Под сенью чайного листа

Мое признание вызывает у подруги новый приступ хохота.

Мы вместе поднимаемся по тропинке к небольшой лужайке, откуда открывается вид на деревню. Мужчины уже установили старые качели, а другие следят за ямой, где готовится бык, принесенный в жертву. Я ищу Саньпа в толпе, но здесь слишком многолюдно… Женщины выменивают метлы, вышивку и сушеные грибы на серебряные бусины и прочие подвески на свои головные уборы. Мужчины же меняют выделанные шкуры на железо, с которым потом пойдут к деревенскому кузнецу, который выкует им лезвия для мачете или топоры. Мы с Цытэ единственные девушки в нашей деревне, которые впервые надели взрослый головной убор, и парни рассматривают нас с головы до ног, словно коз на рынке.

Цытэ тянет меня за рукав.

– Когда придет время, пусть он сначала пробьет себе путь. Будет больно, но не настолько. Скорее всего, он уже ходил «за любовью». Он знает, что делать.

Я не успеваю спросить ее, что она имеет в виду, как раздаются радостные крики, и из леса появляется толпа молодых людей с четырьмя тонкими стволами деревьев, очищенными от коры.

Один из них несет через руку петли из волшебной лозы.

Саньпа! Я привыкла видеть его в школе в простых штанах и рубахе, но сегодня он разоделся, как и положено парню, на весь свет заявляющему, из какой он хорошей семьи. Его мать много раз замачивала одежду сына в красителе индиго, чтобы получился глубокий цвет. Даже издалека я вижу, что его куртка многослойная. Мать и сестры Саньпа расшили его пояс пятью кругами замысловатых узоров.

Вместо головной повязки на нем шапка, украшенная каплями серебра, выплавленными в форме листьев аканта.

– Только глянь на него! – нарочито громко ахает Цытэ. – Он определенно пришел сюда в поисках жены. Явился за тобой! А иначе зачем тащиться в такую даль! Зачем присоединяться к парням из нашей деревни и идти в лес за лозой и деревьями. Несколько часов по горным перевалам, а он все равно выглядит…

– Таким мужественным и красивым, – заканчиваю я за нее.

– Красивым? – Цытэ прикрывает рот рукой и хихикает.

Саньпа замечает меня. Он не притворяется равнодушным. Губы его растягиваются в широкой улыбке, и Саньпа начинает пробираться в нашу сторону. Подруга прикрывает рот, но я чувствую ее радостное возбуждение. Он останавливается в метре от нас, и его глаза сияют, словно черные камни, омытые дождем.

– У вас симпатичная деревня, – говорит Саньпа, – но я жду, что в один прекрасный день ты придешь в мою. Она больше, и мы на гребне горы, а не внизу.

Его слова яснее ясного. Саньпа сообщает, что он хорошая партия, потому что его деревня лучше моей, более зажиточная и ее легче оборонять. Я становлюсь красной, как сок шелковицы, дико стесняюсь этого, и лицо горит огнем. К счастью, в этот момент появляется рума, чтобы совершить обряд очищения.

Качели не запустят до следующего дня, так что эта церемония будет короткой. Рума начинает ритуальные песнопения, и мы не совсем понимаем, что за слова вырываются из его рта. Наша культура зиждется на многовековом фундаменте, заложенном предками, что жили на этой земле до нас. То, как они разговаривали, известно только жрецу. Но когда он заканчивает, я уже готова нормально вести разговор.

– Показать тебе деревню? – спрашиваю я.

Это так естественно – идти бок о бок с Саньпа, показывать, кто где живет, рассказывать истории про соседей. Он внимательно слушает и задает вопросы, которые мы за годы знакомства никогда не обсуждали.

– Сколько у тебя братьев? А сестер? А сколько двоюродных братьев и сестер живут в главном доме?

Я задаю те же вопросы, а заодно спрашиваю, сколько у его семьи домов для молодоженов, на что он отвечает, что он единственный сын, а три его сестры уже вышли замуж.

Значит, его а-ма и а-ба обрадуются невестке, с радостью построят дом для молодоженов и станут ждать, когда раздадутся крики внуков и внучек.

– Я навещу сестер по дороге домой, – продолжает он, пока я увлеклась своими фантазиями.

– Ты же не уйдешь прямо сегодня? – заикаясь спрашиваю я.

– Если хочешь, я мог бы остаться до конца праздника.

– Я бы очень этого хотела. – Краска снова заливает мое лицо.

Мы обошли по кругу деревню и возвращаемся на лужайку, где все собрались на праздничную трапезу. Саньпа садится с другими холостыми парнями, я сажусь с семьей. Но мы постоянно встречаемся взглядами. Этот молчаливый диалог звучит так явственно, словно кроме нас тут никого и нет.

После ужина раздается музыка, начинаются песни и танцы. Кто-то сует Саньпа в руки барабан, и он вместе с остальными мужчинами отплясывает в отблесках костра. С каждым ударом барабана он приподнимается и опускается. Теперь я чувствую тепло не от костра и не от своих полыхающих щек, а откуда-то ниже талии. Впервые мое тело понимает, почему парни и девушки хотят сбежать в лес «за любовью».

На следующее утро все снова собираются на лужайке, где под присмотром рума мужчины устанавливают четыре столба для новых качелей и наклоняют их, пока концы не соединятся в верхней точке. Невысокий парень забирается на один из столбов и скрепляет эти концы вместе. Затем он привязывает длинную лозу, чтобы ее петля свисала вниз в центр получившейся пирамиды. И наконец, рума делает подношения, умиротворяя духов земли и защищая нас от любых несчастных случаев.

– Я а-ма и а-ба деревни Родниковая Вода, – нараспев произносит он. – Как мать-наседка, я защищаю тех, кто находится под моим крылом. Как отец – водяной буйвол, я защищаю их своими рогами…

Он берет лозу, поднимается на холм и ставит левую ногу в петлю. Затем под одобрительные возгласы взлетает в воздух над уступом, с которого открывается вид на деревню. Затем все мужчины – от стариков до мальчишек – следуют его примеру. Теперь наступает черед девушек. Из соображений скромности через петлю продевается доска, на которую мы садимся. Когда приходит моя очередь, Цытэ и Третья невестка подталкивают меня, и я лечу вниз между столбами, затем вверх и взмываю в небо. Ветер треплет мой головной убор. Колокольчики и другие серебряные украшения звенят. Перья трепещут. Серебро на нагруднике ловит солнечные лучи. Я – парящая птица для Саньпа, и я не перестаю смеяться, проносясь над его головой. Он в ответ тоже смеется.

Позже – после очередного праздничного ужина – я веду Саньпа в Цветочную комнату. Там уже собрались парами парни и девушки. Нам негде уединиться, но это и не важно. Наши родители не видят, поэтому мы можем делать все, что захотим. Когда Саньпа заключает меня в объятия, мы, кажется, знаем, что дальше. Его губы нежно касаются моих. Со стоном, который я слышала только в хижине молодоженов, он тыкается в мою шею и целует меня снова и снова. Я едва держусь на ногах.

На следующее утро, когда мы с А-ма молотим зерно под домом, она спрашивает:

– С кем ты была прошлой ночью? С Лоуба?

А-ма и А-ба всегда нравился Лоуба, который живет в деревне Бамбуковый Лес. Мы ходили в одну начальную школу, и родители надеялись, что я выйду за него замуж. Он носит очки в толстой черной оправе, которые делают его похожим на сову, вот только уступает сове по интеллекту, и мне ни разу не приходило в голову посетить с ним Цветочную комнату.

Я наклоняюсь ближе к жернову, надеясь, что мать сменит тему, но ей положено быть любопытной.

– Это был тот незнакомый парень, который пялился на тебя? – не отстает она.