Поэзия народов СССР XIX – начала XX века
Шрифт:
* * *
А там пастухи на свободных горах Огонь развели и друг друга зовут. Я узник, я пленник, покинутый тут… А там пастухи на свободных горах… Скитальцу, мне мирный неведом приют, Во власти я чьей-то, я в чьих-то руках… А там пастухи на свободных горах Огонь развели и друг друга зовут… * * *
Вот снова дорога моя влечет меня в новые дали, Унылою песней, как встарь, баюкает поезд ночной. Я снова бездомен, один, томлюсь в непонятной печали, Опасности, бедствия вновь предчувствую чуткой душой. Просторам земным нет конца, не кончено время скитаний! Но я приближаюсь к тебе, — хоть в снах для меня просияй! Чем ближе ко мне твой рубеж, тем ты для скитальца желанней, Тем голос призывнее твой, родной обездоленный край! Всем сердцем стремлюсь я к тебе, о родины сердце святое, Печальной душою твержу я слово отчизны
КОСТАН ЗАРЯН (1885–1969)
* * *
Горек хлеб на столе наших дней, Их судьбы В венках из шипящих змей Неистово пляшут на том невозделанном поле, Которое жизнью своей Называют люди… Словно ручей, сорвавшийся с кручи, Падало сердце мое, Тяжело ударяясь о скалы бед, Но песен покорных не обрело, Есть поднесь у него только стоны. По опаленным ущельям тоски Влачится оно, Стеная. Горько ему одному В тишине дрожащей, осенней, — Ни спасенья, ни хлеба Осень уже не сулит. Она превратилась в отроковицу, С собой бы договориться и что все другие ей! Горек хлеб на столе наших дней. МИСАК МЕЦАРЕНЦ(1886–1908)
* * *
Ночь сладостна, ночь знойно сладостна, Напоена гашишем и бальзамом; Я, в опьянении, иду, как светлым храмом, — Ночь сладостна, ночь знойно сладостна. Лобзания дарит мне ветр и море, Лобзания дарит лучей сплетенье, Сегодня — праздник, в сердце — воскресенье, Лобзания дарит мне ветр и море… Но свет души, за мигом миги, меркнет, Уста иного жаждут поцелуя… Ночь — в торжестве; луна горит, ликуя… Но свет души, за мигом миги, меркнет… НА РАССВЕТЕ
В горах в монастыре песнь колокола плачет; Газели на заре на водопой спешат; Как дева, впившая мускатный аромат, Пьян ветер над рекой и кружится и скачет; На тропке караван по склону гор маячит, И стоны бубенцов, как ночи песнь, звучат; Я слышу шорохи за кольями оград И страстно солнца жду, что лик свой долго прячет. Весь сумрачный ландшафт — ущелье и скала — Похож на старого, гигантского орла, Что сталь когтей вонзил в глубины без названья. Пьянящий запах мне бесстрастно шлет заря; Мечтаю меж дерев, томлюсь, мечтой горя, Что пери явится — венчать мои желанья! ВЕЧЕРНЕЕ ЖЕЛАНИЕ
В закате таять, ждать, надеяться до дрожи, Вверять себя тропе, струящейся в тиши, И сбрасывать, как змей изношенную кожу, Пресыщенность и лень с изломанной души, Луною пеленать ее, совсем больную, Быть братом синей мглы и розовой реки, И слушать, как поет, найдя тропу сквозную, Бродяжка — ветерок, не знающий тоски. Скитаться по полям, входить в калитку сада, Всю душу открывать колосьям и плодам, И с духами лесов, доверясь их крылам, В чащобы тишины летать; ведь надо все же Сродниться с каждым деревом, ведь надо Любить цветы, траву и все, что с ними схоже. В закате таять, ждать, надеяться до дрожи. ПЕСНЬ ЛЮБВИ
Дурманит ночь, туманит разум ночь, И, если не в дурмане, то в бреду, По зыбкой лунной тропке я бреду… Дурманит ночь, туманит разум ночь. Навстречу ласке моря я бреду, Там лунный свет и тени-миражи, — Сегодня воскресение души… Навстречу ласке моря я бреду. Но исподволь ветшает свет души, Коснуться бы устами той, одной… Сияет ночь звездами и луной… Но исподволь ветшает свет души. НОЧНОЙ ПОЛИВ
Эх, как трется спиною о влажную тьму река, На кремнистых уступах нутро свое разодрав, Ах, как рвется ручей в буйство листьев, цветов и трав, Вожделея и помня, что летом ночь коротка. Тени скал под луною полночный плетут узор, В их объятьях качаются улицы и дома, А под кровом листвы Богоматерь стоит сама. А деревья столетние молятся на собор. Возле самого берега грезят во тьме сады, Той водою, что мимо стремится бог весть куда, Чтобы жизнь продолжалась, живому нужна вода, Без нее пропадут новорожденные плоды. В час ночного полива с лопатою на плече Босоногий садовник стоит у костра и надет, А туман над садами пахуч, словно дикий мед, И сверчки под луною стрекочут в густом плюще. Поднимаются к небу и стрекот и аромат, Прочертив полосу, словно новой кометы хвост, На песке вместе с волнами тают слезинки звезд, И костры златогривые вдоль
берегов горят. Ах, как лихо бежит по арыку к садам ручей, С чьей-то песней сплетая напев торопливый свой, Ветерок, налетев, рукоплещет ему листвой, Месяц светит ему, разметав серебро лучей. Люди рушат запруды, течет и течет вода, — Пьют розарий, тутовник и поле и огород. Два удара мотыги — и новый поток поет, Извиваясь змеей, поспешая бог весть куда. И уже меж стволов не земля, а речной затон. — Хватит! — кто-то кричит, — как бы лишку не натекло! — Жирно чавкает ил, да по гальке скребет кайло… «Хватит!», «Хватит!», «Довольно!» — несется со всех сторон. В винограднике девушка, что-то поет она, А садовнику мнится — над люлькой тоскует мать… Плоть земная готова в страданьях добро рожать, Вожделенья и страсти свои утолив сполна. ХИЖИНА
Где-нибудь у горы крутой, Близ тропы годами пустой Мне бы хижиной стать простой. И при солнце и при луне Поджидать бы путника мне; Зазывать бы мне на постой Тех, что едут не большаком, А тропой от звезд золотой, И для них, дымя очагом, Пищу греть на своем огне… Зазывать бы мне на постой Тех, кто мимо бредет с мешком, И, пришедшим ко мне пешком, Воздавать за привет простой. Воздавать за привет простой Жаркой печью, вином, едой, Поднося от своих щедрот Свежий хлеб и душистый мед. Сладко было бы слушать мне При трескучем живом огне Песню ставшего на постой, А потом при немой луне Снами вскармливать в тишине Душу ставшего на постой. Сладко было бы мне, едой Наполняя мешок пустой, Вспомнить утром о песне той, Постучавшейся в дверь ко мне, Повздыхать, погрустить чуть-чуть, Как-то дальше отыщет путь Постучавшийся в дверь ко мне. Мне б зимой в снегопад густой С не истраченной добротой Гостя ждать у тропы крутой. И того, кто тропою той С гор спускается при луне, — Провожать к столу прямиком, Я все это видел во сне. Быть столом и быть очагом Подошло бы, наверно, мне. Нет, не сладить уму с мечтой, Быть бы мне близ горы крутой, У дороги всегда пустой Горной хижиною простой, Ждущей путника на постой. ИЗ АЗЕРБАЙДЖАНСКИХ ПОЭТОВ
ЗАКИР (1784–1857)
ГОШМЫ
* * *
Задержите на час полет в высоте, Поглядите на скорбь мою, журавли. Вы куда и откуда стремите полет, В облаках величаво трубя, журавли? Здесь, под вами, чернеет разрушенный кров! Пролетайте над ним, как тень облаков! Вы летите над гнездами ястребов, Сберегите в пути себя, журавли! Я, живя на чужбине, надежду таю; День и ночь я о родине слезы лью. Я, как вы, чужестранец в чужом краю, Вдаль я вас провожаю, скорбя, журавли! Я люблю ее пастбища, водную гладь, Хоть бы раз мне лицо ее увидать! Может, вы мне хотите о ней рассказать Шумом крыл и наклоном шей, журавли? Я — Закир! Мне огонь пожирает грудь, Передайте мне весть иль хоть что-нибудь! И сердца, вас ведущие в дальний путь, Пусть не будут грудой камней, журавли! * * *
Все ль ты ей передал, о зефир, когда Ты в садах пролетал? — Что она отвечала? И когда о глубокой печали моей Ты в деревьях шептал — что она отвечала? Припадая к ногам бессердечной моей, Как я предан скорбям, сообщил ли ты ей? И когда ты сказал ей, что снега бледней Лик мой розовый стал, — что она отвечала? Разве ты не заметил у ней на лице Состраданья ко мне? И когда ты в конце Своей речи сказал, что в железном кольце Злой недуг меня сжал, — что она отвечала? Скорбь связала меня по рукам и ногам; Темнота подступает к угасшим глазам; Дал ли волю, зефир, ты словам и слезам? И когда замолчал — что она отвечала? Все ли ты о Закире, зефир, сообщил Ей — луне величавой в собранье светил? Неужель ты в ней жалости не пробудил? Все ли ты ей сказал? — Что она отвечала? * * *
О боже, что ж ты столь жесток, Что стал влюбленных разлучать? Ужель ты не боишься, бог, Что будут плачем докучать? Я в путах сам тебя молю, Что муки адовы терплю… Из черных локонов петлю Я не пытаюсь с шеи снять! В разлуке — каждый, кто влюблен, Землею будет полонен. Но знак подай, что это он Из гроба, чтоб его узнать! Я умер к милой на пути. Ее рыдать — не допусти! Мой труп с пути ее снести Молю познавших благодать! Ни славы, ни величья нет! Не сыщешь прошлого примет! Бутонам уст принес обет Закир в разлуке умирать!
Поделиться с друзьями: