Поэты 1880–1890-х годов

140. «Гаснет закат. Мой челнок над уснувшей рекою…»

Гаснет закат. Мой челнок над уснувшей рекою Тихо скользит, всё безмолвно кругом; Слышу я только, как рыба всплеснется порою Или камыш прошуршит под веслом. А надо мною сквозь сумрак густеющей ночи Звезды несчетные ярко горят, И, под веслом отражаясь, небесные очи В искрах серебряной зыби дрожат. Снова воскресли забытые долго виденья, Снова встают золотые мечты, Шепчут мне яркие звезды: «Напрасны сомненья, Всё, чего жаждешь, изведаешь ты. Там, в этой бездне, где нет ни годов, ни мгновений, Всё, что прошло уже, всё, что придет, Всё, что скользит над землей, как минутные тени, Вечно в мерцании нашем живет». <1886>

141. «За нею ты гоняешься напрасно…»

За нею ты гоняешься напрасно И хочешь закрепить ее черты, Когда в ней всё пленительно, неясно, Изменчиво, как первые мечты. Хотя бы к цели ты летел стрелою, Как тень свою, ее нельзя догнать, Но только воротись — и за тобою Она сама погонится опять. <1886>

142. «В грядущее нам света не пролить…»

В грядущее нам света не пролить; В порыве суетных мечтаний Мы только тщетно силимся сломить Времен незыблемые грани. Жизнь наша — сумерки: и ночь и день; И мы напрасно ждем ответа, Что перед нами? Вечной ночи тень Иль первые лучи рассвета? 7 апреля 1886

143. ПАМЯТИ ВАГНЕРА

Умер волшебник. Безмолвно над свежей могилою Стелется вечного неба простор. Тихо. Но в сердце звучит с возрастающей силою Стройный, незримо-таинственный хор. Снова рыдают Тангейзера страстные струны, Снова поет у могилы Вольфрам, Глухо откликнулись Эдды зловещие руны, Близкую гибель пророча богам. Буря ревет и грохочет в ущелии диком, С плачем и свистом летит ураган, В молниях мчатся Валкирии, с бешеным криком В огненном вихре несется Вотан. Озера блещут зеркальные тихие воды, Манит зеленая светлая даль; Вдруг озаряя высокие стройные своды, Кровью и пламенем светит Грааль. Умер волшебник. Но всё, что он вырвал у рока: Боги, герои, вражда и любовь,— Всё, что в минувшего бездне таилось глубоко, — В звуках и образах носится вновь. 1887 Байрейт

144. «Мне снился сон: лучами золотыми…»

Мне снился сон: лучами золотыми Был полон сад, фонтаны и цветы; Скользили тени милые, меж ними Я узнавал знакомые черты… Мне голоса знакомые звучали, Но я гнался за новою мечтой И жадно ждал чего-то в смутной дали, Где гаснул день за гранью золотой. Казалось, в этот мир опять возможно Вернуть всё то, что жизнь могла мне дать, А я душой рвался уже тревожно Туда, к недостижимому опять. <1889>

145. «Зачем пытаться воскресить…»

Зачем пытаться воскресить Напрасно то, что в глубь веков года умчали? Кипящей жизнью надо жить, Все радости ее делить и все печали. Как, равнодушно будем мы внимать Угрозам, клятвам, воплям и моленьям? Исхода битвы молча ожидать, Когда всё полно гневом и смятеньем? Нет, каждый отклик радости живой И каждый вопль смертельной тяжкой боли Отдастся сам блаженством и тоской И отзовется в сердце поневоле… Но образы неясны и бледны, Среди борьбы, тревог и колебанья Они, скользя, меняют очертанья, Как смутные томительные сны. Когда ж во глубь веков они уйти готовы И потонуть во тьме минувших дней, Спадают разом их случайные покровы, И скрытый смысл их светится ясней. <1889>

146. «Да, пламя жгучее в груди не угасает…»

Да, пламя жгучее в груди не угасает: Его минутный яркий блеск исчез, Оно не рвется вверх, кругом не озаряет Кровавым заревом луга и лес, — Ночь надвигается всё ближе, всё чернее, И в искрах дождь не брызжет золотой, — Но угли жаркие лежат на сердце, тлея, Пока не станут пеплом и золой. <1889>

147. «Смеркается. Знакомыми полями…»

Смеркается. Знакомыми полями Подходит поезд к станции. Лесок И мельница за прудом и кустами, Еще минута и — звонок. А тройка ждет уже, тревоги, горе — Забыто всё, и хочется скорей Уйти и потонуть в немом просторе И тихом сумраке полей. <1889>

148. А. А. ФЕТУ

Пусть лучшие давно промчались лета, Над пламенем твоим бессильны дни: Светлей и ярче первого рассвета Горят твои вечерние огни. 1889

149. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ БУДДЫ

День наступил, спешит густой толпою Ко храму древнему народ: Сегодня в первый раз своей рукою Царь-отрок жертву принесет. Засыпана цветами вся дорога, Гремит браминов стройный хор, Но он глядит задумчиво и строго, И полон скорби детский взор. Звучат везде священные напевы, Горят алмазы и жемчуг. Его красавицы встречают девы И замыкают в чудный круг. Весельем дышат лица молодые, Всё полно жизни, красоты, И солнце льет потоки золотые На ткани, мрамор и цветы… Но вот и храм — и холодом и тенью От сводов веет вековых, Там в сумраке под вечно хмурой сенью Безмолвно всё — и хор затих. У стен стоят немые изваянья, Во мрак вперив недвижный взор: Праджапати — источник мирозданья, Варуна — вечности простор; И рядом Чандра, тихая богиня, Царица светлая ночей, Что плавает в лазуревой пустыне В венце серебряных лучей. И Сурия, живой огонь вселенной, Кем мир согрет и озарен, И сам великий Брама неизменный Среди явлений и времен. И замерла толпа безмолвно на пороге, И ждет, чтоб царь колени преклонил свои, Но он вошел — и встали мраморные боги Пред тем, кто миру нес учение любви. <1892>

150. МОЛОТ

Сияют огнями Одина чертоги, В совете давно уже боги сидят, Но тихо собранье, все полны тревоги, И сумрачен Тора могучего взгляд. Похитили молот тяжелый у Грома, От турсов владыки его не достать: Он крепко и зорко хранит его дома, И только за Фрейю согласен отдать. Безмолвно собранье в сияющей зале, А ночь обступила чертоги кругом, И гибель грозит и богам и Валгалле, Когда не добудут похищенный гром. Но Локи смеется: «И жалко вам Фрейю, И молот похищенный надо вернуть; Но вашему горю помочь я сумею, Со мною пусть Тор собирается в путь. Одеждою женской окутавши тело, Невестою Трима он явится сам И, девою к турсам проникнувши смело, Свой молот тяжелый добудет он там». Тор вспыхнул в порыве минутного гнева, Но средства другого не мог он сыскать: Пришлось громовержцу одеться как дева И броню на женский наряд променять. С досадой он Фрейи надел покрывало, И жемчуг, и пояс ее дорогой, Вкруг стана широкими складками пала Одежда блестящая легкой волной. Служанкою вмиг нарядился и Локи, С товарищем хитрым отправился Тор За молотом к турсам в их замок далекий, В страну неприступных утесов и гор. Неслись они плавно могучею птицей, Что в небе скользит и не движет крылом, Но скалы под их золотой колесницей Трещали, и сыпались искры кругом. А Трим великанов созвал отовсюду Встречать и невесту, и славу, и мир, Он красного золота высыпал груду, Сбираясь отпраздновать свадебный пир. Дождался, и вечно цветущую Фрейю В свой замок угрюмый ввести он спешит, Садится за стол разукрашенный с нею, Скорей угощенье подать ей велит. Но, видно, невеста с дороги устала, И голод, и жажда ее велика: Ведерного кубка ей кажется мало, Одна она молча съедает быка. И турсов дивится властитель суровый, Но яства другие подать ей велит, И кубок ее наполняет он снова; Она же по-прежнему пьет и молчит. И только служанка проворная смело Закинула лести коварную сеть: «Устала богиня — неделю не ела, В ваш замок хотела скорее поспеть». И Трим улыбнулся, в крови пробежала Горячей любви и желанья мечта, И, дерзкой рукой приподняв покрывало, К устам ее хочет прижать он уста. Взглянул ей в глубокие темные очи, — Найти в них и негу и страсть он мечтал, Но там, будто в грозные летние ночи, Лишь молнии синий огонь трепетал. И Трим отшатнулся в испуге: «Что с нею? Как угли, глаза ее ярко горят, Кто видел такою стыдливую Фрейю? И жжет, и слепит ее огненный взгляд». Но Локи: «Неделю очей не смыкала Богиня и бредила только тобой, Всё время любовь в ее взорах сияла, Мерцала и теплилась яркой звездой». И царь великанов, отрадною думой Увлекшись, забыл про минутный испуг, Средь дикого смеха и гама и шума Другая картина пригрезилась вдруг. Теперь, когда долго желанную Фрейю У богов Валгаллы сумел он добыть, Блаженство — бессмертье познает он с нею, И дней золотая потянется нить. Он жадно от Фрейи ждет ласки и взора, Он хочет опять заглянуть ей в лицо, К ногам ее молот приносит он Тора И на руку хочет надеть ей кольцо. Но Тор дорогое сорвал покрывало И поднял свой молот одною рукой; Всё замерло разом, лишь в окна сверкала Беззвучная молния яркой струей. Всё чаще и чаще зарницы дрожали, Горел их мерцающий синий пожар Безмолвно на кубках, на стенах и стали… Но тяжкого молота грянул удар. И рухнули своды, и стены упали, Попадали гордые турсы во прах, А боги в пылающем небе стояли, Удар за ударом гремел в облаках И долго грозы не смолкали раскаты, Им вторило эхо протяжное гор, И грудою пепла стал замок богатый… Так добыл свой молот разгневанный Тор. <1892>

151. «Всё, что лучами надежды манило…»

Всё, что лучами надежды манило, Что озаряло так ярко наш путь, Всё, что блаженство когда-то сулило, Вновь не пытайся ты к жизни вернуть. Прежние сны не пригрезятся снова, Счастье, блеснув, не вернется назад — Крепки железные двери былого, Времени жатву навеки хранят. Если ж в безумном порыве желанья Ты и проникнешь до царства теней, Там в этот миг рокового свиданья Ты не узнаешь святыни своей! <1892>

152. «Опять зима, и птицы улетели…»

Опять зима, и птицы улетели, Осыпались последние листы, И занесли давно уже метели Заглохший сад, поблекшие цветы. Напрасно ищешь красок и движенья, Окутал всё серебряный покров, Как будто небо — только отраженье Под ним разостланных снегов. <1892>

153. «Твоя песня невнятно и тихо звучит…»