Поэты 1880–1890-х годов

Поэт

Случалось мне, в ребяческие годы, Обласканный улыбкою природы, Я веровал в несбыточные сны: То призраки заветной старины! В те дни, как друг, со мной шепталась ива У синих вод весеннего разлива, И в свежий мрак задумчивых долин С своей мечтой спускался я один Вверять им пыл неясных ожиданий. Я не люблю таких воспоминаний! Куда ни глянь: в безмолвии лесном, В роях светил на куполе ночном, Во всех углах роскошной панорамы — Везде, везде — покинутые храмы!

Дух

Темных призраков не стало, Словно дыма битв: Сердце в мире отыскало Образ для молитв! У желанного порога Робко стынет кровь: То блаженная тревога — Первая любовь! И свежа, как ландыш мая, Юностью блестя, Вот стоит она, живая, Грез твоих дитя… И вот она с тобой идет в лесную тень, Где в яркой зелени, осыпав старый пень, Белеют звездами ромашки, И шелк ее волос колеблется едва, И ветер утренний ей дышит в рукава Ее узорчатой рубашки; Уж наших спутников замолкли голоса. Кругом — зеленый мрак, пахучая роса… Застигло нас уединенье… Признанье вырвалось невольно у тебя, Ты высказал его, робея и любя, Едва сдержав свое волненье. А помнишь ли ту ночь, когда в волнах реки Померкшей пристани дрожали огоньки И в лодке хор звучал певучий?.. В тот миг она рукой взмутила пену струй, И влажных пальчиков коснулся поцелуй, Как воздух нежный и летучий. Иль поздней осенью, при сумраке дневном, Пред затуманенным, обрызганным окном Ты с ней сидишь, бывало, рядом, И, очарованный, не смеешь ты дохнуть, Следя, как движется ее живая грудь Под скромным будничным нарядом. А это первое объятье нежных рук, Когда в твоей груди родного сердца звук Отдался в трепетном биеньи, И грезились тебе: то запах темных кос, То взгляд медлительный, понятный, как вопрос, То стан, так близкий на мгновенье! И рдела ли весна, иль выла песня вьюг, Ненастье ль тусклое сгущалося вокруг, Иль солнце грело и струилось, Звучал ли колокол, шумел ли разговор,— Всегда лишь ей одной внимали слух и взор, И ровным счастьем сердце билось. Ты помнишь ли те дни? Согрета и полна, Душа надеждами была окружена, И крепла в ней живая сила; Счастливая рука работала легко; От сердца чистого всё было далеко, Что совесть чуткая клеймила. И пусть иной робел пред сонмами светил, Пускай других пугал холодный сон могил, Но, чуждый горестным тревогам, Ты не был одинок средь бездны мировой: Твой дух тонул в лучах души тебе родной, И свет любви был вашим богом!..

Поэт

Волшебный дух воспоминаний, Печальник радостных минут, Не тронь любви очарований: Они ушли и не придут! Мне часто снится это время, Но первый пыл неуловим: Так первым отпрыском живым Уже развернутое семя Не сблизит вновь свои края И не годится для посева; Так в летней трели соловья Уж нет весеннего напева! Я иногда гляжу кругом С невыразимым утомленьем И жадно жду, когда и в чем Душа спасется обновленьем? Взываю к памяти — и в ней Недосягаемой святыней Сверкают дни любви моей, Как над безжизненной пустыней Живые яхонты звезды; А дальше — тянутся ряды Ночей угрюмых, дней, убитых На суетливые труды, И ряд волнений пережитых, Влечений, памятных едва Иль непонятных, к изумленью, Как полустертые слова В тетрадях, преданных забвенью… И мне тех призраков не жаль!.. Зато в душе темно и скучно, И сердце к прошлому беззвучно, А к жизни холодно, как сталь! И в час той скорби безутешной (Тебе открою мой секрет) В моей груди, больной и грешной, О злобе дня — заботы нет! Тогда — напрасно лицемерить — Ищу с отчаяньем слепца: Кого любить? Во что мне верить? К чему трудиться до конца, Не зная светлых утешений, С тоскливым ропотом сомнений, Что мы уйдем, как и пришли, — Плоды случайные земли!.. И эта язва тайно гложет Не только страстного певца, — Она мыслителя тревожит И ранит бодрого дельца. Иной, под маской скомороха, Развязен с виду; но приди — Его раздумье проследи: Не сдержит он больного вздоха В обезнадеженной груди! И как на родину с чужбины равнодушной, Как из тюремной тьмы на волю и на свет, Мечта моя летит посланницей воздушной К живому чувству юных лет! Туда — где радостью трепещет ожиданье, Где струйки алые так жизненны в крови, Где страстным холодом под сердцем содроганье Зовет к неведомой любви… Где ночи лунные горят для тихой встречи; Где жжет пожатье рук; где ровной белизны, Как воск и лилия, нетронутые плечи Невинной прелести полны… Там всё готовится для праздничного пира, Богат и радужен телесный наш убор… Но вспомнишь — для чего?.. Для чуждых целей мира — И время грабит нас, как вор! Поймет ли кто-нибудь подавленные слезы Убогой старости, когда на скате дней Пред свежей красотой томительные грезы На миг пробудятся у ней? Не стыдно ль нам тогда за блеклые седины, За кожу мертвую, просящуюся в гроб, За речь неясную, но ясные морщины, За мудрый обнаженный лоб? И мрак в душе… Но вот иные всходят цели! Служение другим — работа на людей: Мудрец берет перо, и врач идет к постели, Отец растит своих детей, О благе лучших дней поет, вздыхая, лира, Судья познанья лет влагает в приговор… Но вспомнишь — для чего?.. для чуждых целей мира, А нас — долой метут, как сор!.. И снова грозной тьмы не смею я измерить, И снова я ищу с отчаяньем слепца: Кого любить? Во что мне верить! К чему трудиться до конца, Не зная светлых утешений, С тоскливым ропотом сомнений, Что мы уйдем, как и пришли, — Плоды случайные земли!.. Угрюмый дух, волшебный гений! Спаси, внемли!

Дух

Ты всё излил, чем страждет грудь поэта, А может статься — и моя… Я вечный спутник бытия, Я голос тьмы: не знаю света… <1880>

212. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ

У самых вод раскатистой Невы, Лицом к лицу с нарядною столицей, Темнеет, грозный в памяти молвы, Гранитный вал с внушительною спицей. Там виден храм, где искони внутри Опочивают русские цари, А возле стен зарыты коменданты, И тихий плач в гробницы льют куранты, И кажется, на линию дворцов, Через Неву, из недр иного света, Глядят в столицу тени мертвецов, Как Банко тень на пиршество Макбета… Завидна ль им исторгнутая власть? Полна ль их совесть запоздалой боли, И всем царям они желают пасть, А всем гнетомым встать из-под неволи? Или свои алмазные венцы Они сложили кротко пред Еговой И за грехи народа, как отцы, Прияли там иной венец, терновый? Иль спор ведут перед Царем царей Повешенный с тираном на турнире, Чей вздутый лик величия полней, Раба в петле — иль царственный, в мундире? Иль, убоясь своих кровавых рук, Крамольники клянут свои деянья? Или врагов на братские лобзанья Толкнула смерть, в забвеньи зол и мук?.. Но я люблю гранитную ограду И светлый шпиль при северной луне, Когда куранты грустную руладу Издалека разносят по волне. Они поют в синеющем тумане О свергнутых земных богатырях, О роскоши, исчезнувшей в нирване, О подвиге, задавленном впотьмах,— О той поре, где всякий будет равен, И, внемля им, подумаешь: «Коль славен…» Август 1881 Ночь. Дворцовая набережная

213. ПИГМЕЙ

Следя кругом вседневные кончины, Страшусь терять бегущий мимо час: Отживший мир в безмолвии погас, А будущий не вызван из пучины, — Меж двух ночей мы царствуем одни, Мы, в полосе движения и света, Всесильные, пока нас греют дни, Пока для нас не грянул час запрета… И страшно мне за наш ответный пост, Где гению возможен светлый рост, Где только раз мы можем быть полезны,— И жутко мне над краем бездны! Но демон есть: он весь — лукавый смех; Он говорит, спокойный за успех: «Как дар судьбы, великое — случайно, И гения венчают не за труд, Неправеден потомства громкий суд, И ты, пигмей, сойдешь со сцены тайно. Порыв души заносчивой умерь, Войди в тот рай, куда открыта дверь: Под этим солнцем, видимым и ясным, В живом тепле, которым дышишь ты, Владей любовью свежей красоты — Цветущим телом, гибким и атласным… Объехав мир, насыть кристалл очей Эффектами закатов и восходов, Величьем гор и вольностью морей, И пестрой вереницею народов… Порой забавься вымыслом чужим За книгою, на сцене, в галерее, Не предаваясь пагубной затее Свой ум и чувство жертвовать другим… К земным дарам питай в себе охоту: Люби вино, и шелк, и позолоту, Здоровый сон, живую новость дня, И шум толпы, и поздний свет огня… Свой век прожив разумным воздержаньем, Ты отпадешь, как полновесный плод, Не сморщенный до срока увяданьем, Не сорванный разгулом непогод». Но, слушая те здравые советы, Задумчиво внимает им пигмей: Претят ему доступные предметы. Манит его туманный мир идей. Тревожимый упреком потаенным, В невыгодной заботе о других, Идет он мимо прелестей земных С лицом худым и гневом убежденным! И, созданный в подобие зверям, В оковах плоти спутанный как сетью, Он, не стремясь к благому долголетью, Идет на смерть, служа своим мечтам… И если мир цветущий и прелестный На полный мрак им гордо обменен, Зато во всей могучей поднебесной Нет ничего прекраснее, чем он! Нет ничего священнее для взора, Как белые, сухие черепа Работников, сошедших без укора,— Молись их памяти, толпа! <1882>

214. «Оглянись: эти ровные дни…»

Оглянись: эти ровные дни, Это время, бесцветное с виду, — Ведь тебя погребают они, Над тобою поют панихиду! Живописный и томный закат Или на ночь гасимые свечи — Неужели тебе не твердят Ежедневно прощальные речи? Отвечай им печалью в лице Или тихим, подавленным вздохом; Не иди мимо дум о конце Беззаботно-слепым скоморохом. Но в уныньи себе не готовь Ни веревки, ни яду, ни бритвы, — Расточай благородную кровь Под ударами жизненной битвы. <1882>

215. «Грустно! Поникли усталые руки…»

Грустно! Поникли усталые руки, Взор опечаленный клонится долу; Всё дорогое, без гнева и муки, Хочется в жертву отдать произволу! Грустно… Не трогайте сердца больного, Мимо идите с участием, други: Бросить могу я вам горькое слово Жесткою платой за ваши услуги. Дайте мне, люди, побыть нелюдимым, Дайте уняться неведомой боли: Камнем тоска налегла некрушимым… Эх, умереть, разрыдаться бы, что ли! <1882>

216. DOLOROSA [73]

В саду монастыря, цветущую как розу, Я видел в трауре Мадонну Долорозу. На белый памятник она роняла взор; Густые волосы разъединял пробор, Теряясь под косой, завешенной вуалью; Она дышала вся молитвой и печалью! На матовой руке, опущенной с венком, Кольцо венчальное светилось огоньком, И флером сборчатым окутанная шея Сверкала юностью, сгибаясь и белея. <1883>

73

Скорбящая (итал.). — Ред.

217. РАСКОПКИ

Мы к снам заоблачным утратили порывы, И двери вечности пред нами заперты: Земля, одна земля!.. И по краям — обрывы, И нет ни выхода, ни цели для мечты… Почуяв страшные, отвесные стремнины Вокруг земной коры, где тлеет наш очаг, Сказали мы себе: «Мы дети этой глины, И от плотских забот отныне — ни на шаг! Довольно веровал и мучился наш предок, На небо возводя благочестивый взор,— Рассеять мы хотим опасный этот вздор Путем анализа и тщательных разведок». С незыблемых святынь покровы сняты прочь, — Открыты в чудесах секретные пружины; Всё взрыто, свергнуто; везде зияет ночь, Где прежде таяли волшебные картины… И резче всё, черствей звучит недобрый смех Утешенной попытки разрушенья; Нам чуть мерещатся, сквозь длинный ряд помех, Когда-то милые для сердца заблужденья… На глыбы черные роняет только свет Фонарь, колеблемый рабочим утомленным, Но не скорбит задумчивый Гамлет Над черепом, раскопкой обнаженным; Под костью звонкою, во впадине пустой, Гуляет ветер шумный и ненастный, А рядом труженик сурово-безучастный Во мрак спускается опасною тропой… <1883>

218. МАЙ

Из лучшей стороны струясь и прибывая, Тепло нахлынуло, и брызнул дождик мая; Как дым кадильницы, пахучая листва Деревья зимние одела в кружева; На кленах — крылышки, сережки — на осинах, Цветы на яблонях, цветы на луговинах, Цветные зонтики в аллеях золотых, Одежды светлые на торсах молодых, И слабый звон пчелы меж крестиков сирени, И трель певца любви, певца вечерней тени — Плодотворение, истома, поцелуй — Очнись, печальный друг, очнись и не тоскуй! Но ты не слушаешь… Лицо твое уныло, Как будто всё, что есть, тебе уже не мило. Как будто взор очей, для счастья неживой, От чуждых радостей желал бы на покой. Ты видел много лет, ты знаешь эту моду Весной отогревать прозябшую природу, Тревожить мирный сон ее глубоких сил, Вздымать могучий сок из потаенных жил Затем, дабы, на миг убрав ее показней,— Расчесться за убор ценой осенних казней… Ты знаешь и молчишь, и нет в очах любви. Ты шепчешь горестно: «Где спутники мои? Иные — отцвели, иные — опочили; Мы вместе знали жизнь, и вместе мы любили». <1883>

219. «Нельзя в душе уврачевать…»

Нельзя в душе уврачевать Ее старинные печали, Когда на сердце их печать Годами слезы выжигали. Пусть новый смех звучит в устах И счастье новое в чертах Свой алый светоч зарумянит,— Для давней скорби миг настанет: Она мелькнет еще в уме, Пришлет свой ропот присмиревший, Как ветер, в листьях прошумевший, Как звук, заплакавший во тьме… <1883>