Почти последняя любовь

…Женщины шли потоком. Нескончаемым. Они перестали иметь хоть какую-то ценность. Или цену. Красивые лица, разные груди, ноги – все стало сиюминутным.

Когда-то, еще на последнем курсе, у него было важное соревнование по плаванию. Его девушка привела подружек. Готовилась хвастаться. Гоша размятый, после горячего душа, вышел к бортику, поигрывая мышцами. Нашел ее глазами и хитро подмигнул. Девчонки запищали, а она, покрываясь румянцем, подошла. Они спрятались в предбаннике, и он ее обнял. До заплыва он выдерживал трехдневное сексуальное воздержание. Но все пошло прахом. Его член встал как огромная палка. Эрекция не спадала ни от ледяного душа, ни от смены мыслей. Он прятал его за низкими плавками, но головка упрямо оказывалась наверху.

Он не вышел на дорожку. Рискуя полететь из сборной. Вместо этого взял такси и поехал с ней в общежитие. Они разогнали девчонок по другим комнатам и остались без одежды. Он не мог остановиться. После оргазма он хотел еще больше. У нее болел живот, но страх его потерять был сильнее.

К вечеру Гоша ушел. Очень довольный собой. У нее к ночи началось кровотечение…

Шло время… И ничего не менялось… Он не хотел надевать презерватив, и они шли у него на поводу. Лишь бы ему было хорошо…Стиральное мыло, безопасные дни, спринцевание уксусом и лимонной кислотой. Бегали на аборты… Плакали…и снова приходили на свидания. Многие рожали его малышей, а потом подкладывали их своим мужьям.

Он уходил… Они умоляли остаться. Он проживал свою жизнь, перечеркивая по ходу жизни других. Оставляя пометки, зарубки… Иногда разрушая их до основания… Он был Богом и Демоном в одной плоти. Другом и врагом. Он был мужчиной, умевшим любить и так же яростно ненавидеть.Потом, когда время затирало острые чувства, притупляло боль – они задавали себе вопрос: «Почему? Что в нем такого?» Качали головой, пожимали плечами и отвечали практически одинаково: «Нечеловеческая сила… Власть… В большом объеме – мужское начало». Сопротивляться ему – что сопротивляться цунами. Он несется и ты… или вместе с ним, или у него под ногами…

2010 год. Киев. Вторая совместная весна…

…Прошел год. В воздухе нежно пахло мимозой. Он смотрел в окно, и на белом халате играли тени. Утреннее небо как раз чистило зубы. Он спросил, какой пастой. Небо засмеялось.

За длинным столом завтракали птицы. Облака вместо стульев. Он проверил, здоровая ли у них пища.

На столе появилась новая рамка. По краю – наивные стеснительные ландыши. Она выпадала из общего стиля, но там был ее портрет.

В дверь постучали. Опять в новом платье, пахнущая дорогими духами, вошла Любовь. Он был рад ее видеть, но все-таки вопросительно сдвинул плечи. Она присела на краешек кресла и просто спросила:

– Ну что, любишь?

– Люблю.

– Как?

– Как никогда раньше…

А потом расправила крылья, взлетела в воздух и охватила весь Мир…

Через время…

А потом она неожиданно поняла, что у них все не так. Не в привычном формате… Отношения не распускаются цветком, а сидят в бутоне. И так и остались еле розовыми…

Вдруг болезненно осознала, что он ни разу не пригласил ее к себе и не одобряет внеурочных звонков. Он не говорил об этом прямо, просто она перелистала его мысли и поняла, что они могут прозвучать не вовремя. Некстати… И что места ей отведено мизерно. И что так будет всегда…

Он был скуп… На нежность, слова, ласки… Бросал свое внимание как бездомному милостыню… Он видел, как она еле-еле сводит концы с концами, и не очень старался помочь. Так… Крохи…

…И тогда солнце проспало. В 5 утра стояла ночь. Ночь была и в полдень. Застоявшийся в лужах дождь. От неподвижности зеленого цвета.

Все выгладывали из домов в ожидании белого ветра. А пришел самум. У неба на лбу выступила кровь.

Песок поднялся в свой рост и начал петь. Уныло, монотонно, со скрипом.

И всюду была пыль… С очень острыми углами. На подоконниках, на волосах, на зубах… Пересохло во рту. И в сердце стало суше. Он не звонил уже две недели…

Она вышла на балкон и крикнула: «Самум, ты ошибся! Ты здесь не живешь!» Он громко засмеялся ей в лицо, оголив кривые зубы. Насунул шляпу на глаза, надул щеки, и пыль рухнула ей на голову. Красная, горячая, огненная. Она не понимала, что болит сильнее: обожженные, исцарапанные плечи или неспокойное сердце. И тогда она села так ровно, как только могла. Лица стоп плотно прижимались к лицу земли. Руки, ладонями вверх, лежали на коленях. Она вспомнила свою любовь. Головокружительно нежную. Пряную. Вечную. А потом стала массировать яичники. Те сразу откликнулись ощутимым покалыванием и стали дышать, почти как легкие. И маленький ротик оказался внизу, с розовыми краями. Вдох… и молочно-розовый свет входит через вагину. Как будто розовую лилию окунули в парное молоко. Все мышцы подобрались, втягивая все до последней капли. Выдох… и немного запачканный свет вышел, плюхаясь в песок. Прямо с головой. И еще медленный вдох… Цвет розовой гвоздики, укрытой сухим туманом, проскользнул внутрь. А потом выскользнул чуть темнее…

Она сделала 180 вдохов и выдохов. 180 раз яичники были легкими. Вся сексуальная энергия собралась в области пупка. Ладони мягко, по часовой стрелке и против, массировали эту область, пока не возникла улыбка…

Она посмотрела на розу ветров. У той не хватало лепестков, чтобы передать все оттенки безумного потока. Вот если бы был флюгер. В виде петушка или черной кошки… Вот если бы он позвонил…

Осколки песка… Бледное испуганное небо. Старые липы вдоль аллеи. Вывихнутые челюсти у городских ласточек… А может, это не самум, а бора? Может, это божественный ветер Камикадзе? Или Холостой ветер с озера Селигер?…

Солнце пропустило целый день. Целый день господствовал воздух. Наслаждался своей властью и страхом цветов. К вечеру стал тише. К ночи стих совсем. И она все поняла: это был Женатый ветер…

* * *

Этот мир из старых тополей.

Из высокой, переспевшей вишни,

Из кривого клина журавлей —

Только твой, а я в нем третий лишний.

Весь закат – от красного до тьмы,

Теплый агрус, и кусты жасмина —

Это все ее – твоей жены.

Это ей посвящена картина.

Целый мир из лошадей в пыли,

Из рябины, на капусте хлеба —

Только ваш, от кончика Земли

Только ваш – от неба и до неба…

…И снова наступило утро. Планета не рухнула в бездну. Она, свежая, висела в небесном океане. Жизнь не нажала на кнопку «стоп».

Бородатые ирисы мелко трясли подбородком, подтверждая любовь к солнцу. Махровые тюльпаны, как черные агаты, сидели в зеленой траве. Робкий ветер заискивающе смотрел в глаза…

Манная каша получилась с комочками. Ну и пусть. Он ел ее так, словно это была манна небесная. Пил горячий чай, обжигая руки. Нежно гладил верность на ее губах.

– Ты меня слышишь? – спросила она, не открывая рот.

– Я на тебя смотрю…

– Как нам жить дальше?

– Так же. Просто любя…

Слова слетели с губ легко. Одним заученным движением. Потому что за жизнь были сказаны много раз…

Весна 1977 года. Киев

В том году весна сошла с ума. И заразила всех своих сумасшествием. Ее заставили сдать анализы и, на удивление, весна оказалась вменяемой. А с виду не скажешь…

Она плескалась в лужах в зеленых резиновых сапогах, сидела в невывезенном снеге. Бухалась целым солнцем прямо в общежитские окна и в окна новостроек. Переворачивала зимнюю жизнь вверх дном. Вытряхивала все накопившееся за декабрь из карманов и раскладывала у горожан на виду.

Весна была повсюду: стояла на рабочем столе в вазе пушистыми ивовыми ветками. Ползала по груди щекотными лучами. Пела романсы своим альтовым голосом.

Город ожил, повеселел, стал ярче. Как-то живее колесили автобусы, кланяясь на остановках, женщины надели яркие пальто и куртки. Все реже возили детей на санках, противно доставая шершавый асфальт.

А он вдруг влюбился. Будучи всего лишь год как женат…

Ее направили по длинному больничному коридору в кабинет главврача. Было очень тихо. На узких подоконниках стояли одинаковые горшки с алоэ и китайской розой. Ряды деревянных стульев в приемном отделении. Бесшумные медсестры в тапочках и белых носках. Плакаты на стенах о профилактике гриппа.

Лина постучала и услышала тихое суховатое «Войдите».

Перед ней сидел очень молодой врач с плечами пловца. Он был в таком накрахмаленном халате, что казалось, уходя с работы – он его просто поставит у трехногой вешалки. Серьезное лицо. Неулыбчивые губы. Он только что узнал о крупнейшей катастрофе в Тенерифе, когда столкнулись два самолета и погибло почти 600 человек…

Глаза, утратившие голубизну. Строгая линия носа… И невозможно было даже представить, что за этой суровой, даже каменной мужской красотой прячется бурная сексуальность.

Чистый стол с аккуратными стопками историй болезней. Он как раз читал трудные случаи. Сверху журнал «Медицинская техника» и «Вопросы вирусологии». Красивые руки из-под белых манжет. Запах, почти невидимый, но особый. В углу стояла белая ширма и такая же белая кушетка, покрытая клеенкой. Стеклянный шкаф с медикаментами. Умывальная раковина с вафельным полотенцем на гвозде.

– Я вас слушаю.

Лина, спотыкаясь, стала проситься на работу, тыкаясь глазами в какие-то плакаты.

– Где учились?

– В медучилище № 2.

Георгий повертел в руках диплом. Он был с отличием.

– Замужем? Дети?

Она сглотнула и замотала головой.

– Свободных вакансий медсестер нет, – он поднял глаза и пощупал ее. Она стояла перед ним, пряча одной рукой затяжку на колготках, а другой – сетку с розовым зефиром. В кулинарии выбросили, вот она и взяла домой. Простенькое кримпленовое платье до колен, поскрипывающее в движении. Модный каскад. Она таращилась на него, как обеспокоенный воробушек, неестественно вытягивая шею.

– Но я могу предложить место моего секретаря.

Лина облегченно выдохнула и согласилась.

– В таком случае, оформляйте документы, – бросил коротко и замолчал. А потом аккуратно, чуть надавив ногтем, поставил на ней зарубку. Пометил…

Ее сердце так стучало, что она забоялась, как бы оно не разбило вдребезги грудную клетку. Она поспешила за дверь, отмахиваясь от напряжения, которое потом, почти всегда, возникало в его присутствии. Вытерла лоб и откусила кусочек зефира.

С 1-го числа Лина была принята на работу. Она оказалась умненькой и ответственной. Ей только исполнилось двадцать лет.

Она с таким усердием выполняла все его поручения, что в скором времени он без нее не мог обходиться. Она грамотно вела документацию, фильтровала телефонные звонки, знала, какой кофе он любит. Ничего не забывала, угадывала его мысли и распоряжения наперед. Он только многозначительно улыбался.

И ворвались чувства… Через распахнутое окно для проветривания. Через дырку в заборе больничного двора. Через тонкое отверстие капельницы.

Больница жила своей выздоравливающей жизнью. По коридору гастролировал аппарат для кварцевания. Ходили пижамные больные. Пахло столовской перловой кашей. Готовили к выписке послеоперационных. А она боялась дышать возле него и быстро падала в бездну обаяния. Она знала голос жены, знала о ее глубокой беременности и о двухлетней Маринке, которую он удочерил, но влюблялась так стремительно и хаотично, что не отдавала себе отчет. Не соображала. Не слышала тот предупреждающий чистый звон в небе, который был еле уловим. Ее к нему влекло и не хватало ни опыта, ни возраста, чтобы это влечение уничтожить.

А он обволакивал… Он знал, что делает. Вплетал ее в свою паутину крепкими нитками. И когда завязал последний узел – она оказалась совсем без одежды.

Когда он раздел ее впервые – задохнулся. Лина была сложена, как изящная лань. Тонкая талия переходила во вкусные бедра. Кожа молочного цвета и розовая на крупных, как вишневые косточки, сосках. Твердых, как эти самые косточки. И еще розовее между курчавыми волосами. Ее маленькие губки прилично выступали из-за больших. Издалека все было похоже на гибискус с неровными вытянутыми лепестками.

Георгий не жил с женой уже несколько недель. А с Линой – каждый день, а иногда и по два раза в день. В больнице догадывались и шептались…

Она жила далеко за городом и была очень хороша в своей неуверенности и бедности. Однажды он неожиданно расщедрился. Из заграничной командировки привез ей и жене духи «Клима». С верхней персиковой нотой и ветивером в нижней. В нарядной, по-зимнему, белой коробочке.

Он видел на ней всего два платья, но всегда только белоснежные трусики. Да и сам всегда носил только белое белье. Он отвозил ее домой по бездорожью и буксовал в разбухшей майской земле. А потом спокойно возвращался в свою трехкомнатную квартиру, тихо ступая по чистому паркету, чтобы не разбудить жену.Он всю жизнь задерживался на работе. Он делал для семьи все. Кроме семьи, на нем еще была и лечебно-профилактическая, административно-хозяйственная и финансовая деятельность больницы. И это в 27 лет…

…Они никогда ни в чем не нуждались. Сын – в медицинском, дочь – в юридическом. Жена, почти никогда не работавшая. Так разве он не заслужил эту радость? Этот секс вне дома и вне домашней постели? Разве он не заслужил красивых женщин, от которых не пахнет диетическим супом и не скапывает с груди молоко? У которых дома можно разгуливать голышом и заниматься сексом прямо на кухне. Где не нужно ждать, пока уснут дети, а потом, между делом, прислушиваться, не проснулись ли?

Вскоре его дом стал по образцу стерильной операционной. Из него ушла истома, синхронное дыхание, плотно прикрыв за собой дверь. Таня винила себя во всем. А он никого не винил. Ему было очень удобно. Дома уроки, глобус на полке, простуды и молочные смеси, а за порогом…

И он переставил ориентиры. Дом стал свят. Там жила семья, росли дети, хозяйничала жена. Там решались вопросы с отпуском, покупалась лучшая мебель, обсуждались олимпиады районного значения. Там все было чинно и правильно. Там он отдыхал. Порядок в шкафах, отутюженные простыни, на которых просто спят, а не разрывают в момент оргазма. Бокалы из богемского стекла достаются к приходу гостей, а не валяются на ковре, потому что на последнем глотке он безумно ее захотел.

Дома в ванной купали детей, а не стояли вместе под душем, намыливая друг друга. Понимая, что сейчас он попросит облизать плотный член, низко наклонив голову. Дом был просто дом. Крепость, где всегда ждут с горячим ужином. А страсть со своим одеялом и подушкой бродила по другим домам. Она ложилась в чужие постели и делала то, что с женой делать никак нельзя.Он не мог жить по-другому. Ему нужно все время карабкаться выше, а у жены на его «выше» не хватало ни времени, ни сил. И он тянул, высасывал эти силы из других, перемалывал в себе как в кофемолке, и…потом выдавал семье результат в виде поездки в Англию на Новый год.