Под сенью чайного листа

– А куда пойдут Цыдо и Дэцзя? Где они заночуют?

– Столько вопросов!

Я дергаю ее за рукав.

– А-ма, они когда-нибудь вернутся домой?

Она щелкает языком, выказывая нетерпение, и отгоняет меня взмахом руки. Я растерялась. Мне так хочется зарыться лицом в ее юбку.

Не дольше, чем ласточка моргает

В течение следующих двенадцати дней наша деревня соблюдает церемониальное воздержание. В день Тигра запрещено ходить за водой. В день Осла меня посылают принести воду, потому что ослы перевозят вещи. В день Кролика – а дождь не прекращается ни на минуту – я собираю хворост. А-ма предпочитает не замечать и не хвалить меня, и ее молчание окутывает меня тяжелым облаком. Я живу в доме, где много людей, но со мной никто не разговаривает. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

На четвертый день мы слышим голос жреца.

– Пришло время для жертвоприношений! – взывает он. – Мне нужно девять мешков зерна, девять свиней, девять кур и девять собак.

Но у семьи Цытэ нет девяти свиней. У всей нашей деревни нет столько свиней.

Семья Цытэ отдает зерно, четырех свиней и всех кур, а молодые люди ходят по деревне и отлавливают бродячих собак. В итоге семья Цытэ лишается большей части своего богатства.

Как только полный цикл церемониального воздержания заканчивается, жизнь, кажется, входит в нормальное русло. Женщины возвращаются к вышиванию, ткачеству и работе по дому. Мужчины опять курят трубки, охотятся и обмениваются историями. Но рождение близнецов и то, что с ними произошло, хотя и было данью нашим традициям, изменило меня так же необратимо, как краска, которая въедается в ткань при замачивании. Я не могу смириться с увиденным.

Моя душа переменилась, однако плоть и кости должны следовать намеченному курсу, а это значит, что пора вернуться в школу.

А-ма и А-ба не умеют ни читать, ни писать. Мои братья с восьми лет работают с А-ба полный день, поэтому они тоже почти неграмотные. Я первая добилась успехов в начальной школе. Мне всегда нравилось приходить сюда, и сегодня я ощущаю себя здесь, словно в убежище.

Однокомнатное здание школы, расположенное на краю грязного поля, очень похоже на остальные дома: стоит на сваях, сделано из бамбука и соломы, а внутри освещается дымящимся очагом.

Всего в школе учатся девятнадцать детей в возрасте от шести до двенадцати лет, все из деревень, разбросанных по нашей стороне горы. Старшие девочки делят между собой циновку, а три мальчика повзрослее сгрудились на противоположной стороне комнаты. Младшие ребятишки ерзают на своих ковриках. Я сижу с Цытэ. Мы до сих пор не поговорили о случившемся с ее братом, Дэцзя и их детьми. Должно быть, она еще не оправилась от потери и не избавилась от чувства стыда, и я думаю, что никогда не смогу рассказать об увиденном.

В комнату, шаркая, входит учитель Чжан. На нем синие шерстяные брюки, синий френч и синяя фуражка с красной звездой спереди. Все на горе Наньно жалеют его.

За десять лет до моего рождения, во время «культурной революции» [5] , его сняли с университетской должности в столице и «отправили учиться у крестьян». После окончания «культурной революции» других отозвали домой, а он так и не смог получить разрешение на возвращение к семье. Ему еще нет и пятидесяти лет, но печаль делает его похожим на деревенского старика. Так грустно. Но сейчас мне все кажется печальным.

5

«Культурная революция» в Китае продлилась с 1966 по 1976 г., после того как Председатель Мао Цзэдун призвал народ очистить компартию и страну от буржуазии и капиталистических элементов.

Дети из нашей деревни пропустили две недели, но он не здоровается с нами и не ругает. Вместо этого он прикрепляет к бамбуковой стене школы карту Китая и сопредельных стран.

– Кто может сказать мне название вашего этнического меньшинства? – спрашивает он.

Мы заучили ответ, который устроит учителя Чжана. Сегодня я рада этому постоянству.

– Председатель Мао причислил нас к народности хани [6] , – хором отчеканиваем мы, – одному из пятидесяти пяти этнических меньшинств Китая!

6

Тибето-бирманский народ на юго-западе Китая.

– Правильно.

Только это не так. Люди, говорящие на путунхуа, называют нас «хани». На местном диалекте нас называют «айни». Но мы не относимся ни к тем, ни к другим. Мы акха. Когда председатель Мао провозгласил, что в Китае проживает пятьдесят пять этнических меньшинств, нас еще никто не нашел. Когда нас обнаружили, влиятельные люди в других странах сказали, что мы станем частью хани, потому что председатель Мао не мог ошибаться. Со временем к народности хани причислили еще тридцать народов, в том числе цзайва, биюэ, эму, эни и многие другие.

Учитель Чжан фыркает, вытирает нос тыльной стороной ладони и добавляет:

– Раз вы хани, то и учиться должны на языке хани.

Хотя у акха и хани большинство слов одинаковые, произношение и окончания предложений настолько разные, что мы не смогли бы понять друг друга, если бы не то, что нас заставляли заучивать в школе. Учитель Чжан обводит взглядом класс, словно кто-то из нас может донести на него.

– Вам повезло. У народности хани своя письменность, которой тридцать один год. Вам не кажется забавным, что эта письменность использует буквы империалистического Запада? – Он смеется, качает головой, и в его тоне появляется что-то, что я не могу понять. – Но скоро я начну преподавать исключительно на путунхуа. Это язык хань, национального большинства Китая.

Учитель Чжан произносит это тщательно, стараясь, чтобы мы услышали разницу между «хани» (крошечное национальное меньшинство) и «хань» (большинство, составляющее свыше девяноста процентов населения страны).

– Выучить другой язык – значит перенять другой образ жизни, – повторяет он. – Это, как мне сказали, поможет вам научиться обрабатывать поля по науке и соблюдать надлежащую санитарию. Это также поможет вам воспринять политическую доктрину, что, в свою очередь, будет способствовать лояльности к государству.

Иногда я не знаю, дразнит или мучает нас учитель Чжан своими комментариями.

Учитель поворачивается к карте, где ландшафт размечен зелеными, синими и коричневыми полосами. Он заранее отметил красным крестиком регион, где мы живем, хотя однажды, когда меня вызвали, чтобы показать столицу страны, я не увидела под крестиком никаких знаков, обозначающих наши деревни или названия наших гор. Даже Цзинхун, крупнейший город в префектуре Сишуанбаньна, не нанесли на карту. Когда я спросила, почему так, он объяснил:

– Потому что место, где вы живете, не имеет значения. Никто не знает, что вы здесь.

Кто-то все-таки знал, поэтому учителя Чжана и отправили сюда, но я поняла, что он имел в виду. Только благодаря его картам и плакатам я что-то узнала о внешнем мире. Он описал, что там, но зачем мне больница, если у меня есть А-ма? Зачем мне работать на фабрике так далеко от леса? Я видела фотографии секретарей, и мне интересно, зачем женщине носить такой же синий френч и брюки, как у учителя Чжана.