Почти последняя любовь

Однажды они возвращались домой и нарушили правила. Их остановил гаишник, и Георгий открыл документы. Она не хотела смотреть, просто так вышло, что она увидела. На первой странице была фотография ее – его жены. Красивой женщины с завитыми светлыми волосами. С перламутровой розовой помадой. Такой уже никто не красится. И волосы так уже никто не выбеливает. Фотография той, благодаря которой он стал вторым во Вселенной. Все случилось с помощью ее терпения и мудрости. И любовь потеряла смысл…

Машина шла по тесной дороге своим привычным шагом. У них больше не было совместной прямой. Зима приближалась к Новому году, но у каждого он теперь будет свой. На обочинах прихватились лужи. Из-за заборов лезли зимние кусты, как неухоженные подмышки. Шли напряженные люди, пряча скулы от мороза. А она уже выбрала ему подарок. Стильные мужские носовые платки и свечку в виде снеговика с голубым шарфом на шее.

Как же, несмотря ни на что, она его любила! Она готова была отдать все: свою молодость, искренность, верность. Он ничего не давал взамен. Он свято верил, что мир ему должен.

Блестели купола Лавры. Над ними летали ангелы в клетчатых шарфах Burberry. Зимнее солнце было ледяным. Он вел машину одной рукой, а другой гладил ее затылок. Потом целовал ладонь с разорванной линией жизни. И каждый раз, когда переворачивал ладошку, похожую на маленький кленовый листок – видел там свою долгую и очень сложную жизнь. В миллионе тонких нитей, хаосном сплетении он читал свою неповторимую историю. Как будто в ней заклеймили его код.Он чувствовал ее мысли. И ощущал женственное ускользание. Он хватался за иллюзию. Но в руках оставалась пустота.

– Я через пару месяцев улетаю в Ливан. У меня с ними контракт на два года. Поедешь со мной?

Она отрицательно покачала головой. Хотя еще два года рядом казалось нереальным счастьем.

– Не спеши с ответом. У меня там роскошный дом с бассейном… Жить будем в Бейруте. В центре Востока. Как семья.

Про себя она добавила – как мнимая семья. Словно понарошку. Только в детстве, сидя на перевернутом стуле, верилось, что летишь на ракете. После игры он вернется к той, которая ждала и будет ждать. А она…

Еще две зимы, два лета и две осени. Потом еще несколько весен. А там ей почти сорок. И одна… Поздно для ребенка, поздно для всего.

Она с грустью вспомнила свою съемную квартиру. Где стоит продавленный зеленый диван, нет стульев и куча массивных шкафов под каждой стеной. Где все принадлежит чужим людям. Людям, жившим до нее. В холодильнике давно нет света и пусто. Перегоревшая лампочка в коридоре. Вязальные спицы, воткнутые в клубок. Желтые ноты с оторванным уголком на фортепиано. Его тапочки в коричневые ромбы в коридоре…

– Нет, дорогой. Я начинаю новую жизнь. Без тебя.

– Сколько у нас еще времени?

– У нас больше нет времени. Оно уже истекло.

Он молчал. Он привык не слушать, что не хочется слышать.

– Я не буду с тобой прощаться.

– И не надо. Я прощусь за нас двоих…В глаза летел снег. Таял на стекле безобразными кляксами. Лаврские ангелы смотрели им вслед. Любовь, во французском пальто, с седым от инея воротником чернобурки, грациозно вылезла из машины. Направилась, куда глаза глядят, еле волоча ноги на тонком каблуке. Было скользко, холодно, и ветер жужжал в уши без шапки. Но она упорно шла… Уходила от них… Навсегда?…

– …Почему ты уходишь?

– Потому что я устала, что все время уходишь ты. Мне нужно плечо, а не секс. Я хочу, чтобы после всех любовниц, дел и самолетов возвращались ко мне, а не наоборот: от меня шли к жене.

…Замкнутый круг, которому столько лет, сколько лет человечеству. Который еще ни разу не разомкнулся без потерь. И она решила все потери взять на себя. И сдыхала… Сходила с ума… Она ни за кем так долго и отчаянно не страдала.

– Нужно жить здесь и сейчас.

– Тебе легко говорить, потому что у тебя есть и «потом». А у меня только ты.

– Ты не умеешь просто жить и радоваться этой жизни.

– Я еще много чего не умею. Зато я умею любить…

Они молча вели свои бесконечные разговоры. Каждый слышал себя. Каждый оставался при своем мнении. Каждый страдал, как мог. Она не находила себе места. Выпила 150 таблеток валерьянки, плакала, пугая себя и соседей. Ей стала невкусной жизнь. И не хотелось, приезжая к родителям, есть теплую, чуть в земле, клубнику с грядки, собирать смородину в корзины и щипать нежный шпинат. На нее грустно смотрела сахарная шелковица и сбрасывала ягоды в траву. По ним топтались куры, пачкая в синее лапы. Собиралась очередная гроза.

Когда прошло шесть месяцев, она не могла вспомнить, где все это время была. Как и чем жила. И есть ли она на этой земле.Он над всем имел власть. Над временем, над расстоянием, над событиями… Он только не имел одной власти. Над ней… Она искренне в это верила…

Февраль 2011 года

Георгий сидел в студии. Тыльная стена была вся в желто-розовых разводах. Казалось, что за спиной бесконечное парное утро. На нем, как всегда, достойно сидел костюм цвета кофе. Но не чистого, а чуть подсветленного сгущенным молоком. И галстук, с полосками горького шоколада.

Вопросы гнались за ответами. По пятам. Ведущие настырно и даже бестактно не давали закончить мысль. Но он в прямом эфире чувствовал себя, как дома. Легко, свободно, намного лучше, чем эти два разномастных журналиста. Его путали, отвлекали, уводили от темы. Георгий не отступал и все время возвращал разговор в чувство.

– Это исследование проводили китайские ученые в прошлом году…

– Хочу подчеркнуть, что такие исследования проводил еще академик Филатов в 30-е годы…

– Вы рекламируете ваши открытия?

– Нет, я их популяризирую.

– А что, если благодаря этому удлинится жизнь? Мы не перенаселим Землю?

– А почему бы не жить качественнее дольше. Почитайте Библию…

Он сыпал фактами, датами, историческими данными. Он вспоминал Булгакова, профессора Преображенского и Амосова. Его перебивали с непроницаемыми тупыми лицами, с приторной улыбкой, которую хотелось размазать по экрану.

А за спиной был силуэт безлистного дерева. Стояли каллы в мужской вазе. Все цвета студии стекались к ванили, топленому молоку и бледной охре. Он, в своем костюме, идеально вписывался в обстановку. Постукивал модными ботинками. Журналисты, напротив, грубо выпадали в безвкусной одежде. Некоторые вопросы были настолько глупы, что он искренне рассмеялся. Его ухоженные руки пребывали в легком движении. Твердый ум. Цепкий взгляд. Отпил из чашки что-то давно остывшее и гадкое. Не выдержал и скривил губы. Он видел шире и глубже. Не чай с чаинками, как напиток, а его химический состав, плантации, на которых его выращивали. От момента мироздания.

У него горчило во рту. Словно он съел березового дегтя. Смотрел на смазливую журналистку и знал, как все получится дальше. После эфира будет кофе и чашка с полукругом красной помады. Потом ужин в ресторане. И десерт в его постели. Стало скучно. Нет борьбы – нет жизни. В эту минуту он ее ненавидел. И всех женщин. И камеры, от которых нестерпимо жарко. И пресную ваниль в обивке. И жизнь, в которой вряд ли что-то еще случится.

Стали раздаваться телефонные звонки, и он с благодарностью на них сосредоточился.

В голосе чуть хрипело серебро. Ажурное и очень дорогое. Иногда эта хрипотца перетекала в красное золото, иногда в оранжевую медь. Но стоило ему заговорить о детях, и серебро начинало плавиться.

После интервью, вытирая салфеткой грим, он чувствовал ее взгляд. Лена жадно за ним следила… Она надеялась на продолжение. За полчаса разговора провалилась в бездну обаяния. Подавала сигналы. Он внешне никак не реагировал. Но все замечал, как радар. Он так умел: быть заинтересованным с невозмутимым лицом.

– Может, выпьем кофе?

Он спросил как бы нехотя. Лениво. Как бы между прочим. Лена с энтузиазмом кивнула. Сверкнули кошачьи глаза. Он помог ей одеться, морщась от предсказуемости.

– Предлагаю дом кофе «Пассаж» или «Бабуин» – книжную кофейню. Все в центре.

– Давайте «Пассаж».

Георгий выехал на Крещатик. Она сидела, завороженная машиной, его мужским бархатным «Шанель» и скрипкой, рвущейся на части. В машине играл «Secret Garden», подаренный когда-то ею…

– Ну, рассказывай, чем еще занимаешься, помимо телевидения. Семья, дети, прыжки с парашютом? И давай на «Ты». Все-таки прошли вместе через очень личное. Я бы даже сказал, интимное. Через прямой эфир.

Она улыбнулась. Он аккуратно припарковался. Зашли в ресторан. После белой зимней улицы там было не к месту интимно. Официанты в передниках до пят. Столики с диванами в нишах.

– Что ты будешь?

Он серьезно изучал меню. Она, не глядя, попросила тирамису и венский кофе. Ему порекомендовала чизкейк.

– Я не ем жеванное поваром. Мне нужен твердый бисквит. И чай, желательно, без лишних добавок, цветов и прочей ерунды. Он поднял голову на официанта.

– У вас хорошо кипятится вода или набираете теплую, из-под крана?

Официант перепугано кивнул, что кипятят хорошо, по-настоящему.

– А то как-то в Польше я заказал крепкий и очень горячий кофе. Рано было, около пяти. Сонная барменша подошла к крану, открыла и стала наливать воду в чашку. Я встал и ушел.

Не поднимая взгляд, он сделал заказ, а потом посмотрел на нее. Сказать, что она особо нравилась – он не мог. Смазливая. Хорошо сложена. Не глупая. Почему бы и нет? Да и в паху все превратилось в камни. Он уже прикидывал: когда? Если повезет, то даже сегодня. Ему повезло…