Поэтика

И вот перекличка.

У Державина есть ода "Ключ", посвященная Хераскову. Вяземский пишет, цитируя ее:

Священный Гребеневский ключ!

Певца бессмертной Россияды

Поил водой ты стихотворства,

"Лучшая эпиграмма на Хераскова <...> Вода стихотворства, говоря о поэзии Хераскова, выражение удивительно верное и забавное"! *.

Карамзина "рассмешил один стих" в оде Державина "На кончину благотворителя". В этой оде, по основательной догадке Грота и Пекарского **, это стихи:

Как огнь лампады ароматный,

Погас, распространил приятный

Вкруг запах ты <...> 20

* П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. VIII, СПб., 1883, стр. 15.

** Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866, стр. 70, 041.

Метафорический стиль Державина был основан на дерзком сближении семантических рядов; это было системою, внутри которой вовсе не были комичны и оба приведенных примера. Но при изъятии стихов из целых произведений и при переводе в систему Карамзина и его последователей с их требованиями "ясности", прозаической "точности", близости сравниваемых понятий, остроумия - державинский стиль изменялся, изменялось значение слов, Державин становился пародией на самого себя.

Но случалось и обратное.

Так, напр., нам известен отзыв Державина о стихотворении Карамзина "Послание к женщинам". Послание автобиографично; тема его, вполне соответствующая системе карамзинистов, - дружба к женщине. Послание кончается так:

Что истина своей рукою

Напишет над моей могилой? Он любил:

Он нежной женщины нежнейшим другом был!

Старый Державин так откликнулся на это стихотворение: "Получил от Николай Михайловича "Аониды", книжку, в которой много прекрасных стихов, а особливо его епистола к женщинам очень хороша, но я не доволен окончанием, т. е. последним стихом, на который тотчас приходит мысль:

Что с таковыми жен друзьями

Мужья с рогами" *.

* Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву, стр. 039.

Вот почему дружеская переписка явилась такой питательной средой для пародии. Переписка Батюшкова, Ал. Тургенева, Вяземского, Пушкина пересыпана мелкими, микроскопическими пародиями, пародическими стихами, словами, кличками и т. д. В этой переписке распоясывались, и это совершенно естественно переводило литературное произведение, которое обсуждалось, да и всю литературу, в ежедневный обиход и вызывало смещение системы.

Приведу один пример такого пародийного подхода. Федор Глинка поместил в "Северных цветах" на 1831 год два стихотворения, как бы предназначенные для пародии. Не следует думать, что весь Глинка таков, что значение его ничтожно и т. д. Пушкин признавал это значение в 30-х годах; поэзия Глинки прошла не бесследно для Тютчева в своей натурфилософской части, поэт он сложный, и приводимый пример характеризует не всю его поэзию, а только духовные жанры, в которых он главным образом действовал и которые заслужили ему пушкинские прозвища: Кутейкин и дьячок Фита.

Стихи же, помещенные в "Северных цветах", были такие:

1. Непонятная вещь

Странная вещь!

Непонятная вещь!

Отчего человек так мятежен?

Отчего он грустит,

И душою болит,

Отчего так уныл, безнадежен?

Странная вещь!

Непонятная вещь!

и т. д.

2. Бедность и утешение

Не плачь, жена! мы здесь земные постояльцы;

Я верю: где-то есть и нам приютный дом!

Подчас вздохну я, сидя за пером;

Слезу роняешь ты на пяльцы:

Ты все о будущем полна заботных дум:

Бог даст детей?.. Ну что ж?
– пусть Он наш будет Кум!

Рефрен "Странная вещь! Непонятная вещь!" повторялся после каждой строфы; это, можно сказать, бытовое восклицание в духовном жанре, так же как и "кумовство бога", вызвало пародический обстрел Пушкина. Он пишет Плетневу: "Видел я, душа моя, "Цветы". Странная вещь, непонятная вещь! Дельвиг ни единой строчки в них не поместил. Он поступил с нами, как помещик со своими крестьянами. Мы трудимся - а он сидит на судне да нас побранивает. Не хорошо и не благоразумно. Он открывает нам глаза, и мы видим, что мы в дураках. Странная вещь, непонятная вещь!
– Бедный Глинка работает, как батрак, а все проку нет. Кажется мне, он с горя рехнулся. Кого вздумал просить к себе в кумовья! Вообрази, в какое положение приведет он и священника, и дьячка, и куму, и бабку, да и самого кума, которого заставят же отрекаться от дьявола, плевать, дуть, сочетаться и прочие творить проделки. Нащокин уверяет, что всех избаловал покойник царь, который у всех крестил ребят. Я до сих пор от дерзости Глинкиной опомниться не могу. Странная вещь, непонятная вещь!" *.

* Сочинения Пушкина. Переписка, т. II. Под ред. В. И. Саитова. СПб., 1908, стр. 210-211.

Исследование условий пародического генезиса помогает нам разобраться в нескольких важных вопросах.

Например, методы пародии могут показаться нам излишне мелочными. Ведь уже древняя теория, широко привившаяся у теоретиков XVIII и первой половины XIX века, считала пародическим средством перемену одной буквы (звука). Ср. Остолопов: "Иногда перемена одной буквы производит пародию. Катон, говоря о Марке Фулвии, переменил его прозвание Nobilior, благороднейший, в Mobilior, непостояннейший, самый переменчивый" 21. Разумеется, здесь дело не в перемене буквы (звука), а в каламбуре, который получается. Но уже одно то, что такая мелкая речевая конструкция, как каламбур, зачисляется в разряд пародий, характерно. То же и с пародией на один стих. Ср. того же Остолопова: "Приведение нескольких известных стихов, или одного из них, без всякой перемены, составляло третий вид пародии". (Далее приводится известная каламбурная эпиграмма Ломоносова, направленная на один стих, вернее, на одно выражение Сумарокова в трагедии "Гамлет". Эпиграмма эта квалифицируется, таким образом, как пародия.)

Мелочность пародических средств у величайших мастеров XIX века поразительна. Напр., Пушкин пародирует Каченовского в орфографии. Каченовский придерживался своей орфографической системы, в которой видную роль играли "и с точкой" и ижица. Такова орфография пушкинской эпиграммы на Каченовского. Наконец, ижица становится знаком Каченовского, его пародическим обозначением. Так, напр., он говорит в "Путешествии в Арзрум" об одной ругательной критике: "Разбор был украшен обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней и корректором типографии <...>". Пушкин не упоминает ни о журнале, в котором помещен разбор, ни об авторе статьи. Но в рукописи Пушкина слово "типография" написано через ижицу. Таким образом, средство пародии, не утеряв своей пародийной направленности, стало знаком, отметкой, клеймом, по которому можно узнать то или другое явление *22.

Еще более мелочным может показаться Герцен. Герцен-пародист - явление, заслуживающее особого изучения 23. Его "Путевые записки г. Вёдрина" (1843), пародирующие Погодина (Вёдрин - прозрачная замена Погодина) 24, по тонкости стилистических средств пародии представляются явлением исключительным. Но и эта тонкость может в некоторых случаях быть квалифицирована как мелочность.

Так, например, Герцен пародирует не только стилистические особенности погодинского стиля (его краткую, намеренно сжатую фразу, вызывавшую в свое время журнальные насмешки и частичные пародии рецензентов), но он пародирует и графические особенности его письменной речи, пунктуацию его коротких паратаксисов.

Он выписывает в пародической статье ""Москвитянин" о Копернике" ("Отечественные записки", 1843, кн. XI) явную опечатку из одной статьи "Москвитянина" (редактором которого был Погодин): "Тихо Браге написал стихи в честь его инструменту; названному paralacticum, искусство его в живописи доказывает портрет его, снятый им самим". Каков сюрприз после точки с запятой!" **

А затем уже в "Путевых записках Вёдрина" применяется точка с запятой, для того чтобы подчеркнуть, что краткие предложения Погодина образованы из насильно разрубленных периодов: "Я бегу домой... верст пять - проголодался, в животе ворчит: а цивилизация тут; так аппетитно бросила в открытые лавки печенку; вынул грош; отляпали кусок в две ладони, соль даром - разумеется, у них свой расчет. Заметил, что жевавши дорога кажется короче. Гастрический обман! Встретился мальчишка обтерханный, продает голенища, стянул где-нибудь; посмотрел, немецкая работа, поторговал было - дорого просит мимо!" ***