Подгоряне

раскрепостили стряпух от железобетонных прейскурантов и бухгалтерских

выкладок, тогда, глядишь, и убытка не было б, даже осточертевший всем шашлык

выглядел бы по-иному в окружении других блюд, тогда никто бы и не вспомнил о

бифштексе по-английски. Но, видно, преодолеть свино-шашлычную калькуляцию

куда труднее, чем принять решение о закрытии ресторана в нашей мельнице."

После всеобщего переполоха, -вызванного появлением помянутой выше

заметки, поспешил и я в мельничный ресторан, названный, очевидно, в честь

кинематографистов "Мельницей гайдуков". По всему было ясно, что жить этому

гайдуцкому прибежищу осталось недолго, - потому я и заторопился посмотреть

на него в последний раз. Если не сделать это теперь, то придется увидеть

мельницу разве что в кинокартине. Мне же было жаль с ней расставаться. В

пору моего детства таких мельниц насчитывалось семь штук. Стояли они,

выстроившись в ровный ряд на вершине холма, во время работы дружно и

согласно размахивали крыльями, как солдаты руками в походе. В ветреную

погоду крылья были дырявыми, а при слабом ветре к ним пришивались

дополнительные дощатые щиты. Когда с помолом зерна кончали, мельницы

переставали вертеть крыльями и молчаливо ожидали, когда к ним опять

потянутся телеги с хлебом. Но и тогда, когда бездействовали, они все равно

были нужны как некая постоянная величина, без которой немыслима жизнь села

или деревни. Потом "Ветрянки" на моих же глазах стали исчезать одна за

другой. Умирали медленно и, стоя, как старые или больные деревья.

Под напором железа и пара не устояли и наши деревянные мельницы, пали,

как солдаты в неравном бою. Пали у нас, исчезли бесследно и во множестве

других селенийч Иногда люди и не замечали их исчезновения: стояли - и вдруг

не стоят, словно испарились. Однако у времени бывают свои причуды. В

какой-то час оно, время, будто бы почувствовало, что ему чего-то не хватает.

Может быть, оно, как и мы, затосковало о старине? А может, тут другое, более

важное и глубокое? Не являются ли те мельницы вехами, по которым память

времени возвращается в далекое прошлое, чтобы, сверившись с ним, продолжать

свое поступательное движение более верным путем, с меньшими ошибками? Кто

знает?..

Как бы там ни было, но в виде ресторана, закусочной, распивочной тут и

там, точно грибы после теплого дождя, будто тени минувшего, начали возникать

ветряные мельницы, шатры, кибитки, бункеры со старинной утварью и

принадлежностями для виноделия. И не только внешне ресторанчики напоминали

старину, но и изнутри: стены их были завешаны нарядными самоткаными коврами,

а полы устланы тоже самоткаными дорожками, в простенках стояли глиняные

кувшины; оркестр составлялся из народных инструментов, а сами музыканты

выходили в старинных национальных костюмах; певцы и певицы, а также

официантки были облачены в расшитые, расписные рубахи, штаны, кофты и юбки.

Даже приготовленные блюда нередко носили- отголоски давно минувшего: "борщ

гайдука", "жаркое гайдуков", "жаркое по-домашнему" и тому подобное. На

поверку борщ оказывался обыкновенным, общепитовским, а все тот же жирный

свиной шашлык обрел лишь заманчивые названия."

Тем не менее я направил свои стопы к "Мельнице гайдуков", то есть к

ветряной мельнице, той самой, которую сейчас поминал недобрым словом отец и

которая дала маме повод язвительно посмеяться над мужем. Мне почему-то

казалось, что в кукоаровском ресторане кроме свиного шашлыка, сладких

рогаликов и печений подают что-то еще по-вкуснее и посытнее: иначе зачем бы

местным учителям ломиться в него и так яростно воевать за право посещать это

заведение?! Не было бы решительно никакой необходимости ставить у дверей и

часового (им оказался мош Петраке, дедушкин брат). Часовой ревностно

исполнял свои обязанности. Если перед ним был рабочий совхоза, мош Петраке

делал шаг в сторону и пропускал посетителя под гайдуцкий кров. Но ежели

видел, что в ресторан вознамерился войти работник не их хозяйства, то,

преградив ему дорогу, вежливо объяснял;

– Здесь питаются только совхозные механизаторы и прочие. Вы уж не

обижайтесь, но я получил на этот счет строжайшее указание.

К дверному косяку у мош Петраке была прислонена здоровенная пастушья

дубинка - единственное его оружие, приготовленное, видать, на случай ночного

штурма непрошеных гостей либо для тех, кто попытался бы игнорировать

малоразборчивое бормотание старика: мош Петраке так и не смог вернуть своей

речи членораздельность с тех пор, как отведал германских газов в первую

мировую войну.

Ко мне строгий часовой не применил своей власти: как-никак я был его

внучатым племянником, в жилах наших струилась родственная кровь. Могло быть

и так, что старик не сразу сообразил, к какой категории меня отнести. Кто

знает? Может, после долгих лет учебы я вернулся в родное село, чтобы

работать в совхозе каким-нибудь начальником над начальниками или после

отпуска руководить всеми из района. "Директива", полученная мош Петраке,

предписывала, чтобы районных работников он пропускал в ресторан

незамедлительно, не чиня им никаких препятствий. Думаю, что совершенно

безграмотному часовому трудно было разобраться, кто есть кто. Если б

руководителям совхоза пришла в голову простейшая мысль снабдить своих людей

специальными пропусками в ресторан, то мош Петраке пришлось бы передать свое

оружие, то есть дубинку, кому-то другому, ибо прочесть написанное в пропуске

он все равно не смог бы. Кажется, в душе-то он не прочь был оставить свой

пост: сдержанному по натуре, стыдливому, вежливому человеку мучительно,

совестно было останавливать человека перед дверью и учинять ему допрос.