Поэты 1880–1890-х годов

168. «Порой, среди толпы ликующей и праздной…»

Порой, среди толпы ликующей и праздной, Нарядной суетой объят со всех сторон, Уныл и одинок, я слышу — безотвязный Звучит не то напев, не то призыв иль стон. Звучит, как темное сознание невзгоды В душе униженной, покорной и немой; Звучит, как жалоба, осенней непогоды Вкруг сонных деревень, в глуши, во тьме ночной. И хочется тогда бежать — бежать далёко От блеска и людей, от суетных пиров — И там, в родной глуши, страдать, страдать глубоко, Под шум и пение метелей и снегов. <1877>

169. «Бушует буря, ночь темна…»

Бушует буря, ночь темна, Внимаю ветра завыванья. Он, как бродяга, у окна Стучит и просит подаянья. Отдам ему свою печаль, Печаль, что в сердце тайно тлеет, Пусть в поле он ее развеет И унесет с собою вдаль! <1877>

170. «На шумном празднике весны…»

На шумном празднике весны, При плеске вод, при звуках пенья, Зачем мечты мои полны Недугом скуки и сомненья? Еще я молод: предо мной В тумане вьется путь далекий И жизнь загадочной красой Манит вперед в простор широкий. Но что-то шепчет: не внимай Призывам громким наслажденья, Не верь обетам вдохновенья И сердцу воли не давай. Гляди на мир спокойным оком. Бесстрастен будь, чтоб никогда Уста не осквернить упреком И душу — казнию стыда! <1877>

171. СЫН ГАЕРА

При звуках литавр, барабанов и струн, Толпу потешая, канатный плясун Усердно кривляется — мальчика сына Сгибает в дугу, ставит вниз головой, Бросает и ловит могучей рукой,— А тот на плечах у отца-исполина, Свершив через сцену опасный полет, Ручонки подняв, как живое распятье. Является вдруг над толпою — и вот Толпа рукоплещет, шумит и ревет! Ей тайно в ответ посылая проклятья. Ребенок измученный прыгает вниз. Но слышится грозное, жадное «bis!» Плясун улыбается, сыну кивает И страшную вновь с ним игру затевает — Его опьянили успех и тот крик. В груди его радость, и взор его дик, Он мышцы напряг с небывалою силой: «Ты птицею взвейся, красавец мой милый, Не бойся — отец твой тебя охранит, Как ястреб, полет твой он зорко следит. Во взоре его и любовь, и отвага. Правее… левее… вперед на полшага! Рука протянулась, тверда и сильна, Бесценное бремя удержит она!» Но что ж вдруг случилось? Промчалось мгновенье… Должно быть, плясун, не расчел ты движенье… Рука твоя в воздухе праздно дрожит, А мальчик у ног раздробленный лежит… И поднял отец бездыханное тело, Взглянул… увидал и поник головой. Толпа ж разглядеть и понять не успела, И шумное «браво» как гром прогудело, Приветствуя смерти красу и покой! <1877>

172. МОЛЬВА

Убийства жаждой не объятый, Я бранных песен не пою, И душу мирную мою Не тешат ярых битв раскаты. Я нем и глух к громам войны, Но вопли жертв мой слух терзают — Они победно заглушают Веселье, шум и плеск весны! Несутся прочь мечты, желанья, Бледнеет образ красоты, И я рыдаю песнь страданья Окровавленной нищеты! Мне чудятся проклятья, стоны, Зубовный скрежет, смерти дрожь… Богач, давай свои мильоны! Бедняк, неси последний грош! А нет гроша — хватай рубаху, Одежды деток и жены, Всё, всё, что есть, кидай на плаху Всепожирающей войны! Не содрогаясь перед кровью, Омой ты раны на телах Бойцов, поверженных во прах И поднятых твоей любовью, И счастлив будь, когда хоть раз Страдалец — жертва злобы дикой — Тебя в душе своей великой Благословит в последний час! 1877

173. РОДНАЯ

Покинув родину и дом, она пошла Туда, куда текли все русские дружины. Под ветхим рубищем в душе она несла Бесценный клад любви, участья и кручины. Тяжел был дальний путь: и зной ее палил, И ветер дул в лицо, и в поле дождь мочил. Она ж всё шла да шла, с мольбой усердной к богу, И к подвигам нашла желанную дорогу. Уж скрылся позади рубеж земли родной. Чу! слышен битвы гром, холмов дымятся склоны; Восторг отчаянной и дикой обороны С редутов Гривицы и Плевны роковой На русские полки огнем и смертью дышит; Но чуткая любовь не грохот в битве слышит, Не ей твердыни брать, не ей смирять врагов. Мужичке-страннице иные внятны звуки, Иной с побоищ к ней несется громкий зов — Томящий жажды клик и вопли смертной муки. И вот она в огне: визжит над ней картечь, Рои летают пуль, гранаты с треском рвутся,— Увечья, раны, смерть! Но ей ли жизнь беречь? Кругом мольбы и стон — и реки крови льются! Страдальцев из огня, из схватки боевой Она уносит прочь, полна чудесной силы, И жаждущих поит студеною водой, И роет мертвецам с молитвою могилы. Как звать ее? Бог весть, да и не всё ль равно? Луч славы над ее не блещет головою, Одно ей прозвище негромкое дано: Герои русские зовут ее «родною». 1877

174. ПЛАКАЛЬЩИЦА

Следы побоища поспешно Снегами вьюга занесла. Исчезла кровь, земля бела; Но вьюга плачет неутешно И по снегу несет печаль, Как будто ей убитых жаль. 1877

175. «Мне говорят: забудь тревоги дня…»

Мне говорят: забудь тревоги дня, Забудь болезнь, печаль и воздыханья, В предел иной, где вечное сиянье, Где вечный мир, пусть мчится мысль твоя. Но я в ответ: нет, братья, пусть тревога, Пусть боль и скорбь мою терзают грудь; Быть может, с вами суждено немного Мне на земле брести одной дорогой — В земле ж всегда успею отдохнуть! Тогда покой, тогда всему прощенье; Теперь же труд, и слезы, и борьба… На барский сон и сладкое забвенье Я не сменю печаль и гнев раба! <1878>

176. «Расскажи мне, ветер вольный…»

Расскажи мне, ветер вольный, Ты о чем поешь и стонешь? Из каких ты стран далеких Тучи сумрачные гонишь? Где с тобою эти тучи Много слез так накопили, Что леса, холмы и степи Их потоком оросили? Всё мне, ветер, расскажи — Горькой правды не таи. Отвечает ветер вольный: «Я несусь от стран холодных, Не цветущих, не приветных, Не богатых, не свободных. У людей я стоны слышал, Я пою про их неволю, Про великие их скорби, Про неверную их долю. Из жилищ и хат убогих Слезы к небу поднялися, В тучах дымных и ненастных Накопились, собралися. Сколько б тучи я ни нес — Им не выплакать тех слез». <1878>

177. «Пока тебе душа моя…»

Пока тебе душа моя Близка, любезна и понятна И жизнь моя тепла и внятна Тебе, мой друг, как жизнь своя, — Люби меня. Но если меж тобой и мной Хоть тень мгновенная промчится И на меня взор быстрый твой С вопросом тайным покосится, — Не дожидайся, чтобы я Стал разъяснять недоуменья, Не трать души — и без сомненья Покинь меня! <1878>

178. К Н…У

Не пеняй на меня, мой взыскательный друг, За мою нищету и бессилье,— Ослепили меня, обступили вокруг Стены крепкие, мрак и насилье. Но, поверь, не далек обновления день, И сломаю я крепкую стену, И покину тюрьмы неприветную сень, И паломника ризу надену. От шумящих столиц далеко, далеко Я уйду, строгой думой объятый, В душу родины там загляну глубоко, Заберуся в землянки и хаты. Нищеты и терпенья загадочный лик Разгляжу при мерцаньи лучины, В кабаке придорожном подслушаю крик Безнадежной и пьяной кручины. И, вернувшись назад, тебе песню спою — Не такую, как пел я доныне,— Нет, услышав тогда эту песню мою, Ты поклонишься ей, как святыне. Так ко гробу господню идет пилигрим, Там огонь зажигает священный, И потом тот огонь, теплой верой храним, Он приносит в приют свой смиренный. И домашние, встретив его у крыльца, С умиленьем дар божий приемлют И правдиво-чудесным речам пришлеца, Как небесному голосу, внемлют! <1878>

179. «Прошумели весенние воды…»

Прошумели весенние воды, Загремели веселые грозы, В одеяньях воскресшей природы Расцвели гиацинты и розы. Принеслись от далеких поморий Перелетные певчие птицы; В небесах светлоокие зори Во всю ночь не смыкают зеницы. Но и в бледной тиши их сияний Внятен жизни таинственный лепет, Внятны звуки незримых лобзаний И любви торжествующей трепет. Пробудись же в сердцах, умиленье, Расступись, мрак печали угрюмый, Прочь гнетущее душу сомненье, Прочь недобрые, зимние думы! Сердце полно живительной веры В эти громы победной природы, В эти песни о счастье без меры, В эти зори любви и свободы! 1884