Под жёлтым зонтом

– Вам нравится все утрировать?

– Разве?

– Я понимаю, что в бизнесе не бывает святых, как и в политике, но Кирилл…

– Но Кирилл! – насмешливо подхватил Лари. – Он далеко не так безгрешен, как вы думаете. Он не глуп. И он верит, что я не посоветую дурного. Сейчас у него ответственный момент. Хорошо, что вы здесь… Ему надо работать. Посмотрим, на что годится ваш Кирилл.

С недоумением повторив про себя последние слова, Арина заметила:

– Вы говорите таким тоном, будто он – кость в вашем горле.

– Ну! – воскликнул Лари. – Я сам повар. И не могу проглотить кость. Я их либо выбрасываю, либо измельчаю.

– Это звучит угрожающе.

– Не для Кирилла. Сами сказали: я ему, как отец.

– Я сказала, – уточнила Арина. – А что сказали бы вы?

– Что пора спать.

Погасив трубку, он неторопливо поднялся и открыл шкафчик со стеклянными дверцами – старомодный, таких Арина давно не видела. Лари положил трубку на верхнюю полку, потом протянул руку к выключателю.

– Идете?

– Я еще не докурила, – Арина помахала сигаретой. – Пойду на крыльцо.

Лари согласно кивнул:

– А я спать. Странно быть в отпуске. Я отвык.

– Кирилл справится, спите спокойно, – заверила она, хотя его вряд ли могли убедить ее слова. – А завтра Макс повесит на вас внучку. Вот увидите.

Его темное лицо оживилось улыбкой:

– Поглядим. Я отвык нянчиться. Почему вы не хотите детей?

У Арины засаднило душу:

– У меня времени на них не хватит. Я начну разрываться между колыбелью и письменным столом и чувствовать себя самой несчастной. Кому это надо?

– Кирилл был бы хорошим отцом. Он ласковый.

– Знаю, что ласковый.

– У многих писателей были дети.

– Вы говорите о писателях-мужчинах. Это совсем другое дело.

– А Жорж Санд?

– У нее были няньки и прислуга.

– Кирилл наймет вам няньку. Если…

– Что – если?

– Спокойной ночи, – сухо сказал Лари.

«Надоел он со своими перепадами настроения, – с раздражением подумала Арина. – Как беременная баба, честное слово!»

– Кстати, он звонил, – вдруг вспомнил Лари. – Спрашивал как вы.

– И как я?

– Вы спите.

– Ну что ж, – хмыкнула Арина. – Почти правда.

Дослушав неторопливые, но совсем не старческие шаги Лари, она вышла на крыльцо и громко ахнула, увидев огромное забытое звездное небо.

«Кирилл! – захотелось ей крикнуть через лес. – Подними свою королевскую голову! Дождь кончился…»

Глава 11

Кажется, Лолиту уже тошнило от устриц, когда мы выползли с ней из ресторана.

«Почему ты ничего не пьешь? – приставала она за ужином. – Тебе же пять минут езды до дома!»

Я разглагольствовал о том, каким меня мама воспитала законопослушным, и как шустро Россия могла бы выбраться из трясины, в которой увязла, если б все подражали мне. А сам подливал Лолите вина, чтобы поскорее увезти ее домой. Пригласив ее на ужин, я недооценил степень своей тревоги, и целый час, пока Лолита поглощала устриц и болтала о пустяках, сходил с ума от нетерпения.

Высадив ее у дома, я так дал газу, что моя бедная «Ауди» испуганно взвизгнула. Просохший асфальт неудержимо несся навстречу, светлый, как Млечный путь.

«Кретин! – твердил я всю дорогу, пытаясь остановить себя. – Полудурок слюнявый! Что же я делаю?!»

Никогда я не ездил к Лари ночью и теперь боялся пропустить поворот. Чужие дома следили за мной из темноты желтыми совиными глазами, и я бы не удивился, если б кто-нибудь ухнул у меня над головой. Когда я выключил фары, не доехав метров двести, оказалось, что небо так и сочится звездным светом.

«В такую-то ночь, – подумал я с бессильной ненавистью. – Что может, удержать ее от любви в такую ночь? Я убью тебя, Макс, если ты тронешь ее хоть пальцем!»

Побелевшим от страха Отелло дотащился я до дома Лари и только начал прикидывать, как бы добраться до окна на втором этаже, как знакомый шепот обжег меня:

– Это ты, котенок? Иди сюда.

– Лари?!

– А кто же? – насмешливо спросил он. – Это ведь мой дом. Лестницу ищешь? Она за углом. Тащи сюда.

Я послушно принес лестницу и только после этого спросил:

– А зачем она? Ты все равно меня заметил… Как ты меня заметил?

– Ты всех разбудишь, котенок. Забирайся ко мне.

– Зачем?

– Поговорим. Иди, не бойся.

Вскарабкавшись к его окну, я спрыгнул в комнату. В отличие от Арины, он никогда не курил у себя, и мне здесь легко дышалось. Справедливости ради надо отметить, что если Лари и доставал при мне свою трубку, то лишь в качестве предмета устрашения, вроде розги, которую держат на виду. Хотя запах трубочного табака и приятнее сигаретного, а Лари покупал только самый лучший, однако и от него у меня сжималось в спазме горло. И Лари этого не забывал.

Его комната была стилизована под берлогу философа-отшельника: бесчисленные фолианты вдоль стен, старое кресло-качалка у окна с видом на закат, какие-то потрепанные тетради на столе (меня все тянуло заглянуть хоть в одну), пожелтевшие журналы… Возможно, Лари и был тем, за кого выдавало его жилище, только со мной он никогда не пускался в подобного рода рассуждения, зная, что философское мышление у меня отсутствует начисто. У Арины я пробовал читать и Платона, и Ницше, и, на худой конец, Фрейда, но все их измышления либо смешили меня, либо раздражали, либо погружали в уныние. Моя умненькая девочка считала, что я просто не дорос до них. Но в глубине души я самонадеянно полагал, что скорее перерос.

Дом Лари всегда заставал меня врасплох: я будто каждый раз открывал заново очарование бревенчатых стен и ощущал кожей внутреннее тепло, которое чувствовалось, даже если камин не был разожжен. Может быть, оно исходило от самого Лари, хотя вряд ли нашлось на свете хоть одно существо, готовое назвать его теплым человеком.

Входя в этот дом, я каждый раз мысленно просил прощения у мамы за то, что мне так хорошо тут, словно меня окружает магическое биополе, из притяжения которого вырываешься с трудом. Наша квартира не вызывала во мне никаких чувств. Я мало бывал дома и стремился туда только ради мамы. Когда на окне менялись занавески, ей приходилось поворачивать мою голову и грозно говорить: «Ну?», чтобы я, наконец, заметил.