Поэзия Африки

Песня гребца Перевод Н. Горской

Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у болтливых сорок, как рождается песня летящих пирог, и сказали они: подхватив на лету, ее бросил в волну озорной ветерок, но хотела вода сохранить красоту, и волну, как морщину, разгладил поток. Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у зеленых лиан, кто мелодию весел уносит в туман, и сказали они: подхватив на лету, подарил баобабу ее ураган, но кудрявый старик наводил красоту и стряхнул эту песню с волос в океан. Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у стеблей тростника, как рождается нежный напев челнока, и сказали они: подхватив на лету, его птица с собой унесла в облака, но потом уронила на землю в цвету и суровым гребцам отдала на века. Мой певец, мой кудесник, темнокожий гребец! Как рождается песня, я узнал наконец.

Миропомазание Перевод Н. Горской

В три кувшина, в три кувшина крепких, близ которых ночью бродят души предков — духи добрые, как легкий ветер, духи светлые, как небо утром, души пращуров и братьев, души наших предков мудрых, — погрузила мать три темных пальца, — руку левую, — три пальца в три кувшина крепких: указательный, большой и средний; погрузил я руку правую в кувшины, пальцы темные, один, другой и третий: указательный, большой и средний. Пальцами, багровыми от крови — кровь быка, и кровь козла, и кровь собаки, — мать меня коснулась трижды. След большого пальца — вдоль надбровий, указательный груди коснулся, к сердцу ближе, средний прикоснулся к животу. Я простер багровую от крови руку — кровь быка, и кровь козла, и кровь собаки, — и над пальцами по кругу пронеслись четыре ветра, как четыре друга, — ветры запада, востока, севера и юга; а потом дрожали пальцы под луною полной, под луной прохладной, голой, и луна в кувшин упала. А потом в песок, остывший в полночь, погрузил я руку — три холодных пальца алых. И сказала мать: «Иди, броди по свету! Души предков за тобой пойдут по следу». Я ушел, и я бродил по тропам, по звериным тропам и проторенным дорогам, я ушел за море, за морские дали, я ушел за море, в край заморский, дальний; и когда встречал я злых и черствых, злых людей с душою черной, и когда встречал завистливых и лживых, злых людей с душою черной, духи предков были мне опорой.

Диптих Перевод Н. Горской

Солнце, оранжевый перезрелый плод, обрызганный синевой, упадет вот-вот в котел кипящего дня. Убегает тень от лучей — сыновей огня — под солому крыш, где дремлет древний фетиш. Саванна, раздетая догола, в своем бесстыдстве чиста, режут глаза несмешанные цвета. Тишина и звук связаны крепче узла, хранимые тишиной, ранимые тишиной, бесконечные звуки творят недоступный уму обряд… На ложе своем расстелила ночь покрывало, расшитое искрами звезд. Убегает свет от теней — дочерей темноты, кони храпят, завывает пес, и человек под соломой крыш дрожит, как мышь. Саванна, стыдясь наготы, в черную тень легла. Тишина и звук связаны крепче узла, звуки, отточенные тишиной, по заросшим тропам скользят, и брезжит восход для тех, кто придет, и для тех, кто уйдет.

ДАВИД ДИОП [323]

Время страдать Перевод М. Ваксмахера

Белый убил моего отца — Гордого моего отца. Белый опозорил мать мою — Мою красавицу мать. Белый заставил брата, Могучего моего брата, Спину под солнцем гнуть. Белый протянул ко мне руки, Красные от черной крови, И крикнул надменно: «Бой! Умыться! Воды!»

323

Давид Диоп(1927–1960). Писал по-французски. Все стихи взяты из книги «Голоса африканских поэтов».

Тот, кто все потерял Перевод М. Ваксмахера

В хижинах наших сверкало солнце, И женщины были стройны и гибки, Как пальмы в час вечернего бриза, И беззаботно скользили дети По мертвым глубинам реки, И отважно сражались мои пироги Со стадами злых крокодилов. А ночами луна, как добрая мать, Смотрела с улыбкой на пляски, На наши пляски под гул тамтамов, В тяжелом неистовом ритме тамтамов, Тамтамов радости, страсти, счастья возле костров свободы. А потом пришла тишина… И солнце погасло в нашем небе, И в хижинах наших погасло солнце, И захватчик с глазами стального цвета Потянулся своим тонкогубым ртом К красным губам наших черных женщин. И детям моим пришлось забыть Свою беспечную наготу И напялить на себя солдатский мундир Цвета железа и крови. Цепи рабства сковали мне сердце, И ты замолчал, мой тамтам, Тамтам моих ночей, Тамтам моих отцов.

Вызов насилью Перевод М. Ваксмахера

Ты плачешь, ты спину гнешь, Ты гибнешь, не зная за что, Ты бьешься, ночами не спишь, Чтобы тот, другой, отдыхал, Ты разучился смеяться, О брат мой, с глазами, полными страха и боли, — Поднимись и скажи: «Нет!»

Горе тебе, бедный негр Перевод М. Ваксмахера

Горе тебе, бедный негр!.. Хлыст свистит, Свистит над твоей спиной, Облитой потом и кровью. Горе тебе, бедный негр! Долог, о, долог день, Долго надо носить Белую слоновую кость Для белых твоих господ. Горе тебе, бедный негр! Голодны дети твои, Голодны, а лачуга пуста, Пуста: ведь жена твоя спит, Спит в господской постели. Горе тебе, бедный негр, — Черный, как горе твое!

Один белый сказал мне… Перевод М. Ваксмахера

— Ты негр, Негр, Ты грязный негр! Губка — сердце твое, Губка, что жадно глотает ядовитую влагу порока, А цвет твоей кожи обрек твою кровь На вечное рабство. Правосудье каленым железом тебя заклеймило, Заклеймило твое греховное тело. Твой путь, о проклятое чудище, — глухая тропа униженья, Твой завтрашний день будет так же постыден и жалок, Как нынешний день. А ну, подставляй мне свою проклятую спину, Что сочится потом зловонным твоих прегрешений, Поганые руки свои подставляй, Неуклюжие руки раба. Шевелись, работа не ждет! И пусть моя жалость угаснет При одном только виде твоем.

Моей матери Перевод М. Ваксмахера

Когда меня осаждает память, Память о боязливых привалах над краем бездны, Память о ледяных океанах, поглотивших жатву, Когда во мне оживают бесприютные дни — В лохмотьях, в дыму дурмана, За наглухо закрытыми ставнями, Где одинокое слово в безумной гордыне Тщилось обнять пустоту, — Тогда о тебе я думаю, мама, О веках твоих прекрасных, опаленных годами, Об улыбке твоей, царившей в моих больничных ночах, Об улыбке, которая торжествовала над всеми невзгодами. О моя мать — моя и всего человечества, Мать ослепленного негра, который сегодня Снова увидел цветы! Я жадно, я жадно вбираю твой голос, Прочерченный криком отмщенья, Пронизанный кличем любви.

Часы Перевод М. Ваксмахера

Бывают часы мечтаний В спокойствии ночи, на дне тишины. Бывают часы сомнений, Когда раздираешь со стоном бархатный занавес фраз. Бывают часы мучительной боли, Когда вдоль военных дорог материнская память бредет. Бывают часы любви — В хижинах светлых, пронизанных песней желанья. И бывают часы — их светом своим озаряют грядущие дни, Точно солнце, что на восходе румянит древесную плоть, — Так в сутолоке часов, В бреду беспокойных часов Наливается нового времени завязь — Плодотворных часов равновесья.

Цепи в агонии Перевод М. Ваксмахера

Димбокро [324] … Пуло-Кондор [325] … Хороводы гиен вокруг кладбищ, Земля до отвала кровью сыта, солдатня ухмыляется, На дорогах дьявольский скрежет бронированной злобы, В рисовом поле лежит убитый вьетнамец, В Конго каторжник стонет, в Штатах брата его линчуют. Я слышу зловещую поступь молчанья — Тень стального крыла проносится над новорожденным смехом. Димбокро… Пуло-Кондор… Мечтали они, что цепи задушат надежду, Что пот загасит искры горящего взгляда. Но брызжет солнце из наших песен, И от саванн до джунглей Наши руки, готовые к бою, Протянули удрученным невольникам полные горсти надежд. Димбокро… Пуло-Кондор… Слышишь? Подземные соки бурлят. Это песня убитых братьев. Несет нас она к садам расцветающей жизни.

324

Димбокро —город Берега Слоновой Кости.

325

Пуло-Кондор— группа островов в Южно-Китайском море. На самом большом из них была тюрьма, где содержались борцы за свободу Индокитая.