Поцелуй Большого Змея

Зимой работа шла лучше, ведь от нее ничто не отвлекло. Только пальцы мерзли, но отец ни за что не соглашался сложить очаг в сарае.

– Ессей должен приучать себя к трудностям, – говорил он. – Когда вы подрастете и, дай-то Свет, окажетесь в Кумране, вам придется ходить круглый год босиком. В жару и в холод, под дождем и по раскаленным от зноя камням. Пальцы мерзнут? Так прикажите им согреться!

И мы повторяли приемы овладения телом, возвращаясь к одному и тому же упражнению столько раз, что пальцы отказывались повиноваться.

И вот я сейчас в Кумране, – Кифа огляделся по сторонам, словно отыскивая подтверждение своим словам. – Хожу босиком зимой и летом, постигаю тайны скрытой премудрости. Моя мать счастлива, отец горд, братья преисполнены надежд и скрытой зависти. А я, по-твоему, о чем думаю и мечтаю я, Шуа?

Мне оставалось лишь пожать плечами. Ведь Кифа спрашивал только из вежливости, ему явно хотелось выговориться, но тактичность не позволяла произносить длинные речи. Задавая вопросы, он пытался создать видимость разговора.

– Не знаешь, – покачал головой Кифа. – Но ведь это так просто! Я мечтаю об отпуске, когда смогу вернуться на три недели в Мигдал, взобраться на гору и сидеть рядом с отцом на соломенной подстилке, слушая песни матери.

– Разве в обители бывает отпуск?

– Для учеников бывает. Три недели в году. Те, у кого есть куда вернуться, уходят на эти три недели.

– Куда вернуться? Что ты имеешь в виду?

– Семьи многих учеников могут остановить их продвижение. Поэтому Наставник отпускает далеко не всех.

– А у тебя… – я замолчал, не зная, как лучше задать вопрос.

– У меня все нормально, – улыбнулся Кифа. – Я ухожу каждое лето. Правда, вместо трех недель дома получается от силы две с половиной.

– Почему?

– Как это почему? Ты разве не знаешь, сколько занимает путь от Соленого моря до Кинерета?

– Не знаю. Кроме Эфраты, Иерусалима и Яффо я нигде не бывал.

– А, тогда понятно. В общем, от обители до Мигдала примерно два с половиной дня пешком. Если очень спешить, можно успеть за два. Знаешь что, Шуа, – Кифа оживился, и глаза его заблестели. – А давай вместе махнем ко мне на гору. Вот будет здорово!

– Нет, я хочу увидеть родителей.

– Тоже правильно. Перенесем на следующий год, договорились?

– Договорились!

Я не знал, что будет в следующем году, да и Кифа, наверняка, плохо представлял те изменения, которые могут произойти с нами за столь долгий срок, но его предложение было сделано от чистого сердца и с такой душевной приязнью, что я не мог не согласиться.

– Так вот, – Кифа снова устремил взгляд на верхушку кипариса. – Не сколько лет назад по Мигдалу разнеслась тревожная весть: шайка разбойников, орудовавшая в горах возле южной оконечности озера, возле новой римской дороги, перебралась в наши края. Особый ужас вызывал атаман шайки, некий Бар-Аба. Даже имя его вызывало отвращение: родители разбойника отказались от собственного сына, и поэтому безжалостного кровожадного убийцу называли просто Бар-Аба, то есть сын своего отца.

Рассчитывать на защиту от войск правителя области, сидящего в Тверии, не приходилось. Шайка совершала набеги по ночам, внезапно возникая из темноты в самых неожиданных местах. Действовали бандиты молниеносно и, завершив свое дело, тут же растворялись в ночи. Правительственные войска, направленные в погоню за шайкой, без толку слонялись между деревнями, тщетно рассчитывая напасть на какой-либо след. Разбойники прятались в пещерах или в лесной чащобе, и выходили наружу только в глухие часы ночи, когда солдаты давно спали.

В деревне договорились о собственных методах обороны. Во-первых, отрядили сторожей, которые всю ночь ходили по деревне, прислушиваясь и присматриваясь. Во-вторых, условились, что при звуке сигнала – звоне больших колокольчиков, хорошо слышном в тишине, все мужчины бегут на звук с оружием. И хоть рыбаки обладали незамысловатым оружием: топорами, баграми, острогами, ножами, но злость и решительность многого стоят, особенно в ночной схватке. Кроме того, не следовало забывать о малочисленности шайки, а в Мигдале проживало в то время несколько сот семей. Правда, в ночном бою сутолока могла только помешать.

Наше положение было особенным. На вершину горы сторожа не станут карабкаться, ночью эта прогулка довольно опасна. Да и будь тропинка удобной и проходимой, это мало что бы изменило, ведь вся деревня лежит возле берега или на склонах горы, а из-за одной семьи сторожа не станут забираться на вершину. Заботиться о собственной безопасности приходилось самостоятельно. И отец начал действовать.

Мы вырыли большую яму перед началом спуска и, запрудив ручей, направили его по канаве в эту яму. Из нее по другой канаве вода возвращалась в свое прежнее русло. Фокус состоял в том, что одна из стенок нависала над спуском, при помощи нескольких ударов мотыги вся вода, собравшаяся в яме, обрушивалась на тропинку и мгновенно делала ее непроходимой. Подняться вверх по скользкой грязи непрошеные гости вряд ли бы сумели, как, впрочем, и спуститься вниз.

Кроме этого сюрприза, мы собрали много увесистых камней, и соорудили из них пирамиду возле ямы. В основание пирамиды отец подложил длинное бревно. В случае опасности стоило навалиться на него с двух сторон, и на тропинку обрушился бы каменный град. Уцелеть под такой лавиной никто бы не сумел: все, что находилось на тропинке, было бы сметено в пропасть.

Теперь каждую ночь, прислушиваясь к любому подозрительному шороху, мы по очереди дежурили возле спуска. Если бы разбойники решились атаковать нас, дежурный издалека услышал бы сопение поднимающихся по тропинке людей, хруст гравия, стук камешков, срывающихся из-под ног в пропасть – и разбудил бы всю семью. А дальше… Дальше вступили бы в дело вода и камни.

За несколько месяцев до начала истории с разбойниками произошло событие, о котором я должен рассказать отдельно. Рассказать предварительно, иначе случившееся дальше будет непонятным. Я уже говорил тебе, Шуа, что на вершину Арбеля частенько залетают горные орлы?

– Нет, не рассказывал.

– Странно, мне казалось, что говорил. Так вот, орлы постоянно парят над пропастью между Арбелем и берегом Кинерета, то и дело круто срываясь вниз за добычей. Когда они взмывают вверх, проносясь мимо вершины, можно разглядеть зажатого в когтях суслика, тушканчика или полевую мышь.

На нашей вершине орлы не селятся, видимо, из-за присутствия людей, но частенько усаживаются на скалу, которой заканчивается ее южная оконечность. Мы опасались к ним приближаться, уж больно грозно птицы посматривали в нашу сторону. Хищно загнутый клюв и острые когти, оставлявшие царапины даже на базальте, не вызывали желания свести более близкое знакомство.

Говоря мы, я имею в виду себя. Отец почти не выходил из сарая, происходящее вокруг его не интересовало. Сейчас я понимаю, что он глубоко погружен в свой внутренний мир, мир Учения. Как мы уже отмечали с тобой, Шуа, самое прекрасное и безграничное на свете – это душа человека. И если ты умеешь взглянуть на нее со стороны, то полеты орлов и горные виды покажутся плоским и скучным зрелищем.