше, запах сырой земли наполнял все вокруг. Густые туманы полностью перекрывали вид, а быстрые потоки воды, бегущие по склонам горы, размывали тропинку, и мы неделями оказывались отрезанными от деревни. Но нас это совершенно не беспокоило: воды было в избытке, полки в кладовой ломились от припасов, две высоченные поленницы у задней стенки дома помогали огню в очаге никогда не гаснуть. Вкусный запах дыма, перемешанный с ароматом похлебки, долетал до нашего сарая, и мы невольно сглатывали слюну.