Подвиг

Холливель отдлился отъ адмирала и вошелъ въ баракъ первымъ. Въ маленькой комнат, пронизанной свтомъ косыхъ солнечныхъ лучей, среди полуразобранныхъ радiо аппаратовъ, у письменнаго стола, заваленнаго разорванными бумагами и книгами, съ раскрытымъ ящикомъ одинъ предметъ привлекъ вниманiе Холливеля. Въ ящик лежалъ фотографическiй портретъ въ кожаной рамк. Точно тотъ, кто жилъ въ этомъ барак, въ послднюю минуту смотрлъ на этотъ потретъ и кмъ то или чмъ то вызванный, не усплъ спрятать или уничтожить его и вышелъ изъ барака на минуту и не вернулся. Холливель подошелъ къ столу и взялъ портретъ въ руки. Бывшая на лиц его самодовольная улыбка сошла. Холодное, чисто выбритое лицо стало угрюмо и серьезно.

Изъ кожаной рамки въ глаза Холливелю глядла изъ подъ котелка амазонки его жена Ана Холливель. Она была снята, должно быть въ Булонскомъ лсу на своей любимой рыжей лошади. Какiя то незримыя, тайныя нити, значитъ, тянулись изъ этой хижины изъ «соломита» къ его жен. Что то похожее на чувство ревности шевельнулось въ сердц Холливеля. Онъ досадливо передернулъ плечами. «He все ли равно. Вдь и такъ все кончено» … За стнами стали слышны шаги и голоса. Холливель поспшно спряталъ портретъ въ просторномъ карман благо «френча» и вышелъ изъ барака.

— Ничего особеннаго? — спросилъ адмиралъ.

— Ничего особеннаго, — отвтилъ ему Холливель. — Радiо аппаратъ испорченъ. А жаль. Онъ былъ какой то неизвстной системы и было бы хорошо угадать и распознать ее.

Адмиралъ махнулъ рукою. Онъ, тяжело дыша, поднимался на гору. Изъ за черныхъ базальтовыхъ скалъ показалась верхушка мачты. На ней гордо разввался громадный Русскiй флагъ. Заходящее солнце золотило его. Маленькiя дырки отъ шрапнелей сквозили въ его полотн.

— За мной, товарищи, — крикнулъ комиссаръ и бросился, обгоняя адмирала, къ мачт.

— Что вы хотите длать? — строго сказалъ Флислингъ.

— Ну что хочу длать? Такъ я хочу срывать этого паршиваго флага.

— He смть! — рзко, багрово красня, крикнулъ адмиралъ. — He смть этого длать! … Паршивцы! …

— Что? — длая видъ, что не разслышалъ, обернулся къ адмиралу комиссаръ.

— He смть спускать этотъ флагъ! Этотъ флагъ останется навсегда! Навки здсь! … Это память о той Россiи, которая не измняетъ своему слову, которая умираетъ, но не сдается! …

Флислингъ снялъ шляпу. Его примру послдовали англiйскiе офицеры и матросы. Капитанъ Холливель снялъ свой блый пробковый шлемъ. Виновато улыбаясь стали снимать безкозырки съ алыми ленточками матросы совтскаго флота. Комиссаръ стоялъ въ блой каскетк, заломленной на затылокъ. Адмиралъ Флисмингъ строго посмотрлъ на него. Комиссаръ чуть замтно пожалъ плечами и снялъ съ головы шапченку.

Съ обнаженными головами, въ суровомъ почтительномъ молчанiи, вс вереницей поднимались по узкой тропинк, вьющейся между скалами къ вершин горы. Закрытая скалами мачта стала видна до самаго основанiя. У него, прислонившись къ древку спиною, стоялъ человкъ, въ Русскомъ мундир. На его плечахъ были полковничьи артиллерiйскiе погоны. На голов фуражка съ чернымъ бархатнымъ околышемъ и алыми кантами. Втеръ игралъ выбившимися изъ подъ нея длинными сдыми волосами. Сдые усы и сдая бородка рзко выдлялись на темномъ лиц. Его руки были сложены на груди. Надъ ними былъ орденъ св. Владимiра 4-й степени съ мечами и бантомъ. На золотой портупе висла Русская офицерская шашка въ черныхъ ножнахъ. Револьеръ въ кожанной кобур былъ на боку. Ясные карiе глаза были широко открыты и точно съ удивленiемъ и грустью смотрли на зеленющее на восток небо. Заходящее солнце освщало его сзади и вокругъ его головы сверкалъ золотой нимбъ отъ сiянiя солнечныхъ лучей.

Медленно, съ обнаженными головами подходили къ этому человку англичане и краснофлотцы съ своимъ комиссаромъ, пугливо жавшимся за ними. Этотъ послднiй часовой при Русскомъ знамени казался страшнымъ и внушительнымъ. Къ нему подходили въ суровомъ и почтительномъ молчанiи.

Вс вышли на площадку и остановились въ нсколькихъ шагахъ отъ этого человка. Онъ не шевельнулся.

Человкъ этотъ былъ мертвъ.

К О Н Е Ц Ъ.

Апрль 1931 года — январь 1932 года.

дер. Сантени.

Францiя.

ОТЪ АВТОРА

Романомъ «Подвигъ»заканчивается трилогiя романовъ »Largo», — «Выпашь», — «Подвигъ».

Въ этихъ романахъ автору хотлось нарисовать читателю картину жизни среднихъ Русскихъ, людей толпы, безъ имени, безъ историческаго значенiя, тхъ маленькихъ добросовстныхъ ротныхъ командировъ, профессоровъ, врачей, кто длалъ черное и невидное дло государственной работы, кто былъ — одни незамтными, вольными или невольными пособниками революцiи и разрушенiя Россiи, другiе, кто за своими ежедневными работами и заботами, за своей службойпроглядлъ страшное дло темныхъ силъ, по своему простодушiю и прекраснодушiю ему не поврилъ, а когда понялъ и увидлъ совершившееся — не прiялъ новой власти, ополчился на нее, боролся съ нею и, не побдивъ, удалился заграницу, чтобы тяжкимъ трудомъ зарабатывать горькiй хлбъ изгнанiя и накапливать силы въ твердой вр въ неизбжность борьбы за Россiю.

Эти три романа — жизнь цлаго поколнiя въ теченiе двадцати лтъ — 1911–1931 г.г.

«Largo», — исторiя передвоеннаго времени, времени смутнаго, лишь наружно спокойнаго. Совсть Русскихъ заражена гнилостными бактерiями соцiализма, и стыдно быть Русскимъ. Широко, привольно и плавно, богато и спокойно течетъ Русская жизнь. Ученья, школа, служба, скачки, флиртъ, любовныя утхи и на ихъ яркомъ фон темное, таинственное, неразгаданное дло убiйства христiанскаго мальчика Ванюши Лыщинскаго — первые громы зловщей революцiи.

Съ совсмъ незамтно надорванными силами вступили эти люди въ необычайную, невроятно жестокую и длительную мiровую войну. Отъ нихъ потребовали больше того, что они могли дать, ихъ выпахали, какъ выпахиваютъ поле, перестающее родить и, когда потребовалось еще большее напряженiе силъ въ войн за Россiю противъ iii интернацiонала — силъ уже не было. Нуженъ былъ отдыхъ. Борцы ушли заграницу, гд ихъ ожидалъ тяжелый трудъ. Въ описанiи этого проходитъ «Выпашь». Въ ней читатель встртится съ тми честными рыцарями — Донъ Кихотами Россiйскими, кто твердо усвоилъ: — «жизнь — Родин, честь никому», кто свою «блую мечту» свято несетъ черезъ тысячи лишенiй, оскорбленiй и тяжкихъ страданiй.

Романистъ всегда историкъ. И — историкъ гораздо въ большей степени, чмъ это принято думать. Романистъ въ своей душ, въ своемъ сердц, которое вкладываетъ въ произведенiе, отражаетъ жизнь, и, отражая, изображаетъ ее въ ряд картинъ и сложившихся типовъ. Романистъ свободне историка. Послднiй связанъ тмъ, что онъ можетъ изображать только опредленныхъ людей — историческiя личности, и не можетъ рисовать портреты людей толпы. Все это доступно романисту. Ему позволено описывать не только факты, событiя, историческiя происшествiя, но и бытъ, мимо котораго гордо проходитъ историкъ. Романистъ можетъ изобразить и домашнiй концертъ, и скачки, и парфорсныя охоты, и любовныя увлеченiя, и паденiя среднихъ, совсмъ не историческихълюдей. Историкъ лишенъ этого. При этомъ романистъ изображаетъ это такъ же врно, точно, скажемъ — «пунктуально», какъ это сдлалъ бы историкъ въ отношенiи событiй крупныхъ и личностей историческихъ. Романистъ не называетъ подлинныхъ именъ, скрывая ихъ подъ именами своихъ выдуманныхъ героевъ. Это правда — его герои вымышлены и то, что они длаютъ придумано, — но такiе люди — были и такiе поступки — совершались.

Въ «Largo», » Выпаши»и въ первой части «Подвига»— «LеsCoccinelles»— авторъ держался исторической правды и тому, что было, и тмъ людямъ, которые дйствительно существовали и существуютъ, придавалъ характеръ портретовъ, а не фотографiй, рисуя жанровую картину, а не длая моментальнаго снимка.

Въ остальныхъ трехъ частяхъ послдняго романа авторъ вдался въ фантазiю, и людямъ, дйствительно живымъ и жившимъ, приписалъ дйствiя и поступки, подвигъ, котораго на дл совершенно не было.