Поэзия социалистических стран Европы
Шрифт:
* * *
Дай мне в тебя вглядеться. Подожди. Как стая птиц, закончив перелет, Спустились мысли с облачных высот - Им нужно время, чтоб в себя прийти. Вселенной было мало им в пути, Все, кроме звезд и высоты,- не в счет. Но явлен мне бровей твоих разлет - И звезды остаются позади. Ты – это ты. Могу тебя обнять, И снова можем мы побыть вдвоем. И мне легко и радостно опять. Смеется все внутри, хоть губы сжаты. Но вижу блики на лице твоем, И с губ слетают хохота раскаты. * * *
Ты и пространство слиты, нет границы. И ум никак вопроса не решит, Что мне, а что тебе принадлежит В игре, которая меж нами длится. Такая слитность к слову «мы» стремится. Небесный блеск, из тонких нитей свит, Звучаньем слившихся миров спешит Излиться радостью на наши лица. Когда мой взгляд
Вальтер Вомацка (ГДР). Фрагмент витража.
ИОГАННЕС БОБРОВСКИЙ
И.-С. БАХ
Городская свирель - сей муж своенравный, со шпагой, как с мелодией сентиментальной (и представьте себе, человек деловой, знает цену и себе и другим), детской радости полный там, где плещет волна, там, где время как живая вода. Оттого с ним и дружат и нагой Иордан, и беременный небом Евфрат, Нет, ему не забыть биенье залива морского и того, кто незримо ступал за огнем уходящим, окликая планеты, задыхаясь в древней тоске, И порой, то ли в Кётене, где блещет придворная музыка, то ли в Лейпциге (роскошь бюргеров, великолепье) - приближается звук, возникает то самое – вновь. Под конец он не слышит уже ликованья вешнего Троицы в трубном пении меди (до которой – 16 футов). Только юные флейты бегут перед ним, танцуя, когда он, утомленный, нотные бросив тетради, покидает свой дом старомодный, чуя ветер летучий, уже не узнавая земли. ПАМЯТНЫЙ ЛИСТОК
Годы как паутина, годы. Паучье время. Цыгане брели с лошадьми по глинистым тропам. Старый цыган шел с кнутом; цыганки останавливались у калиток, гадали, держа в ладонях полные пригоршни счастья. Потом они исчезли. За ними пришли душегубы с каменным взглядом. Как-то раз старуха, выйдя из тесной каморки, удивилась – куда пропали цыгане. Слушай, как дождь шумит над косогором: идут те, кто невидимы больше,- по глинистой древней тропе, залитой мутной водой. Ветер в кронах чужбины колышет пряди черных волос. ПУТНИК
Вечером поет река, тяжко дышат леса, исчерчено небо кричащими птицами. Над берегом древней тьмы мерцает звездное пламя. Я жил, как люди живут. Мне были открыты ворота без числа. Если было закрыто, я смело стучал. Теперь открыто везде. И руку тебе подает зовущий. Входи и не бойся. Скажи: леса поют, в вечернем дыханье реки мчатся рыбы, и небо дрожит в пламени. ДОН
Возникают деревни из дыма. Над берегом дали в огне. И в долине загнан поток, выдыхает он иней, темная тишь в погоне за ним. Бело над стремниной. Нависли тьмой берега. И кони восходят по склону, И склоны над берегами вдруг обнажают вдали за полями древние стены, под юной луною, под небесами. Там див кличет на верху древа, облака оглушает, птица, вся из печали, кличет над склонами брега, слушать велит долинам: «Холм,- говорит,- разверзнись: выйди, павший, в своих доспехах, воин, шлем свой надень». ФРАНЦ ФЮМАН
НИБЕЛУНГИ
Уложены штабелем грубым, что стал их последним ночлегом, червивые, вшивые трупы чернели, краснели под снегом. Гниющая, темная масса, обкарканная вороньем, выклевывающим мясо и снег, что тает на нем. И где их родные дали? Там, на краю земли. Чего они здесь не видали? Они за князем пошли. Вожди им сладко пели, что будет любой награжден, на Рейне – их колыбели, и вот их кладбище – Дон. За ними мосты взорвали, в полях ни былинки нет, виселицы с развалинами прочерчивают их след. О верности, славе, чести развеяны ветром слова, и ничего, кроме мести, не остается для вас. Слова, словеса, витийство. Иссякли запасы лжи. А ваши дела – убийство, мучительство, грабежи. Верны кресту и Валгалле, вы начинали резню, а тех, кто с вами шагали, вы предавали огню. Огнем опалившие страны, ныне жертвы воды. О Нибелунги, тираны, династия зла и беды! Вырваны ваши главы из мифов, преданий, книг. Убийцы
не знают славы. Люди забудут о них. Срастаются раны луга, опять зеленеет лес, сиренью пахнет округа, а запах крови исчез. Народы дышать начинают, убийцы сгорели дотла, и гром голосов проклинает Нибелунгов дела. ДОМА ИЗ СТАРИННЫХ СКАЗОК
Дома из старинных сказок… Вот он – дом для голодных, со стенами из булок и крышей из пряников. В окнах – окорока. Приветливый голос зовет подойти поближе, приглашает наесться досыта. Но что это?… Жирный дым выползает из брашен огромных. Добела накалились колосники, дверь заскрипела на петлях только что отворенной клетки. И чей-то отчаянный крик замирает, Вот он – дом для невест. Спешились женихи с горячих коней, и сердца их бьются в могучем утесе груди, и они клянутся в вечной любви. Но что это?… Женихи омывают кровавые руки в ручье. В тачках увозят горы колец золотых и роют ямы для бочек - тяжелых бочек, набитых телами. А вот он – дом красотой опьяненных. В прекраснейшем замке земли поэты хвалу воздают прекраснейшей из королев, чью красоту даже зеркало громко поет… Но что это?… Охотник приносит блюдо, на нем горячее сердце дымится. Он поведал о смерти крестьянской девушки, что превзошла красотой королеву. Дома из старинных сказок. Но что это?… ДЕТИ НА ВЗМОРЬЕ
Взморье – простор для работы, к работе рвется рука. Можно строить без счета из мокрого песка: мосты, ворота, дороги, замок, вал крепостной, горы, холмы, отроги, а рядом кипит прибой. Хороша такая забава: с водою смешать песок, понастроить слева и справа много мостов и дорог, вот и озеро заблестело, вот колодец, а вот дворец - играя, ведет свое дело ребячливый творец. Но вскоре вода нахлынет, прорывая дамбы заслон, и громада горная сгинет, и замок будет сметен, с волной уплывает в море все, что выстроил ты с трудом, ни следа не останется вскоре от шедевров на пляже пустом. Но чудо свершается снова, созиданию нет конца; волны ушли – и готовы трудиться руки творца, замки, валы, бастионы возводить с великим трудом, вновь победит побежденный на побережье морском. И ты осознал уже что-то неизбежное для души, и снова строить охота, и будут опять хороши горы, мосты, ворота, замок, вал крепостной, ты зачарован работой, а рядом кипит прибой. ПАУЛЬ ВИНС
ВРЕМЯ МЕЧТАТЬ
Над башнями бронеплатформ веет ветер мечтаний. Мечта – безветрие в шторм, в штиль – зов штормовых скитаний. Утонет в крови и опять средь битвы вспорхнет беспечно. Есть ли время мечтать? Его нет. И оно вечно. МАЯКОВСКОМУ
Лилипутов-прохожих песнь, а не лесть тебе, великану московскому, Владимиру Маяковскому. Жизней тебе – тысяч десять! Пусть мертвых на дне могилы холод лижет и гложет - голоса твоего революционная сила холодом стать не может. По рельсам подземным – огней поток; новых морей на земле рожденье; дожди; победа над притяженьем - в ритме твоих строк. Взора за горы отвага. Семимильного сердца бой, Слушай печатанье шага миллионного за тобой. И если юным планета от полюса к полюсу кликнет зов, раскатится эхом ответа твое двадцатидвухлетнее: «Я готов!» ГОЛОС ГОРОДА
Привет тебе, яростный, хриплый и радостный, Привет тебе, города голос! Славлю хлопанье двери и звон открываемых окон, И песню трамвайного рельса, и речи колес, И топот, и ропот шагов беспрестанных, Быстрых, уверенных, четких, растерянных, И тебя, шум листвы В крохотном садике Между двух серых зданий,- Я славлю. Тебе мой привет! Славлю смех ребятни, запускающей новый волчок, Голоса усталых приезжих, Голоса этих женщин (как они окликают друг друга из окон!) И негромкий голос врача. Я слышу приказы, рассказы, случайные фразы, Голоса твоих улиц и грозных цехов, Эхо мощных заводов, эхо рыночных сводов… И тебе, Счастливый и тихий В невидимой комнате Голос влюбленных,- Тебе мой привет! Я славлю звон колокольный в час дымного вечера И ветреным утром – гуденье сирены. Приливы, отливы толпы и гром демонстраций, Голоса беспокойные, злые, нестройные,- И брань, и хвала, и рассказ про людские дела… И тебе, Безмолвный, но чистый Голос младенца У материнской груди,- Тебе мой привет. Привет тебе, яростный, хриплый и радостный, Привет тебе, города голос! Тебе, моя жизнь!
Поделиться с друзьями: