Почти последняя любовь
Шрифт:
…Она знала каждый раз… Слышала невнятный женский стук возле его сердца. Улавливала запахи, интимные шорохи и весенние сквозняки. Она каждый раз чувствовала начало его нового романа. Но не подавала виду… Продолжала развешивать яблоки на рождественскую елку. Печь его любимые мясные пироги и охлаждать крюшон. Ведь все праздники он проводил дома…
Выросли дети и стали чуточку отстраненными. Они, как и отец, с упоением делали карьеру. Георгий продолжал идти в гору, словно у этой горы не было края. Касаясь рукой вершины – он сам поднимал ее выше. К звездам. К луне. К раскаленному Богом солнцу. Он с одержимостью делал открытия в мировой науке, издавая учебник – уже заканчивал второй…
У Тани было все. Дорогие австрийские горнолыжные курорты, деньги, статус жены, шубы и шелковые простыни. У нее не было ничего. Потому что никогда не было его. Он был всюду и в то же время нигде. Он не мог позволить себе вечер с остывающей летней ягодой и шампанским, теснившимся в бутылке. Потому что нужно работать. Он не мог больше трех дней лежать на прогретом песке, нырять с аквалангом и кататься на водных лыжах. Он начинал бегать по библиотекам и глотать 500-страничные книги за полчаса. Он жил быстрее. Год за сто. Он видел наперед. Он думал за всех. Ему нужны были
…А у них было общее все: калитка, за которой сразу начиналась крупная малина. Яблоня, почти не родившая, но которую жалко спилить. Общая жизнь… Общая память… И иногда, сидя вечером у камина, можно сказать: «А помнишь, как у Ваньки лезли зубы». Или «как соседские дети ели леденцы на палочке и наши просили. Я им тогда варила конфеты, и они застывали в столовой ложке»…
И вспоминать…
Он практически ничего не помнил… Он в это время был на войне. Поэтому о детстве своих детей знал только со слов жены…Ноябрь 2010 года. Киев
Еще с вечера моросил дождь. Миксовал в лужах рябиновые и яблоневые листья. Совершенно грязные. Развозил землю, как крем-брюле.
Стояла туманная пелена, и хотелось под теплое ватное одеяло. Дремать под важные новости телевизора. Бегать на кухню за чашкой чая с лимоном. Зажмуриваясь, досыпать в него сахар. Слушать барабанную дробь дождя. Спать. Просыпаться оттого, что с вечера не снят спортивный костюм и молния надавила щеку. Идти в ванную… Чистить зубы…
К утру осень закончилась. 2 ноября… У него день рождения…
От первого заморозка остался белый налет. И листья свисали с обложенными языками. Георгий этих изменений не видел. Он отмечал свой праздник на островах с женой. Его тело большого зверя всегда было покрыто загаром. А после солнца белые рубашки были особенно к лицу…
Она все знала… Она была обречена. И чем больше его любила, тем сильнее хотела уйти. Но в зимнем небе был его прямой серьезный взгляд. Не бегающие сладкие зрачки, липкие, как мармелад, а взгляд, наполненный содержанием и роскошью мысли.
Она всюду видела его глаза. Серые, как зимнее море. В них была боль ветра, у которого годами не проходила пневмония. В них был холод дна, которое вечность не прогревало солнце. В его глазах стоял крик трески, обреченно запутавшейся в сетях. И нежность пены, покрывающей кожу гусиными лапками. И уйти – было равносильно уйти из жизни…
Он был как Библия, Евангелие, Коран, Веды или буддийские письмена. Как книга, которую можно читать всю жизнь. Как книга, которой не поймешь и за несколько жизней. И когда, наконец, переходишь к последней странице, отчетливо понимаешь, что нужно начинать все сначала. Заново. И не узнавать прочитанное когда-то.
…Однажды, обнявшись под тонким пледом, поглаживая ее спинку, он спросил:
– Ты когда-нибудь любила раньше?
– Не знаю. А ты?
– Я да. Много раз.
Его хвастливый ответ прозвучал фальшиво. Он тогда еще не знал, насколько сильно способен любить. Не знал о беззащитности своего сердца. Только спустя время понял, что приготовил ему Бог.
Ему было почти 60, когда она зашла в его жизнь. В стоптанных туфлях и женственном платье, купленном на распродаже. В бусах, косивших под жемчуг. Или это он зашел… В своем костюме, сшитом на заказ у Воронина. В тонкой замше, нежно повторяющей его ступню. Он думал, что о женщинах знает все. Их смешные прозрачные мысли, шаблонное поведение, игры, от которых слегка подташнивает. Он ошибался.
Она была непредсказуема и непостоянна. Это раздражало. Это выбивало из колеи. Заставляло пребывать в напряжении. Он не хотел, но продолжал ее удерживать. Она же выбрала уйти. Георгий не был к этому готов. Он не знал, как попросить остаться. Да и ничего не мог предложить взамен.
– Я не смогу тебя забыть…
А она даже не пыталась. И не боролась с собой. Она знала, что этот мужчина будет ее частью. Все отмерянное ей время…У них была особая связь. Они слышали друг друга во сне. Они разговаривали между континентами. Они чувствовали все, что происходит за гранью…
…Тишина была очень строгой. Как учительница старших классов. Она сидела на подоконнике в синей тунике, узких очках и время от времени подносила палец к губам. Когда спички, спотыкаясь, вспыхивали, когда моль громко перелетала с места на место, она им показывала: «Тихо». И все подчинялись, чтобы не мешать им молчать. Каждый слушал себя, друг друга и мир. Никакое сплетение звуков, слов или жестов не смогли бы рассказать то, о чем поведало безмолвие.
– Помнишь, ты уехал, когда каштаны цвели всего второй день?
– Неотложные дела…
– Ты собирался на несколько дней, а потом вдруг позвонил… Ночью… В 29-й лунный день. Я с тобой говорила затекшими губами. И ты сказал, что не приедешь месяц, два или три… Старался говорить бодро…
– Мне трудно давалась эта игра.
– Но мы все же играли… И был таким тяжелым телефон… Я его держала двумя парализованными руками и плечом. А ты пытался меня рассмешить.
– Пытался.
– Было не смешно.
– Ты же смеялась.
– Чтобы не плакать.
Тишина налила себе воды из-под крана. Потом передумала и полила вазоны. На тунике растеклись пятна.
– С той минуты моим внутренним монологом стали аффирмации. Я повторяла ежесекундно: «Он – сильный. У него все получается легко». С этими словами я дышала, расставляла посуду в шкафу и разрисовывала свои скромные обои.
А потом пришла в церковь. И все свечи горели в помощь тебе. Они потрескивали от кислорода, обливая себя медом. Мужской хор пел тихо. Почти шепотом покорный баритон. Было темно. Было ощущение твоей руки… И вдруг возникло видение. Под куполом, рядом с Архангелом Михаилом, старой потрескавшейся фреской, в светлом костюме стоял ты. Огненная энергия
свечей устремилась вверх, пропитывая тело. Ты на глазах становился выше и теплее. А потом улыбнулся одними глазами. И тогда я поняла: ты решил то, что так долго не поддавалось.Вышла на церковный двор. Сняла платок. Запели колокола. Из колонки текла ледяная вода. Я жадно ее пила, пока не стал вибрировать карман. Я, не глядя, уже знала, кто звонит.
– Я тогда сказал, что выезжаю?
– Да. Ты приехал на следующий день.
– В котором часу ты зажгла свечи?
– В восемь утра…
Он попросил тишину вскипятить чайник. Прошуршала туника. Он долго молчал. Она считала его пульс. Смотрел в прошлое. Трогал руками ее острые колени. А потом спросил:
– Как ты все это почувствовала?
– Ты мне рассказывал.
– Когда?
– Когда слушает только сердце…А потом, когда стало невмоготу любить, она увидела его оборотную сторону. Она никогда раньше этого не замечала. То ли Георгий не поворачивался спиной, то ли она не заходила так далеко. Это как Крещатик. Со стороны наряден и умыт. А с улицы Лютеранской – убогая кривая улочка с грязными подъездами. С нечищеным свалявшимся снегом. С перилами и железными пароходными ступеньками.
И вдруг стало больно рядом. Вдруг стали видны изъяны, морщинки, тяжелая поступь. То, что раньше казалось волшебным, – сейчас стало просто человеком. У которого, оказывается, тоже есть слабости и нервы. И жена… Она стала видеть его мелочность и даже жадность. И вранье… И стала врать тоже… Совершенно бездарно.
Она продолжала его любить, но не так свято. Продолжала доверять, но не безоговорочно. Любовь стала замученная. Как у всех. А как у всех – не хотелось……Над ними стояла уставшая официантка. У нее давно болели ноги в неудобных туфлях. Она внимательно слушала заказ.
– Значит, так. Ризотто, суп с креветками… И почему у вас прейскурант не меняется уже несколько лет? Все одно и то же. Перепробовано давно.
Официантка пыталась оправдываться.
– Давайте я принесу книгу жалоб, и вы напишите свои замечания.
– Нет, так не пойдет. Кто будет читать эту вашу книгу? А вы мои слова передайте повару.
Все пошло не так с первой минуты. Заказанного супа не оказалось. Вернее осталась одна порция. Георгий грубо ее отменил. Не хватало, чтобы ему соскребали со стенок. Может, там еще и повар наплевал.
– Давайте, я приглашу администратора…
Девочка уже просто выдохлась. Он заказал пиво, его открыли, но Георгий передумал здесь ужинать. Пиво записали на ее счет.
Она сидела напротив и попробовала возражать, но он грубо ее пресек.
– Ты что, будешь мне рот закрывать? Я плачу деньги и имею право требовать за них все и даже больше.
– Гоша, ты общаешься не с тем человеком. Она здесь ничего не решает. Не от нее зависит меню и количество каждого блюда. Она просто подает.
Георгий был зол и не собирался этого скрывать.
– Запомни раз и навсегда. Ты готова сожрать все, что тебе предлагают. Поэтому вы все живете как рабы. Жрете помои и дерть вместо свиней. Уродила картошка – значит можно расслабиться. Зимой будет что есть. Больше не к чему стремиться. Значит, недаром все лето задницей кверху стояли…
Она хотела умереть прямо за столом. Или нет, не при нем. Подальше от него. Чтобы отвлечься, стала слушать чужой, такой же омерзительный разговор…
За соседним столиком сидел высокий блондин с женскими чертами лица. Напротив него полненькая рыжая девушка, которую он называл то Машей, то Мариной. Он выговаривал ей тоже монотонно и очень убедительно.
– У нас ничего не получится. Ты не прислушиваешься к моему мнению. У тебя на все свой итог.
Маша или Марина стала что-то оправдательно шептать, подаваясь вперед. Его же голос стал еще разборчивее.
– Я тебе ничего не обещал. Если я предложил встретиться – это не означает, что мы встретимся. Я же не клялся. И совсем не виноват, что ты прождала меня два часа под дождем… А у тебя на этой почве постоянно ко мне претензии…
Ей давно расхотелось есть, и слезы было некуда прятать. Георгий вдруг спохватился и попытался придать голосу нежность.
– Ты что, расстроилась? Не грусти, пойдем в другой ресторан.
Но ей больше ничего не хотелось.
В другом ресторане уже замечания получала она. За то, что села за незасервированый столик. Он тут же ей сообщил, что в Европе так никто не поступает. Потом за выбор вина…
Это был последний совместный ужин…На следующей неделе рабочий день закончился поздно. Около 21:00. Она ела давно, еще в обед. Хлеб с солью и молотым перцем. Запила сладким черным чаем. От голода болела голова. Георгий встретил ее у метро: замерзшую, уставшую, голодную.
– Ну что, к тебе?
Он уже выруливал с парковки. Она промолчала, что он обещал заехать в «Макдональдс». А дома пусто. Она знала, что, зайдя в квартиру, он непременно скажет: «Иди пить чай». А ей стыдно было признаться, что чай закончился еще на той неделе. И к чаю ничего нет.
Он уложит ее в постель и станет заниматься любовью. Он будет лежать такой большой и сытый, а она будет целовать ему подмышки и упругую розовою головку. И ненавидеть себя. Презирать. И впервые ничего не чувствовать, имитируя оргазм.Холодно… Почему же так холодно под этим толстым одеялом? Чья-то белая обмороженная рука на подоконнике. Постукивает длинными ногтями. Лают продрогшие собаки на стройке. От их нервного лая включилась сигнализация у поцарапанной «Лады» красного цвета. Может, включить телевизор или стать голыми ступнями на пол и помолиться Богу? Она включила свет, и стало как бы теплее. Подняла с пола ручку и стала писать. Стихи. О нем.
– Почему ты женат?
– Глупый вопрос.
– Если бы я жила в твоей жизни раньше, ты бы женился на мне?
Он ответил сразу, не думая ни секунды:
– Нет.
…Холодно. Очень хочется есть. Тяжелые мысли и тяжелые слезы на подушке. По дому ходят призраки, оставшиеся от его жизни. Высокая баскетболистка с физфака. Еще с того, далекого 69-го года. Она не отходила от Георгия ни на шаг. Жила в общежитии и старалась ходить его маршрутами. Они пересекались в музее Русского искусства и в спортзалах, на тренировках. Она все пыталась остаться наедине. Ей казалось, что тогда непременно получится любовь. А он всегда находил повод уйти. А потом ушла она. Только навсегда. Она лишила себя жизни в Новогоднюю ночь…
Потом стали возникать женщины, которые растили его детей. Он очень гордился, что у него только сыновья. Много… Больше десяти. И все высокие, за метр восемьдесят. И даже в шутку мечтал собрать их всех вместе. Вот что означают сильные гены. И гордился, что было много женщин. Две-три тысячи. И не было болезней. Бог миловал…