Поэты 1790–1810-х годов

5. ДВА ГОЛУБЯ

Два голубя друзьями были; Не разлучаяся, любили И ворковать, И поклевать, И на ручей слетать Для утоленья жажды. Один постарее, другой Был молодой, Весну прелестную лишь видел он однажды; Вдруг захотел гулять и крылья расправлял. Головкой старичок качая, ворковал: «Легко ль с тобою мне расстаться! Скажи, зачем лететь? Здесь тот же солнца свет; Не скучно ли скитаться Между опасностей и бед? Там горькие и воды И непогоды, Там злые коршуны — зачинщики войны; Недавно, слышал я, ворона прокричала, Напасти предвещала; Вот лето кончилось, все жатвы собраны, Зефиров подожди — наперсников весны». Пустился младший в толк: «И будки и прилавки Увидеть наши я хочу; Затем лечу, Чтоб сверить, как живут французские козявки; Хочу житье-бытье всех голубей узнать; Что худо — пренебречь, что лучше — перенять; Поверь, что ничего не пропущу без справки; Я молод и в поре, Хочу полезным быть, голубчиков прославить, Тебя рассказами от скуки позабавить; Я голубь, а не крот, — мне стыдно жить в норе». Пришлося расставаться, Слезами обливаться; И младший голубок собрался, полетел, Куда хотел. Но вот несчастие: вдруг хлынул дождь рекою, И новый Кок Иззяб, измок. Лишь минула гроза, он на пшеницу скок И там попал в силки ногою; Кой-как распутался и потащил с собой Петличку от силка. С одной Простясь бедою, Столкнулся невзначай Опять с другою: Пырь коршуну в глаза. Орел на тот случай За коршуном стал гнаться; А голубь между тем с уликой беглеца, Когда два сильные сцепились молодца, Изволит убираться. В деревне хочет он на кровлю опускаться. Ребенок камушек схватил, Пустил, Пошла стрела в свою дорогу И голубю попала прямо в ногу. Летит домой, Где друга-старика стыдливо он ласкает, О путешествиях и рта не разевает [162] . <1802>

162

О путешествиях и рта не разевает.

Сочинитель в отрывке своем: «О сущности басни», опровергая мнение Ламота о басенке двух голубков, говорит: «Прекрасные мысли о разлуке, в конце оной помещенные, у всех французов и русских в памяти». Вот причина, по коей он не осмелился перевести конца из басни Лафонтеновой.

154. РЕКЕ КУБРЕ

Кубра! ты первая поила [163] Меня пермесскою водой, Младое чувство возбудила Прельщаться греков простотой. Я на брегу твоем высоком Всегда спокойным сердцем, оком Ловил природы красоты; Не знал кумиров зла, ни мести, Не зрел рабов коварства, лести, И собирать хотел цветы. Хотел, подруги Феба, музы, По вашим странствовать горам, Нося прелестные мне узы, Курить пред вами фимиам, И воду пить пермесских токов, Как Ломоносов, Сумароков [164] , Парил я в мыслях на Парнас, Дерзал стремиться вслед Гомера [165] ; Но вдруг представилась Химера, Исчезла мысль, и дух погас. Кубры оставя ток прозрачный Приятных и спокойных вод, В предел я поселился мрачный, В превратный пояс непогод, Где светлый жезл куют морозы, Весной дышать не могут розы, И где сердитый царь Борей, Неистовым свирепством полный, Далече посылает волны Губить богатый злак полей. Кубра, виясь кольцом и ныне, Спешит мои березки мыть, Течет торжественно в долине. Зачем не суждено век жить Мне там, Кубра, твое где ложе, Где те, что мне всего дороже [166] , Где я без желчи воду пил, В восторге радостном и мире Играл среди весны на лире, И сладость бытия вкусил. Хребет свирепого Нептуна Пловец стремится попирать, И стрелу грозную Перуна Средь бурь дерзает отражать. Когда смирятся моря бездны, Весельем дышит брег любезный, Наскучит смертоносный вал, К пенатам кормчий возвратится; Раскаянье в душе родится, И подвиг славы скучен стал. В игривых мне волнах являет Кубра обилие чудес, И мысль крылатая летает На свод лазуревый небес. Далече простираю взгляды: В эфире плавно мириады Своей катятся чередой; Громады гор, вод быстрых бездны, И смертного труды полезны Теперь сияют предо мной. Что протекло, возобновляю По воле в памяти моей; С Сократом вместе обитаю Благотворителем людей. Дух любопытственный насытить И созерцанием восхитить — Источник истинный утех; На мир раскинуть мысль свободну, Постигнуть красоту природну — Веселие превыше всех. Пускай Кубры прозрачной воды Мне в сердце радости вольют, И лет моих преклонных годы Без огорчений потекут. Она мила между реками: Приятно щедрыми судьбами Я совершаю срок годов. Я начал здесь играть на лире, Засну, оконча песнь Темире, При шуме от ее валов [167] . 1803

163

Ода «Реке Кубре», сочинена 1806 года, напечатана была во многих журналах и потом в полном издании 1818 и 1821 годов.

164

Высокое почтение автора к Ломоносову, российскому Пиндару, во многих случаях ясно обнаружено.

Что же касается до Сумарокова, то, не выдавая основателя театра нашего за образцового поэта, можно, кажется, особливо в то время, в которое стихи сии были писаны, сделать приветствие предку нашей словесности. Неужели на место его ставить Кондратовича или Тредьяковского? Бесспорно, что творцы Россияды и Семиры не могут по дарованию равняться с нашим Пиндаром; но они были его современники и сближались с ним более, нежели другие малозначащие писатели, каковых уже в то время довольно было. Впрочем, мнение мое о знаменитом Александре Петровиче Сумарокове ясно сказано во 2 томе сего издания (см. послание первое о критике и стих: «Гремела на заре его в России лира»).

165

Михаил Матвеевич Херасков, Омир российских стран, первый удостоил сочинителя советами и наставлениями при вступлении его на Парнас.

166

Сей стих, относящийся к пребыванию в селе Слободке почтенных родителей автора, где при церкви по смерти покоится их прах, неоднократно был повторяем в его стихах. См. Дамский журнал 1827 года № 14, где между прочим, при разборе пятого тома нашего автора, сказано о сем стихе: «Священный памятник бытия его — прах родительский».

167

Автор супруге своей придает имя Темиры.

155. ГАВРИЛЕ РОМАНОВИЧУ ДЕРЖАВИНУ

Министр, герой, певец! блажен, кто духом силен [168] ; Планетам таковым заката в мире нет; Кто дарованием и чувствами обилен, Без опасения, как вождь светил, течет, Сияньем землю озаряет, — Огонь святый не угасает. Орел, которому земли в пределах тесно, Являет крепость сил и мужество чудесно; Среди юдольных стран он селянин небес; Открыл повсюду путь наперснику Зевес, Взвился, и высочайши горы И солнца дом объяли взоры. Певец! ты лепоту и стройность видел мира [169] , Движение планет в обители эфира, Где звезды странствуют, бросая свет в ночи, Где преломленные в дол сыплются лучи; Ты видел, как орлы парили И солнце крыльями закрыли. Приемля дар и кисть, не скрой злодейств картины. Под игом уз земной нередко страждет шар [170] , Кровь смертного пиют поля, морей пучины, Наносит властелин бессильному удар. Глагол небес — молчат законы, Нередко слышен вопль и стоны. Священной истины живописуй уставы, Род смертных покажи среди счастливых дней, Представь сияние неложной в мире славы, Любовью дышащих изобрази царей. Певец! ты был внутри чертога, Ты видел ангела и бога [171] . Воспламененных лир паря далече струны, Гремят сквозь цепь веков, как грозные перуны. Да будет песнь твоя священной правды храм, Твои стихи — закон народам и царям; Изобрази красы прелестны, Представь Петра труды чудесны. Неутомимого представь орла в полете, На суше и водах, вверху кремнистых гор, Который, плавая лучей в горящем свете, На беспредельный круг бросает быстрый взор, Оттоле жертвы похищает, Птенцов лелеет и питает. 1804

168

Стихотворение «Гавриле Романовичу Державину» напечатано было вскоре по увольнении его от звания министра юстиции. Он был министр и певец; название же героя не собственно к нему относится. Автор разумеет, что каждый превосходный герой, министр, певец суть в мире такие планеты, коим заката нет, как то доказали Фемистокл, Перикл, Гомер и другие.

169

Сей стих, равно и весь куплет относятся к царствованию Екатерины II и нахождению Гавриила Романовича в звании статс-секретаря при особе сей великой государыни. Мне случилось видеть 1803 года в Новгороде, еще при жизни Державина, рукопись называемую: «Ключ к его стихотворениям», который ныне в разных изданиях печатается. В оном написано было об авторе сего стихотворения: «Стихотворец сей не имеет дарования». Покоряясь таковому заключению знаменитого поэта нашего времени и приятеля своего, автор осмеливается печатать как сие, так и прочие свои стихотворения.

170

Сие стихотворение написано во время ужасов мнимой Французской республики.

171

Смотри стихи Державина под названием: «Бог, Фелица и Хлор-Царевич».

156. В. Л. ПУШКИНУ НА ПРЕБЫВАНИЕ В КОСТРОМЕ

Благополучию, забаве Нигде всемирных громов нет. Живущий в пышности и славе Нередко горьки слезы льет, А Тирсис, сельский обитатель, Пастушки милой обожатель, Веселье в розовом венке На бархатном лужку встречает, В восторге сладком утверждает: Оно вот здесь — при ручейке. На Темзе пышную столицу Ты, Пушкин, странствуя, видал; И вкуса Роскоши столицу, Чудесную Лютецу [172] знал. Средь вихря радостей пременных Не мог ты в мыслях восхищенных Насытить чувствие и взор: По утру Фидиас прельщает… А там «Меропа» восхищает… Или — гремит небесный хор. Иное Комус прихотливый Дает великолепный пир, А после яств слова игривы И песни сладкострунных лир Тебя в чертог возносят Феба. До высоты достигнув неба, Ты Мерсие, Дюсиса зришь И с ними Томсона читаешь Или к Филиде страсть питаешь И о романах говоришь. Ты, возвращенный вновь пенатам, На Волге зришь Пермесский ток, Грозишь на лире супостатам, Сулишь россиянам венок. Секваны, Темзы удаленный, Средь Норда муз не отчужденный, На Волге любишь с ними быть, Где хитрыми они руками Военны лавры с их цветами В один венок могли вместить. Хоть милость Фебову ты носишь, Но дар умеешь величать, Творца безделок [173] превозносишь, Спеша везде его венчать, И не смущаешься в досаде, Когда холодных стран в наряде По-русски видишь Буало, Как гласных он спешит расставить, Стеченья грубые бесславить, Прося, чтоб было всё как скло. Шумяща быстрыми волнами Огромный Волга кажет вид, Она восточных стран дарами Россию щедро богатит. Речной играет ветер злобно, Веселье, труд текут подобно, Равно в Париже, в Костроме Несчастие людей терзает, Но где ж блаженство обитает? В спокойной совести, в уме. Имея нежно сердце, чувство, Хоть пышных видов удален, Хотя чудесное искусство Не ловит душу, мысль в плен, Ты в розах видишь всю природу, Там светлую встречаешь воду, Развесисты древа близ рек. Когда цветы где обретаешь, Тогда как бабочка летаешь И их сбираешь целый век. Не ранее 1805

172

Древнее имя Парижа.

173

Под сим скромным названием г. Дмитриев выдал свои стихотворения.

157. < И. И. ДМИТРИЕВУ>

Давненько Буало твердил, что целый век [174] Сидеть над рифмами не должен человек; Я признаюсь, — себя тем часто забавляю, Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю. Пускай, водимые враждебною рукой, Досады спутствуют с забавою такой, Пусть музы иногда мне самому суровы, На Пинде нахожу себе веселья новы; Но более стократ любил бы Геликон, Когда б не столько строг к певцам был Аполлон. Сей лучезарный бог искателю здесь славы Назначил тесный путь и тяжкие уставы; Он требует, чтоб мысль писателя была, Как чистый солнца луч, безмрачна и светла; Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно, И представлялась вещь с природою согласно, И дар везде сиял, и быстрый огнь певца Разлившися, зажег читателей сердца; Чтобы паденье стоп, от смысла неразлучно, Для слуха нежного гремело плавно, звучно; Чтобы… но кто сочтет неисчислимость уз? Кто может угодить разборчивости муз? Я первый волю их нередко нарушаю, И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю [175] : То изломаю ямб, то рифму зацеплю, То ровно пополам стиха не разделю, То, за отборными гоняяся словами, Покрою мысль мою густыми облаками; Однако муз люблю на лире величать, Люблю писать стихи и отдавать в печать [176] . Строками с рифмами, скажи, кого обижу? И самому себе от них беды не вижу. Не станут их хвалить? мне дальней нужды нет; Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет. Когда мои стихи покажутся в столицу, Не первые пойдут обертывать корицу. Мне старость грозная тяжелою рукой [177] Пускай набросила полвека с сединой; Поверь, что лет моих для музы не убавлю, И в доказательство я Буало представлю. В мои года писал стихами Буало, Шутил затейливо, остро, приятно, зло. Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой, Довольно, что стихи считаю я забавой. Хвала правительству! — на рифмы пошлин нет! Ничей от них меня не отвратит совет. Как? может Бабочкин, с поблекшими власами, Климене докучать свидания часами? С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя, Пугает иль смешит коварное дитя. В Петрополе Бичев, явясь из края света, Сияет на бегу, как новая планета [178] , И вихрем носится, ристанья чин храня; Он, выю извернув ретивого коня, Мечтает, что ему завидуют и боги, Коль бегуна его резвее прочих ноги. Обжоркин каждый день для всех твердит одно, Что сытный был обед и вкусное вино; Изволит завтракать бифстексом и росбифом, Потом в Милютиных, не справяся с тарифом, Отколе и когда приходят корабли, За кажду устрицу бросает два рубли; Готовясь пировать на свадебном обеде, Успеет завернуть пить шоколад к Лареде — Он счастлив, вне себя за лакомым столом; Он любит перигю, и с стерлядьми знаком; Глазами жадными все блюды пожирает: На гуся целит, ест пирог, форель глотает, Котлетов требует, или заводит речь, Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь [179] , А после кинется на виноград и сливы, На дули, яблоки, на сочные оливы; Там время полдничать, там ужинать пора, Он упражнен едой до полночи с утра. Обжоркину жена, и совесть, и рассудок, Дары и почести — один его желудок. Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож, Он только рассевать привык повсюду ложь; В восторге, в радости, при музыкальном громе, Про вести скажет: «Их я слышал в знатном доме». Для дел и для забав у всякого свой вкус; В их выборе отнюдь не налагают уз. Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно, Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно? Так, каждый для себя веселье изготовь, Их забавляет бег, стол, вести и любовь — Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком; Я веселюсь твоим приятным, муза, звуком. Мне в «Федре» басенки отрадно прочитать; Люблю переложить на русскую их стать; Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону, Принудить у Невы крушиться Гермиону; Люблю Горация высокой мысли гром Своим на севере изображать пером; Но песнопения болезнию не стражду, И лавров на главу зеленых я не жажду. Случалось, — несколько текло на свете лет, Что сам я забывал о том, что был поэт [180] ; Не мня, что скудный дар — отечеству заслуга, Я посещать люблю Парнас в часы досуга. Надеюсь, — может быть, в числе стихов моих Внушенный музами один найдется стих; Быть может, знатоки почтут его хвалами, Украсят гроб певца приятели цветами, И с чувством оценят не мыслей красоту, Не обороты слов, но сердца простоту [181] . 1810

174

Сие Послание было сочинено 1811 года, напечатано в разных журналах, читано в «Беседе любителей русского слова», при многолюдном собрании, известным Иваном Матвеевичем Муравьевым-Апостолом, и удостоено было особливой похвалы. После того переложено на французский язык А. И. Вейдемейером в прозу, и в стихи г. Сент-Мором (см. его «Антологию» и «Амфион», журнал славного г. Мерзлякова, где находится разбор всем Посланиям нашего автора, сочиненный А. А. Писаревым).

175

Кубра — речка, протекающая в деревне сочинителя близь большой Ростовской дороги в 110 верстах от Москвы. См. т. 1, где речке Кубре посвящены две оды, первая на стр. 167, вторая, под названием «Явление Кубры», на стр. 257.

176

Автор в издании 1821 года сей стих при 2-м томе поставил в эпиграф всем Посланиям своим, а в предыдущих стихах:

То, за отборными гоняяся словами, Покрою мысль мою густыми облаками,

подражал «Науке стихотворной» г. Буало, где сказано:

Il est certains esprits dont les sombres pens'ees Sont d’un nuage 'epais toujours embarass'ee.

177

Автору было за 60 лет от роду, когда сие Послание писано; см. в газете Conservateur Impartial, suppl'ement au № 48, 1821 года.

178

У знаменитого лирика г. Петрова ода на рождение покойного императора Александра I начинается следующим прекрасным по мысли стихом: «Явилась нова в мир планета». Некоторые молодые люди, приметя на бегу сего поэта, всякий раз и очень громко твердили собственный стих его, переинача только следующим образом: Явилась нова в бег планета, и частым повторением так надоели поэту, что он оставил охоту бегунов и не являлся более на бегу.

179

У г. Сент-Мора это переведено прекрасно: «Il est sur tout classique en parlant du jambon».[Он сугубый специалист в разговорах о ветчине (франц.). — Ред.]

180

Очень много стихов автора рассеяно по разным журналам; но он не прежде, как с 1810 года совокупил в одно целое лирические свои творения, и, может быть, с тех пор начал заботиться об исполнении обязанностей поэта.

181

Последние стихи сего Послания весьма дурно переведены у г. Сент-Мора. В них сказано, будто бы я по собственному признанию дурный поэт, но зато добрый человек.

А. П. БУНИНА

А. П. Бунина. Портрет работы А. Г. Варпека (Эрмитаж).

Анна Петровна Бунина родилась 7 января 1774 года в селе Урусове, Рижского уезда, Рязанской губернии. Она принадлежала к старинному дворянскому роду, из которого позднее вышел знаменитый писатель И. А. Бунин. Мать ее умерла, когда будущей поэтессе было 14 месяцев. Осиротевшая девочка воспитывалась у теток, а потом у старшей сестры. О своем тяжелом детстве она рассказала в автобиографическом стихотворении, впервые публикуемом в настоящем издании. По свидетельству биографов, ее первые стихотворные опыты относятся к тринадцатилетнему возрасту [182] . Позднее во время поездок в Москву она познакомилась с тамошними литераторами, а в 1802 году, несмотря на сопротивление родных, поселилась в Петербурге и усиленно занялась самообразованием, обучаясь английскому, французскому и немецкому языкам, физике, математике и русской словесности. На учителей Бунина истратила свое небольшое состояние и до конца дней сильно нуждалась. Первым ее учителем был П. И. Соколов, впоследствии секретарь Российской академии. Вся последующая творческая деятельность Буниной была затем связана с Российской академией и «Беседой любителей русского слова».

182

См.: М. Д. Хмыров, Русские писательницы прошлого времени. Анна Бунина. — «Рассвет», 1861, № 11, с. 213; А. Чехов, Замечательные русские женщины. Анна Петровна Бунина. — «Исторический вестник», 1895, № 10, с. 164–173.

Начало литературной деятельности Буниной связано с традициями классицизма. В 1808 году она выпускает облегченное изложение труда аббата Батте, одного из крупнейших поздних теоретиков этого направления [183] , позднее переводит и первую песнь знаменитого трактата Буало «Поэтическое искусство». Перевод этот был сочувственно встречен критикой и оценен выше, чем аналогичная работа Д. И. Хвостова [184] . В 1821 году Бунина опубликовала полный перевод Буало.

183

Правила поэзии, сокращенный перевод аббата Бате с присовокуплением российского стихосложения, СПб., 1808.

184

См.: «Цветник», 1809, № 7, с. 118–127.

Характерное для классицизма мировосприятие отличает и многие оригинальные произведения Буниной.

В то же время в ряде стихотворений Бунина обнаруживает глубину, напряженность и драматизм лирических переживаний, острое и трагическое восприятие мира, характерные для романтизма, что также обусловило высокую оценку современниками ее творчества.

С 1806 года произведения ее начинают появляться в журналах. Откликнулась Бунина в своих стихах на события Отечественной войны 1812 года. Ее всегдашний покровитель А. С. Шишков с помощью М. И. Кутузова, высоко ценившего творчество поэтессы, выхлопотал Буниной у царя пенсион в две тысячи рублей ежегодно.

В 1811 году при учреждении «Беседы любителей русского слова» Бунина была избрана ее почетным членом.

В 1815 году поэтесса опасно заболела: у нее начался рак груди. 29 июля она уехала в Англию для лечения. Отъезд Буниной стал заметным событием в литературной жизни Петербурга. О нем поместил подробное сообщение в «Российском музеуме» князь Шаликов. В «Сыне отечества» появились стихотворения, посвященные отъезжающей поэтессе [185] .

Брат Буниной по случаю ее отъезда написал в подражание ее поэме «Фаэтон» шуточную поэму «в трех песнях» под названием «Путешествие российской Сафы к британским берегам» [186] .

185

«Российский музеум», 1815, № 9, с. 354–357; «Сын отечества», 1815, № 23, с. 26.

186

ЦГИАЛ (Сообщено В. П. Степановым).

В Англии Бунина провела два года, все время очень нуждаясь. А. С. Шишков всячески помогал ей и, наконец, выхлопотал у царя четыре тысячи рублей, которые тут же и были высланы поэтессе [187] .

Биографы сообщают, что Бунина очень тяготилась денежными подарками высочайших особ за поднесенные им сочинения. Эти подарки ставили ее в неловкое положение.

В 1817 году Бунина вернулась в Россию. Болезнь ее продолжала прогрессировать, и все способы лечения оказались тщетными. В последние годы жизни она не могла даже лежать, и дни и ночи проводила на коленях, продолжая в этом положении работать. Часто переезжая с места на место, Бунина жила то у одних, то у других родственников. В 1826 и 1827 годах она ездила на Кавказские воды. Отсюда, из Горячеводска, она пишет Шишкову об окончании работы над переводом с английского духовных бесед оратора и проповедника Блера. После долгих цензурных мытарств книга, разрешенная к печати в апреле 1828 года, вышла только в июне 1829, и содержала вместо обещанных девятнадцати глав лишь семнадцать [188] .

187

См. письмо А. С. Шишкова Буниной от 20 сентября 1816 г. — ГПБ.

188

Материалы о подготовке к печати этой работы хранятся в ЦГИАЛ.

«Со смертного и страдальческого одра» надписала Бунина Российской академии дарственный экземпляр последней своей книги [189] .Спустя несколько месяцев после ее выхода, 4 декабря 1829 года, Бунина скончалась в селе Денисовке Рязанской губернии.

Основные издания сочинений А. П. Буниной:

Неопытная Муза, чч. 1–2, СПб., 1809–1812.

Сельские вечера, СПб., 1811.

Собрание стихотворений Анны Буниной, чч. 1–3, СПб., 1819–1821.

189

Нравственные и философские беседы. Из сочинений доктора Блера. Переводила с английского Анна Бунина, М., 1829. — Экземпляр Библиотеки Академии наук СССР.