Подвиг
Шрифт:
— Мы, господа, — повторялъ про себя полковникъ такъ запомнившiяся ему чудныя слова, — не покинули театра военныхъ дйствiй. Кругомъ царитъ миръ… Да это правда, но это кажущiйся только миръ. Война съ большевиками, война за Россiю продолжается…
Это было главное. Это было самое утшительное. И какъ это, очаровательно что ли? выходило что вотъ онъ, полковникъ Нордековъ, лежитъ себ спокойно на Вилл «Les Coccinelles», потомъ подетъ въ свою транспортную контору, а война все таки продолжается. Нордековъ зналъ, что такое война. Ему приходилось на войн по одиннадцати сутокъ быть безъ настоящаго сна… Онъ зналъ, что значитъ голодъ… Онъ зналъ, что значитъ обстрлъ тяжелыми батареями, вой, гулъ и трескъ лопающихся снарядовъ, ядовитый запахъ газовъ и тошное ожиданiе смерти, когда совсмъ пересыхаетъ во рту и глохнетъ ухо… онъ зналъ,
— Война не прекращалась ни на минуту, и она не можетъ прекратиться. И т, кто объ этомъ, быть можетъ, по малодушiю своему забывали — пусть почувствуютъ напоминанiе этого въ похищенiи Кутепова… Это прорывъ нашего фронта. Военныя дйствiя продолжаются… Они требуютъ единоначалiя… Я поднимаю высоко бокалъ за нашего предсдателя… Ваше превосходительство, дерзайте!.. Требуйте отъ насъ безпрекословнаго подчиненiя и знайте, что мы исполнимъ свято всякое ваше приказанiе…
Тогда, вчера, казалось, что они встанутъ посл этого и вс вмст пойдутъ на rue de Grenelle мстить за генерала Кутепова… Война продолжается… Фронтъ прорванъ… Онъ долженъ быть возстановленъ…
Они никуда не пошли…
Но, когда тихонько, на носкахъ, боясь воркотни жены, во второмъ часу ночи, крался полковникъ къ себ на rue de la Gare и осторожно вставлялъ ключъ въ замочную скважину — бурно колотилось его сердце…
«Военныя дйствiя» продолжались гд то, помимо него…
Онъ спалъ безпокойнымъ, прерывчатымъ сномъ.
Просыпался и думалъ: — «а вдь и точно: — какое то движенiе, сдвигъ какой то есть… Возможно, что французы?… Они, кажется, уже поняли… Да, конечно, мшаетъ Брiанъ… Но не вчно онъ будетъ сидть министромъ… Работа Коти… «L'Ami du Peuple» подготовляетъ общественное мннiе… Во Францiи пресса это все… Сербiя плац-д-армомъ… Тамъ русскiя формированiя… Что же, пожалуй?… дивизiя?…»
У полковника въ рыночномъ письменномъ стол, въ лвомъ ящик и подъ ключомъ лежала большая тетрадка, то, что въ старину называли «брульономъ» (теперь и слова этого не знаютъ). Въ немъ бисернымъ, аккуратнымъ почеркомъ онъ заносилъ:
«Обученiе звена и взвода въ двухъ недльный срокъ». «Обученiе роты въ три недли». «Пять тактическихъ ученiй батальона». «Тактическая задача для трехъ батальоннаго полка». «Пулеметныя отдленiя въ строю роты». «Служба связи батальона, полка и дивизiи» — все плоды долгихъ и серьезныхъ размышленiй, боевого опыта великой и гражданской войнъ.
Все это пригодится въ тотъ часъ, когда… Онъ этого часа ждалъ и врилъ, что этотъ часъ придетъ…
И вдругъ ноги холодли. Отъ нихъ бжалъ ледяной токъ къ голов. Мысль стыла.
«Нтъ, никогда иностранцы не помогутъ. А впрочемъ для чего въ самомъ дл намъ иностранцы?…». На послдней лекцiи, гд былъ полковникъ, лекторъ представилъ аудиторiи какого то краснаго летчика, перелетвшаго изъ С.С.С.Р. для спасенiя своей заблудившейся въ «право-лвацкихъ» уклонахъ души. И тотъ летчикъ съ развязной самоувренностью разсказывалъ, что красная армiя — армiя нацiональная, любящая Россiю и что будетъ день, когда она прогонитъ отъ себя коммунистовъ и сольется съ «блой армiей» и тогда вс старые Русскiе офицеры найдутъ въ ней мсто и работу.
Тогда его брульонъ, его знанiя, его боевой опытъ пригодятся. Онъ перебиралъ въ памяти фамилiи своихъ товарищей по академiи, оставшихся по ту сторону и служившихъ большевикамъ. Какъ то встртится онъ съ ними? Подастъ имъ руку? Найдетъ общiй языкъ для разговора? Какъ подойдетъ онъ къ строю вчерашнихъ красноармейцевъ и что скажетъ имъ? И что это будетъ за строй?… Дивизiя?… Полкъ?… Хотя бы
батальонъ!..Эти мысли прогоняли сонъ… Но отнять эти мысли, — и не будетъ смысла жить… Что тогда останется?…
Ненавидящая, презирающая и плохо это скрывающая жена?… Матерьялистка «мамочка»?… И сынъ — хулиганъ, едва ли не большевикъ, Мишель Строговъ!..
Жить не стоитъ… Засунуть поглубже въ ротъ холодное дуло револьвера и гд нибудь въ глуши… Въ Версальскомъ лсу, или въ лсу Фонтенебло… «Sauter la cervelle», какъ говорятъ французы.
Жить безъ этихъ мечтанiй… О Россiи?… Объ армiи?… О томъ, что еще куда то пригодишься?… Невозможно…
Его жена встала и торопливо совершала свой несложный утреннiй туалетъ. Полковникъ лежалъ, прикрывъ глаза, и наблюдалъ ее. Какъ обезобразили ее остриженные волосы!.. И какая сдина въ нихъ!.. Когда то онъ такъ сильно и страстно любилъ ее… Цловалъ въ шею ниже затылка, гд теперь щетиной торчатъ неопрятные волосы… Бдность?… Да, пожалуй, и бдность.
— Вставайте, Георгiй Димитрiевичъ, — повернувшись отъ маленькаго зеркала, сказала ему Ольга Сергевна. — А то опять вашу газету не успете прочитать.
Полковникъ открылъ давно не спящiе глаза, для приличiя потеръ ихъ и сразу обими ногами сталъ на полъ. Онъ шагнулъ къ двери, вышелъ въ крошечиую переднюю, гд на вехотк лежала Топси, погладилъ заласкавшуюся къ нему собаку, открылъ ей дверь и крикнулъ внизъ:
— Нифонтъ Иванычъ, откройте, пожалуйста, дверь собак… Какая погода?…
Снизу, откуда былъ слышенъ стукъ молотка, раздался бодрый стариковскiй голосъ:
— Заразъ, ваше высокоблагородiе. Молоточекъ прекратилъ свою дробь. Внизу скрипнула дверь, и тотъ же голосъ добавилъ:
— А похода есть — дождь!
VI
Топси — собака особенная. Когда и кто училъ ее этимъ премудрымъ штукамъ — никто не помнитъ. Кажется, полковникъ, когда былъ безработнымъ, скуки ради, объяснялъ внимательно жолтыми топазами, не мигая смотрвшей на него собак, что у газетчика въ ларьк на place de la Gare есть разныя Русскiя и французскiя газеты. Есть «Возрожденiе», гд редакторомъ Петръ Бернгардовичъ Струве, другъ Добровольческой Армiи, и есть «Послднiя Новости», гд редакторомъ Павелъ Николаевичъ Милюковъ — врагъ Добровольческой Армiи, есть газета «Liberte» — хорошая газета и есть газета «L'Humanite», очень даже скверная газета. По утрамъ надо приносить газету «Возрожденiе». Полковникъ подносилъ къ носу Топси еще влажный, утреннiй номеръ и давалъ его нюхать. Топси слегка воро тиланосъ — пахло совсмъ невкусно — типографской краской, — но брала, брезгливо поджимая губы и языкъ и морщась, свернутый номеръ и покорно шла за полковникомъ. Потомъ она научилась длать это самостоятельно. Газетчикъ давалъ ей нужную газету, получая отъ полковника разсчетъ по окончанiи мсяца.
Топси выбжала за калитку крошечнаго палисадника, по узкой дорожк, покрытой асфальтомъ, пробжала къ воротамъ, мимо маленькихъ, еще спящихъ дачъ и свернула на rue de la Gare.
Моросилъ мелкiй дождь. Непрiятная была погода. «Людямъ хорошо», — думала Топси, — «у нихъ есть зонтики, а какъ я донесу газету, не промочивъ ее?
Полковникъ опять будетъ ругаться, а «мамочка» выгонитъ изъ теплой комнаты отъ «саламандры», и будетъ ворчатъ, что отъ меня пахнетъ псиной… Эхъ, жизнь собачья!..»
Поднявъ на спин ершомъ шерсть, Топси, бжала знакомыми улочками, избгая place du Marche, гд всегда бывали собаки, и гд жилъ отвратительный кобель Марсъ, длинный, на короткихъ лапахъ, съ жесткою, какъ щетина, во вс стороны торчащею шерстью шоколаднаго цвта и съ мордой, такъ заросшей волосами, что еле были видны черные глаза. И это чучело морское, говорятъ, — люди, конечно, говорятъ — очень модная собака!.. Этотъ негодяй не пропускалъ ни одной корзины съ салатомъ, или картофелемъ, ни одной груды кочановъ цвтной капусты, положенныхъ подл ларьковъ на рынк, чтобы ихъ не опрыскать. Завидвъ Топси, дловито бгущую съ газетой въ зубахъ, онъ норовилъ наскочить на нее сзади и осдлать ее своими безобразными, короткими лапами. Онъ тогда тяжело дышалъ, какъ толстый старикъ, и длинный красный языкъ торчалъ изъ безобразной, косматой, шерстистой морды, какъ флагъ революцiи надъ лохматыми головами пролетарiата. Надо было увернуться, огрызнуться, можетъ быть, даже и хватить зубами нахала, а какъ это сдлать, когда газета зажата въ пасти и нельзя ее выронить на грязной дорог?