Под жёлтым зонтом

«Нет, – подумав, сказала она. – Этого я не могу обещать. Больше всего на свете я хочу принадлежать себе. Больше отдельной квартиры. Но я могу пообещать, что никто не войдет в нее, кроме тебя».

Я тут же согласился. И мы оба сдержали слово. Правда, с тех пор меня не оставляло ощущение, будто Арина каждым своим вздохом доказывает, что я купил ей всего лишь квартиру. И не больше.

Только позднее я понял, что квартира не представляла для нее предмета благосостояния. Арина нуждалась в уединении, чтобы без помех погружаться в заветную пучину, где находила, как жемчуг – на самом дне, сюжеты и образы. Материальная сторона дела интересовала ее меньше всего. Я догадался об этом, когда, подарив ей золотые часы, услышал равнодушное: «А, спасибо, королевич! Часы – это нужная штука. За временем надо следить, а то оно имеет обыкновение ускользать…» По-моему, она даже не поняла, из какого металла они изготовлены.

Мама встретила меня в прихожей и, вцепившись в рукава пиджака, взволнованно зашептала:

– Детонька, ты только не сердись. Там пришла одна женщина… Она умеет снимать порчу, привороты…

– О нет! – по-Арининому простонал я. – Ты все-таки это сделала?

– Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься!

– Я не мучаюсь, мама! Как тебе объяснить?! Я счастлив!

– Я вижу, как ты счастлив! Таешь с каждым днем.

– Не растаю!

Когда мама забывала, сколько мне лет, приходилось немного построжиться, это действовало на нее отрезвляюще. Но стоило ей вот так, как сейчас, обиженно заморгать, меня сразу тянуло обнять ее. Уткнувшись в мой галстук, она умоляюще проговорила:

– Ну, Кирюшенька, пожалуйста! Ну, мальчик мой! Она только проверит и все.

– Мама, – взмолился я, – зачем Арине меня привораживать? Он только вздохнула бы с облегчением, если б я куда-нибудь исчез.

– Не окажется ничего и хорошо. От тебя же не убудет, если она посмотрит.

– Все это не имеет смысла, – мне вдруг стало тоскливо, будто сейчас с меня и вправду могли снять чары. Тогда я остался бы голым и беззащитным на виду у всего мира, который без Арины был мне неинтересен.

Но мама не сдавалась. Просунув свою тоненькую ручку в мою, она решительно кивнула в сторону комнаты: «Пойдем». Так она и ввела меня, своего маленького мальчика, за руку. Сидевшая в уголке дивана женщина поднялась мне навстречу. Ей было около пятидесяти, и в ее внешности я не обнаружил ничего, что принято считать приметами ведьм. У нее были плохо прокрашенные каштановые волосы, короткие и гладкие, небольшие серые глаза, заурядный нос. Я поздоровался, и она подала руку, теплую и чуть шершавую. Я тут же подумал, что сеанс уже начался, и, прикоснувшись ко мне, она считала какую-то информацию. Может, так оно и было, потому что Ксения Петровна (так ее звали) вдруг нахмурилась.

– Что, плохо мое дело? – спросил я, решив особенно не задираться.

Не разжимая руки, она усадила меня на диван – все молча. «Таинственности напускает», – предположил я и пожалел, что Арины нет рядом: ей могла бы пригодиться эта сцена. Мама бесшумно застыла у окна и цепко ухватилась за пуговицу на домашнем платье. «Оторвешь», – хотел было предостеречь я, но решил не мешать ведунье.

– От той женщины – никакой угрозы, – наконец сказала она.

Я с облегчением улыбнулся маме, но Ксения Петровна настойчиво удержала мою руку. Я вопросительно посмотрел на нее, и она сделала знак бровями.

– Мама, разогрей мне чего-нибудь, – попросил я, чувствуя, что заинтригован. – У меня мало времени.

Когда она вышла, Ксения Петровна заговорила так внушительно, будто пыталась запечатлеть все сказанное у меня в мозгу:

– Это правда на счет вашей женщины. Но вас подстерегает другая опасность.

Мне стало смешно:

– От другой женщины?

– Нет. От мужчины.

– От мужчины?

– Вот именно.

Тут уже мне стало не по себе. Я попытался уточнить:

– Какого рода опасность?

– Не берите конверт, – сказала она уверенно. – Какой бы конверт вам не подали в ближайшие недели, не берите его.

– Там будет взрывчатка? – спросил я. – Но у меня нет заклятых врагов.

– Это вам так кажется. По вашим глазам видно, что вы верите всему, что вам скажут.

Она вдруг тихонько засмеялась и выпустила мою руку.

– Что такое? – насторожился я.

– Вы похожи в профиль на верблюжонка. Красивого, грустного верблюжонка. У вас такая длинная шея.

– Я весь длинный. У меня рост около двух метров. Сколько я вам должен?

Она без малейшего смущения назвала цену. Мне никогда не удавалось так легко говорить о деньгах. Я достал бумажник и еще раз спросил:

– Значит, с той женщиной у меня все будет нормально? А как, именно, не скажете? Может, поднапряжетесь? Я доплачу.

Мне так хотелось это узнать, что я боялся себя выдать. Но она только уклончиво посоветовала:

– Вам придется принять ряд непростых решений. Но если вы все сделаете правильно, ваша дама сердца склонится к вам.

– Как это – склонится?

– Увидите. Только не торопитесь.

– Не торопиться? Ей – тридцать три, мне – тридцать пять. Не так уж много времени у нас впереди.

– Достаточно, – заверила Ксения Петровна. – Еще устанете нянчиться.

– С кем? – не понял я.

– С вашими детьми.

Я не выдержал:

– Зря я сказал про доплату… Вы начинаете сочинять небылицы.

Она обиженно заявила:

– Ничего я не сочиняю! Если не верите, можете вообще не платить.

– Нет уж, я заплачу. И я вам верю. Извините. Просто все, что вы говорите, слишком уж неправдоподобно.

– Главное, не берите конверт, – снова предупредила она.

– Хорошо, не буду.

– Это очень серьезно!

– Я понял, понял. А что это может быть за конверт?

Ксения Петровна только руками развела:

– Вот этого я вам не скажу. Не знаю. Я ведь не Господь Бог.

– Да уж, Он бы мне подсказал.

Она строго одернула:

– Не богохульствуйте!

– Да никогда! Отобедаете с нами?

– Некогда, – вздохнула она. – Столько работы, вы и не представляете. Всем надо помочь. В мире еще много людей, нуждающихся в помощи.

Мне все еще трудно было воспринимать все это всерьез, и я сказал:

– Как у нас в обеденные часы. Всех надо обслужить быстро и на высшем уровне. Приходите ко мне в ресторан, я вас угощу.

Но Ксения Петровна неожиданно воспротивилась:

– Не надо меня угощать! Я ведь взяла с вас деньги. Эдак вы все растранжирите.

Я вышел проводить ее. Когда она наклонилась, чтобы обуться, в прорези ворота показался кусочек старческой, пятнистой кожи. Мне отчего-то стало жаль ее и стыдно, что я так откровенно над ней насмехался, хотя вообще это мне не свойственно. Я виновато проговорил: