Почти последняя любовь
Шрифт:
– Ты сможешь сегодня задержаться?
Георгий стоял в приемной с кипой бумаг. У него был усталый вид и помятый халат. Он сегодня работал с семи утра…
Лина, у которой последний автобус уходил в 19–30, согласилась. Она не могла ему отказать.
Когда все разошлись, они начали работать. Он начитывал доклад, а она набирала его на пишущей машинке. Георгий сам, впервые, заварил чай и достал из шкафа дефицитные конфеты «Стрела». Открыл окно, когда ее лицо стало красным. Думал, жарко. А когда закончили – убрал отпечатанные страницы и откупорил грузинское вино. У Лины помутились мысли. Особенно, когда он погладил ее по спине, и кожа под платьем стала на дыбы… И вдруг руки пересеклись. Сами, без подсказки. Он притянул ее к себе и обдал жаром. Целовал, доставая под одеждой все: и грудь, и ягодицы, и промежность. Его пальцы уже давно скользили во влагалище, трогая нежные стенки. Стонал, зарываясь в чистые волосы.
И упали на пол его брюки, за которыми была живая плоть. Откуда-то сверху свалился тонометр с фонендоскопом. И закрылась сама собой дверь на ключ…
Он аккуратно положил ее на кушетку, лег сверху, трогая членом
Когда пришло время собираться, Лина еле слышно спросила:
– Как нам теперь жить дальше?
– Так же, как и раньше… Только теперь любя…Ароматные лепестки цветущих груш летели в окна. Таня, с расплывшейся талией, тяжело шла на кухню попить воды. К ночи сильно отекли ноги.
Она еще не ложилась. Слушала дверь. Не поворачивается ли в замке ключ. Забился малыш. Она знала, что мальчик. Она погладила рукой его маленькую пятку в районе пупка. Показывала рукой на дерево, усыпанное нежными бутонами. Они вместе смотрели в небо и искали старые звезды, которые давно умерли, но по привычке отсиживали место. Звали майский ветер и ждали папу с работы. Георгий в это время был очень занят. Он насаживал на себя упругие розовые бедра. У него вот-вот случится оргазм…
Вернулась в спальню. Еще раз перелистала книжку Спока и последний номер «Здоровье». В комнате работал телевизор. По московскому каналу транслировали концерт «Страна моя». А вчера они вместе смотрели «Мимино»…Конец сентября 1977 года
…Лина стояла перед ним в модной блузе с жаккардовым рисунком и ежилась после тепла машины. На носу были Михайловские заморозки.
– Я беременна…
Георгий безучастно повел плечами. Накрапывал дождь, и хотелось побыстрее выбраться из этого поселка, чтобы оказаться дома и наконец-то вкусно поужинать. Да еще сквозило из приоткрытой дверцы…
– Ты же медик, Лин. Ты что, не предохранялась? Я теперь ничем не могу помочь.
Она почувствовала, как земля зашевелилась под ногами, как сплюснулось небо в блин и серые мухоловки тихо пролетели над головой. В их шепоте проскальзывали мысли об африканских саваннах…
– Гош, мне очень страшно…
Георгий уже откровенно начал сердиться. Его утомлял этот бессмысленный разговор.
– Лин, тут нечего решать. И нечего обсуждать. Я тебе жениться не обещал. Выход всегда есть. И только один: аборт. Не ты первая, не ты последняя. Тем более, медицина шагнула хорошо вперед, и теперь аборты – абсолютно безопасная процедура.
Ему не терпелось уехать. Он даже стал постукивать красивыми пальцами по рулю. Впереди маяком горело созвездие Веги, Денеба и Альтаира. Малиновка, улетающая глубокой ночью, в одиночку, тоже смотрела только на этот звездный треугольник, нечаянно подслушивая их разговор.
Лина попятилась к калитке. Поскользнулась на размытой тропе. Он видел, что она плачет. Но было уже все равно…
На веранде зажегся свет, и залаяла сонная собака, не вылезая из будки. На маленькой клумбе, отделенной узором из битого кирпича, стали видны подгнившие от корней астры и почерневшие настурции. А потом погас свет и все стихло. Остались только небо, готовившееся к параду планет, да старое бабье лето с паутиной паука-бокохода…
…Только он решал, когда начинаться отношениям и когда им сдохнуть. Только он определял сроки, время встреч и дату расставаний. Он в этом преуспел. Поднаторел. Считал единственно правильным. По-другому не мыслил. И в этот раз он расставил правильные знаки препинания. Запятая, тире, многоточие и, наконец, жирная точка.
Только однажды, много лет спустя, решили вместо него. Не спросив, не уточнив несколько раз, боязливо заглядывая в приоткрытую дверь. И он пережил в одной своей боли боль всех женщин, брошенных им…
А жене был верен. Своей огромной душой. Ведь секс не измена. Тем более, он никому не платил за любовь. Она давалась ему бесплатно. А все деньги, время и статус доставались ей – законной супруге.
Он никогда никого не называл по имени. Так было экологично и безопасно. И было очень обидно. До слез. Звонил и бросал в трубку: «Приеду к 12-ти». Приезжал, снимал на пороге брюки и выкладывал их по рубчику на стиральную машинку, начинал с коридора прелюдию, медленно шагая к кровати стройными ногами. А потом стремительно поднимался с обезумевшей постели, принимал душ, убирал с себя запахи, эмоции, облачался в костюм и уходил с невозмутимым видом. Словно только что отчитал доклад, а не выбрасывал густое, пахнущее белым вином, семя. Иногда оно пахло свежей, только выловленной рыбой и океанским дном, иногда рыжиками и зеленушками, иногда она отчетливо понимала, что семя пахнет ею. Ее губами, ее соками, ее душой.
Не возил на курорты, не давал денег, практически не дарил подарков, редко водил в рестораны. Еще реже появлялся в театрах. Сплошное «не». Но все держались за него мертвой хваткой. Рыдали, когда он уходил. Бежали по улице, падали на колени и цеплялись за край его правильного пальто. Оборачивались прохожие с недоумением, бренчала уличная гитара и пахло прогорклой осенью. А он уходил, ступая по ковру из мокрых листьев, оставляя их там, где взял – в жалкой луже…
Может, он маг? Иллюзионист? Демон? Может, знает тайну? Или читал письмена майи? Может, у него тайная миссия? Или?…Лето 2010 года. Киев
Он забросил мысли на чердак
В вышедшем из моды чемодане.
Откупорил виски просто так
И оставил на полу в стакане.
Он ее не звал, не торопил,
Не искал парфюм с зеленым лаймом.
Волновался, что не хватит сил
Между первым и последним таймом.
А она прошла сквозь зеркала.
Сбросив каблуки у перехода.
– Ну привет, родная. Где была?
Как тебе жилось у небосвода?
А потом остановил слова.
Отложил дела и совещанья.
Долго ждал, пока она спала,
Чтоб прожить еще раз миг свиданья…
…Кто-то вывесил стирку. Простыни, пододеяльники, наволочки в цветочек. Кто-то проветривал свои сны. Прохожие рассматривали. Без спроса, без угрызения совести. Они разворачивали их в разные стороны, трогали, задавали вопросы. Некоторых брали за руку и уводили домой. От некоторых крестились. Была часть снов, от которых густо краснели. Ветер не отставал. Ему было интересно, есть ли сны о нем? Он забрался прямо в пододеяльник, сидел там и смеялся.
– Ты видишь, что происходит?
– Не обращай внимания.
– У меня же вся постель пропитана снами о тебе. Да что говорить, у меня вся жизнь пропитана тобой…
Он не выпускал ее руку. Не выпускал еще с постели. Они шли сквозь лифт, заедающий на 5-м этаже, и коридоры, сквозь стены и время без времени…
У них в теплую погоду была маленькая традиция. Она провожала его до машины и ехала пару остановок. А дальше наоборот: разворачивались, и теперь он подвозил ее домой. Вот так, по кругу, они ходили друг за другом.
Время двигалось к вечеру. Лягушки собирались в хор. Теплый воздух становился никаким, и он все переживал, что она легко одета.
– А давай, поедем сейчас поужинаем в «Макдональдсе?»
Она стояла перед ним во вьетнамках и домашних джинсах. Волосы до сих пор были запутаны его руками. Чисто вымытое лицо с большими влюбленными глазами.
– Давай.
Он стоял перед ней, закрывая спиной полнеба. Прямо на голову падало солнце, скатывалось по плечам, чтобы уснуть именно в его кармане. Чтобы это увидеть, муравью пришлось влезть на ботинок. Ничейная собака закашлялась, и он тут же дал ей аспирин. Потихоньку вползал туман. Низенького роста, практически безголосый. Он быстро загнал ее в теплую машину. Переживал, чтобы не простыла.
Машина удивленно открыла глаза, и стала дышать… стоило ему только к ней прикоснуться…
Они любили «Макдональдс». Когда надоедали костюмы и галстуки, знакомые лица за соседними столами, звон фарфоровой посуды, они надевали первое висевшее в шкафу и ехали есть руками. Долго бродили между столами с полным подносом и, наконец-то, как сироты, присаживались где-то с краю. С ведром обязательно пристраивалась уборщица. Ей именно сейчас, именно в этом месте нужно было помыть пол. Из-за толстенных гамбургеров приходилось разрывать рот. И это было весело. Они тыкали картошкой фри во все соусы. А потом бросали на полпути и принимались за пирожки. И снова чай… Так себе. И кола холодная, словно изо льда. Может, долить кипятку? Хохотали студенты и школьники. Летние каникулы…
…Солнечный свет сидел на облаке и ленился спускаться. Он зевал, помахивая ногами в чешках. Желтая соломенная панамка и коротковатые шорты. За спиной болтался сачок. Лицо, густо усыпанное веснушками, казалось одухотворенным. На вид ему было лет десять. Сколько на самом деле – никто точно не знал.
Кто-то сверху ему шепнул: «Пора». И он спрыгнул, сперва на голову сосне. Та еле успела убрать колючки. Солнечный свет приземлился на попу и поскакал дальше. По верхушкам дубов, орешников и акаций. Он долго прыгал как на батуте, пока ему снова кто-то не шепнул: «Ниже». Пришлось спуститься по стволу прямо в волчьи ягоды. Он широко открыл рот, чтобы попробовать, но его легонько шлепнули опять. С незакрытым ртом он упал на прошлогодние иголки. Было весело и совсем не больно. За черемухой, на поляне, росла низенькая земляника. Он поскакал прямо в ягоды и ел, пока не заболел живот. Только потом вышел из леса на дорогу.
Машины мчались, как будто у них выросли крылья. Они хамили друг другу, хватались за телефоны, слушали новости. Солнечный свет стоял на обочине и думал: «Куда? Вот – жизнь. Лес, скажи». Лес кивал…
Притормозила машина. «Ух ты», – подумал свет. Машина было блестящая и все время задирала нос.
– Садись, малыш. Тебе в город?
Он радостно прыгнул на переднее сиденье. Сачок все никак не помещался. Очень серьезный мужчина бросил его в багажник. А потом посмотрел на перепачканное ягодами лицо и протянул салфетку.
– На, утрись.
Солнечный свет заерзал на сиденье. «Вот так попал», – подумал он. А мужчина был просто уставшим. Он возвращался из командировки. Он ехал с полными песка глазами и чужой спиной. Красивые руки хотели спать.
– Ну, как она? – спросил он. Солнечный свет сразу вспомнил то окно, где много цветов. Он их будил утром.
– Хорошо. Проснулась в шесть.
– Завтракала?
– Кажется, макароны. Взвешивала на весах ровно 50 граммов…
– Опять макароны, – вздохнул мужчина. – А чем занималась, как себя чувствовала?
Солнечному свету стало откровенно скучно.
– Сперва танцевала, потом складывалась пополам на полу, а потом не видел – закрылась в душе.
Он понял, что с этим дяденькой никакого интереса, и боком стал вылезать из окна, пока не вылез полностью. Схватив из багажника сачок, прыгнул вверх, на то же облако…