Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

ОТВЕТ ПОЭТУ, КОТОРЫЙ СПРАШИВАЛ О ПОЛОЖЕНИИ В ХОДЖЕНТЕ

Здесь положение — хоть плачь, и улучшенья нет. Питаемся отчаяньем, а насыщенья нет. По щиколотку летом — пыль, зимою — грязь в жилищах, — Вот все убранство их, других там украшений нет.

РУБАИ

1

Пропорхнула жизнь моя, как весенний ветерок, День и ночь мои обрек на страданья злобный рок. Глаз, бывает, я сомкнуть не успею — ночь прошла, Веки чуть смежу — гляжу: день уже отбыл свой срок.

2

Хоть и венценосец ты, хоть великим ты слывешь, Хоть подчинены тебе земли и моря, а все ж — Сея просо, не мечтай, что оно родит пшеницу: Что посеял, только ты впоследствии пожнешь!

3

Разочарованием небосвод меня клеймил, Он мне сердце истерзал, душу скорбью ущемил. В одиночестве сгорел я надгробною свечой — И забудут обо мне все, с кем жил, кто был мне мил.

МУХАММАД СИДДЫК ХАЙРАТ (1878–1902)

САТИРА НА НАЧАЛЬНИКА НОЧНОЙ ПОЛИЦИИ БУХАРЫ

Толстобрюхий! Сидишь ты в седле, а подобен свинье. Что за странность: ты стал главарем людоедов-волков! Кто видал, чтобы волки вождем признавали свинью? Ты — свинья, но по нраву ты волк, ты таков, ты таков! Впрочем, злобный ты волк иль свинья — людям ясно одно: Твой эмир — с волчьим правом свинарь, он — вожак подлецов! Ты преступников ищешь? Главарь грабежей, постыдись: От твоих мы страдаем воров, от эмирских воров! Покрываешь злодеев ночных под покровом ночным, И в опасности ныне у нас каждый дом, каждый кров!

МУСАДДАС

Предела горя я достиг, мой жребий страшен и жесток. Истерзан в сердце у меня, изранен каждый уголок. О развлеченьях я забыл, от наслаждений я далек, Нет кубка у меня в руке, к вину я не ищу дорог. Меня бы и цветущий сад в моей-печали не привлек, И неохота мне теперь понюхать иль сорвать цветок. Мне больно видеть, как вокруг путем неправым жизнь идет, Мишенью выбрали меня печаль и постоянный гнет. Тоска, тоска со всех сторон — день изо дня, из года в год. Я цели не могу достичь, я не могу идти вперед, Я места днем не нахожу, я истомился от невзгод. А ночью в скорби я брожу и мне не светит огонек. О сердце, радости сосуд, что опрокинут кверху дном, С тебя теперь сошла глазурь, ты не наполнено вином, В тебе тоска моя живет, усиливаясь с каждым днем, Ты умираешь наконец, объято медленным огнем. Где страсти, где мечты мои? Погибли, стали темным сном, Живу без мысли, без страстей, в своем унынье одинок. Скажи, по прихоти какой ты спрашиваешь обо мне: Здоров ли я? Нет, болен я, от слов мне тяжелей вдвойне! Разбит я злобною судьбой, я горько плачу в тишине, Я истощен, согбенный стан подобен молодой луне, Не жаждет радости душа, она расплавлена в огне, Остыло сердце, бедный ум из-за разлуки изнемог. Из-за насилья наших дней, что мерзко угнетает нас, Как у Хайрата, у меня опали крылья, дух погас, Душа томится в кандалах, не слезы — кровь течет из глаз, Как эта рифма, скорбь моя повтор находит каждый раз. — Я, как подстреленный птенец, в пыли, в крови лежу сейчас, Найди я ворона крыло — я и под ним спастись бы смог!

ИЗ КИРГИЗСКИХ ПОЭТО В

ТОГОЛОК МОЛДО (1860–1942)

ЧУМА

«Ох, семья моя велика, И корова для нас, что мать, — Не протянем без молока — Не спеши ее отнимать, Отступись, отойди, чума, От коровы ты откажись, Оглянись, посмотри сама На бедняцкую нашу жизнь. О чума, отпусти, молю, Отпусти корову мою, Пожалей ты моих детей, Сосчитай-ка мою семью! Десять ртов у меня, гляди! Чем я стану птенцов кормить? Пощади, чума, пощади, Не руби последнюю нить! О чума, в чем моя вина? Ведь корова у нас одна, Не души ее, не души, Чтоб не плакали малыши…» Но мольбе не вняла чума И корову взяла чума — Задавила жертву она, Осушила родник до дна. Молока семье не видать. Вновь поет-причитает мать О корове, которой нет, О чуме, что застила свет: «Нас корова кормила, с ней Мы не знали голодных дней. Подарил кормилицу тесть. А теперь нам нечего есть… Всем корова нужна была, Всем по праву она была — И знакомые и родня Предлагали взамен коня. Но дороже любых коней Нам корова наша была, Мы не ведали горя с ней — Она полной чашей была. Золотое вымя ее — Благоденствие и покой… Но лихое пришло житье, Мы не ждали поры такой. Десять бедных моих птенцов! Черный день к нам в юрту пришел. На веревке висит кольцо, А в земле — сиротливый кол… Я рыдаю скорбя, чума, Я слезами вся истекла, Проклинаю тебя, чума, Ты на смерть семью обрекла!»

₁₈₈₈

ЖАЛОБА ДЕВУШКИ, ВЫДАННОЙ ЗАМУЖ ЗА СТАРИКА

Солнце раннее не взошло над отрогами гор крутых И не слышала ничего я о сверстниках молодых. Не спустилось солнце еще за отроги высоких гор, Что за слово это — жених, я не ведала до сих пор На погибель, ох, на беду Я за старца замуж иду. Разве замуж так выдают? Как овцу меня продают. Слезы лью у всех на виду, За хромого замуж иду. За горбатого старика, За богатого старика. Словно лошадь на поводу, Против воли замуж иду. Старика я буду женой. Продал дочку отец родной, Сторговались, сошлись в цене… Горе горькое бедной мне! Гонят замуж, как на убой. Грех, отец мой, великий грех, Проклинаю тебя при всех: Рухнет дом, что сложен тобой, Околеет твой жеребец, И развалится твой дувал, Ты для дочери зверем стал. Проклинаю тебя, отец! Жить я буду, тебя кляня. Ты родное дитя продал. Много ль взял, отец, за меня, Много ль денег за дочку взял, Породнившись с баем седым? Проклинаю я твой калым. Аманбек, ты старший мой брат, Мы резвились в одном саду, Ты в беде моей виноват — Не сумел развеять беду. Мы с тобой дружили, джене, Брата старшего ты жена. Не пришла на помощь ко мне, Не простится эта вина. Если б мама жива была, Дочь в обиду бы не дала. А отец — он продал меня, Чтоб поправить свои дела. Плачь, несчастная, плачь, Эркеч, Что теперь красоту беречь. Чем женою быть старику, Лучше сразу в могилу лечь. Стал постылым мужем старик, А кому он нужен — старик? Что мне бархат и что шелка, Лютой смерти хуже старик. Не пришлось мне жить молодой. Кто считается с сиротой! «Скот в большом хозяйстве нужней», — Рассуждает родитель мой. И надежды^– мои в пыли, И желанья не расцвели, Осыпает яблоня цвет, Вместо сверстника-жениха Стал мне мужем трухлявый дед, Я зачахну во цвете лет, Как могила, буду тиха.

₁₈₉₀

ЖАЛОБА ДЕВУШКИ, ВЫДАННОЙ ЗАМУЖ ЗА МАЛЬЧИКА

Грозный свекор мой — Шеримбай, А отец мой — бай Карабай. Я при муже, а не жена, Я томлюсь ночами одна. Возле дома дувала нет, Тени в зной самой малой нет, Негде скрыться, как на беду. Мне исполнится двадцать лет, С кем же душу я отведу? Старики собрались на той, На ковре они сели в круг. Жиром лоснится, золотой, Перед ними в миске курдюк. Шестилетний глупый малец Мужем сделался Анаркуль. Вековухою лучше быть, Пережить я это могу ль? Проклинаю тебя, отец, Пред людьми унизил меня, За мальчонку выдал силком. Не взберется муж на коня, Не приедет за мною в дом. С верховой ездой незнаком, Неумел он и неуклюж, Смех и горе — ребенок-муж! Умереть бы мне от стыда! Мужа этого до сих пор Я не видела никогда! За погодка бы замуж мне! Не гордилась я женихом. Не явился к моей родне На коне своем он гнедом. В юрте не было молодух, Обступивших шумно кругом, Поздравлявших невесту вслух, Говоря: «Ай, славный жених!» Почему мне радости нет? Анаркуль ли хуже других. Двадцать пять проплакала лет. Самых лучших лет молодых… Кем я проклята? Там и тут Старой девкой меня зовут. Все позорят Анар вокруг. Есть ли ночь без горя, без мук? Есть ли жизнь для бедной меня? Если замужем мне не быть, Мне сиянья не видеть дня. Если выйду из юрты вдруг, — Если гляну на горный луг, Поднимусь я на ближний холм, — Посмотрю, не едет ли друг, Мой жених желанный, верхом, — То увижу одни стада… Равнодушный пасется скот. Гор зазубренная гряда, Где терновник колкий растет, Две березки, ельник густой Не услышат жалоб моих. Стопудовый не сдвинуть куль… Плачь, несчастная Анаркуль, Не приедет к тебе жених! Горе мыкать мне предстоит, Не приедет статный джигит, Погоняя тулпара вскачь. Тот, кто мил мне, кто сердцу люб… Лучше б в свекоры — карагач, А в мужья бы ветвистый дуб! Позабыла б я горький плач, С женихом въезжая в аил, Стала радостной, расцвела… Ох, тоска меня извела, Я измучилась, нету сил! Столько горя принесший мне, Пусть сгорит отец мой в огне. Шеримбаю он продал дочь, В душной юрте и день и ночь Я в слезах живу, как вдова, Обвенчали меня с юнцом… Если б дядя — отцу он брат — Разговор бы начал с отцом, Упросил бы его назад Шеримбаю вернуть калым, Развести с мальчонкой меня И с ровесником обвенчать, С молодым, любимым моим, Наши судьбы соединя, — Перестала бы я рыдать. А не справят свадебный той, Чем при муже гибнуть вдовой, Пусть зароют в землю живой.

¹⁸⁹⁰

О СОБАКЕ, КОТОРАЯ ХОТЕЛА СШИТЬ СЕБЕ ХАЛАТ — ДООЛДАЙ

I

«Лютой злою зимою От стужи околеваю, Зубами стучу и вою, Мечтаю о доолдае! Меня доолдай согреет. Ай, хорошо в доолдае! Ох, весна бы скорее, Наймусь я на службу к баю. Стану пасти отару, Наймусь к хорошему баю, Буду работать не даром И буду к зиме в доолдае. Много шерсти овечьей Возьму в награду у бая И буду в тепле, беспечно Лежать себе, размышляя…»

II

Но вот зима миновала, Потом весна миновала, И наша Собака забыла, Как в снегу завывала. Жаркое солнце светит. Собака сидит без дела. Язык непутевый свесив, Нежится, разомлела… Мимо бежит Лисица И говорит с усмешкой: — Время терять не годится, Шей доолдай, не мешкай! — Ах, Лисичка родная, Кто мне шерсти предложит? Что и делать, не знаю. Кто мне, бедной, поможет?… Ленивая эта Собака Забыла, как выла, страдая. За целое лето Собака Не сшила себе доолдая!

₁₉₀₇

ТОКТОГУЛ САТЫЛГАНОВ (1864–1933)

ПЯТЬ КАБАНОВ

Все вы воры — Акмат, Дыйкан, Бактияр, Минбай, Атакан, С вами — злобный Эгемберды, Наготове у вас аркан. Но теперь мы вам, подлецы, Не дадим ни одной овцы, Вы отныне нам не страшны, Рыскулбековы кабаны! Вся долина, все семь родов Защитят и сирот, и вдов. Все четыре тысячи юрт Перережут ваши пути, Вашу черную кровь прольют, От расплаты вам не уйти. Обирать себя не дадим, Не пропустим даже в Арым. Если ты, Мырзакан, придешь, Чтобы вспомнить былой грабеж, Если ты придешь, Керимбай, — Приготовим для встречи нож, Разговоры будут просты — Вспорем жирные животы. Заносили вы каждый год В книги все добро букары, Забирали последний скот, И терпели мы до поры. Но дошел до края народ: Не найти теперь и норы, Не найти и клочка земли, Где укрыться бы вы смогли! Знаем, все манапы давно С богатеями заодно, Не хотят беднякам помочь, А у нас — аж в глазах темно. Все подряд готовы забрать Беспощадные кабаны! Кожу с нас готовы содрать Кровожадные кабаны! Вам одно — напиться, пожрать, Плотоядные кабаны! Обескровили воры нас, Истощили своей алчбой. Доконали поборы нас, Надоело терпеть разбой! Перед вами — любой неправ, Обираете, покарав, Очумели — в десять коней Наложили на старца штраф, На беднягу Орозалы! До чего впятером смелы! Все, что есть у вас, кабаны, Вы отняли у букары, Из-за вас еще с той весны Побираться пошел Сары. С вами надо быть начеку — Не прощаете бедняку, Если он на статном коне, Если конь хорош на скаку. Нет у жадности вашей дна. А у нас — найдется вина… Опечалился Тоялы: Атакан забрал скакуна. Обозлившись, и у меня Вы могли бы отнять коня, Юрту, вещи к рукам прибрав, Вы могли бы добавить штраф. Вы убийцы, пять кабанов! Кровопийцы, пять кабанов! Вы могли б, мне живот вспоров, Полизать горячую кровь… Хоть злодейства не сокрушу, В сердце гнев я не зря ношу. Дважды мне все равно не жить, И пощады — не попрошу!

₁₈₉₄

ДЕВУШКАМ

В свои атласные курме Нарядитесь, девушки. Пока веселье на уме, Веселитесь, девушки. Не возвратить счастливых дней, — Блаженством юности своей Насладитесь, девушки. Кто сам не пляшет, не поет — Смеющихся не признает, — Не скучайте, девушки, Жизнь, драгоценная пройдет, Так и знайте, девушки. Свои атласные курме Надевайте, девушки, Пока наряды на уме, Щеголяйте, девушки. Пока прекрасны ваши дни, Расцветайте, девушки, Не возвратятся вновь они, Так и знайте, девушки. Цветите, как цветы цветут, И влюбляйтесь, девушки. Дни наслаждения пройдут — Наслаивайтесь, девушки. Играйте, пойте, смейтесь вы И гуляйте, девушки. На старость не надейтесь вы, Так и знайте, девушки!