Поглощенное время

"Не угадаешь, и не пытайся. А какую альбу хочешь ты?" - спросил голос.

"Никакую!
– сердито ответил трувер, - Я не трубадур и придавать смысл ее чувствам сорокалетней давности не обязан".

"А все-таки? Про долг ты понимаешь хорошо, это своего рода страсть, и уже готов расплатиться альбой и отделаться от них от всех, так? А потом кануть в ничто?"

"А ты-то кто?!"

"Я!"

"Вакх?"

Совершенно пустое серое молчание в ответ.

"Пожирательница плоти?"

Чуть шевельнулось болезненное отвращение, будто бы кто-то внутри проглотил толченого стекла.

"Львиноголовая Сохмет?"

"Чуть ближе. Я-то сопротивляюсь Пожирательнице, а вот ты с радостью готов ускользнуть и исчезнуть, как я вижу. Ты не умеешь существовать"

"И что?! Я и не был должен, так?"

"Ты умеешь только двигаться. Тебе неплохо в небытии, потому что про хорошо и про бытие ты ничего не знаешь. Ты исчезаешь и заставляешь исчезнуть меня. Надоело!"

"Да кто ты?!"

"Я!"

"Я, я, я!!! Кто?! Объяснись, наконец!"

"Я - мое имя"

"Очень приятно! Я что-то тебе должен?"

"Быть"

"А меня нет, по-твоему?!"

"Не знаю..."

"(...Крайне непристойное проклятие с пожеланием провалиться прямо в гениталии преисподней и там свариться в расплавленном камне...)"

"Прекрати! Замокни, пустышка! Хватит уже ссылаться на кастрацию и отказываться быть. Хватит подыгрывать смерти"

"Я - не - желаю - быть! Ясно? Сам будь, если надо - я-то здесь при чем? Отвяжись!"

"Ах, так?! Я тебя вызываю, трус! Я вызываю!"

И тут частокол елей перед Гебхардтом Шванком раскрылся, он на мгновение увидел высокое голубое небо с единственно пушинкою облачка. Ели заплясали, закружились, по зимним небесам почему-то с визгом пронеслись стрижи и рассредоточились трезубцем...

"А где же мухи?" - поразился Шванк и увидел: исчезли поседевшие ели, и на месте их давно стояла глиняная мазанка, та, что над морем, и между яблонь покачивался гамак. Звучно упало яблоко.

– Боже, нет!!!
– завопил Шванк, не привычным голосом кастрата, он издал почти басовый, по своим понятиям, громкий рев; где-то с еловых ветвей обрушился целый сугроб.

И молчание.

– Не оставляй меня здесь! Не надо! Если я усну здесь, то замерзну, - и заверещал в полную силу своего знаменитого голоса, так же механически, как стрижи, - Выпусти меня немедленно!!!

"Ладно, - легко согласился голос, - ты решил жить. Так и живи".

Сад его мечты свернулся в точку и исчез; оказалось, что Шванк судорожно трясет большую ель, стоит уже в сугробе, а снег сыплется ему прямо за шиворот и тает там.

– Сукин ты сын!
– досадливо проворчал Шванк, - Куда я денусь - буду, но ради чего, ты мне скажи?

"А ты не обязан быть ради чего-то. Ты не знал?"

Тут Гебхардт Шванк от удивления сполз по стволу и уселся прямо в снег, растопырив лыжи.

"Не обязан ты ни альбу писать, ни роман заканчивать. И жить, если не хочешь, тоже никому не обязан"

– Хочу, как выяснилось...

"Тогда вставай"

***

Приятно, но чересчур навязчиво забарабанил дятел - оттуда, где был спрятан стольный город Гавейна. Гебхардт Шванк немного ускорил шаг - подобные звуки никогда ему не нравились, он приходил от них в капризное раздражение, и очень быстро.

Но это раздражение вызвал не только невинный дятел. Посмотрите-ка, вот он возвращается из Леса, от Сердца Мира - а стать Домом Божьим ему, видите ли, не по чину, и он-то в этом не виноват! Не виноват, но в своем роде проклят.Тогда хотя бы что-то о Пожирательнице выяснить, но и то... Ага, да она его и не заметила - ухватила и придушила Пикси, довела до самоубийства Эомера, свела с ума Пнкратия; разве что хитрый Филипп-Теофил чудом остался в живых, да и то, похоже, обречен. А потом взяла, гадина, и исчезла, расточилась, как это делают демоны. А вмето нее возникла нравная и сентиментальная девица, которая плохо знает, чего хочет, но при этом так гордится своей неиисякаемой тревожной злостью! Тьфу!

И даже Филиппа он потерял: у умненького мальчика теперь есть своя собственная разумная бабочка, да еще и нимфа к тому ж - да разве сравнится с нею какой-то там ехидный кастрат, пусть и даровитый!

Так что - ему, Шванку, завидно теперь, что смертоносная мерзость не обращала на него никакого внимания? Да, завидно. Как и все боги, она клюет на страсти. А привычный смягченный ужас и привычная зависть к живым ей не нужны, она их не замечает - сама так то ли живет, то ли пребывает в небытии. Вот сейчас ему завидно и гневно уже по-настоящему!

Свирепый кастрат подпрыгнул на лыжах, поднял туманное облачко снежной пыли. И, нечего делать, заскользил дальше по дороге собачьих обозов.

Большие ели как-то незаметно помолодели и сменились редким березняком с примесью липы. С самой толстой из лип снялся ворон - то же самый или уже другой?
– мягко каркнул, подпрыгнул, взлетел и уселся на ветку чуть выше. Путь собачьих нарт закончился, сменился дорогой для конных саней в чистом поле, и на горизонте были видны серые сады пригорода.

Тогда Гебхардт Шванк снял лыжи и воткнул их в снег у самой границы Леса - для какого-нибудь отчаянного путника или в надежде, что вещь из волшебного места вернется домой сама. Он отошел, не оглядываясь, а потом все-таки обернулся - большой ворон, отливающий лиловым трауром, уже опустился, бесшумно сел на нос одной из лыж и сосредоточенно выщипывал шерсть из подбоя. Смотреть на это показалось Шванку неделикатным, и он, пребывая уже в мире людей, отправился к себе.

Луг и сады он прошел очень быстро, и новая шуба его покрылась инеем, очень похожим на соль.

***

Он ожидал, сам того не зная, что в городе будет так же пусто, как и в столице Гавейна - но люди, по своему обычаю, бродили и проезжали туда-сюда, по своим таинственным делам пробегали собаки, озабоченно меняли места вороны, и Шванка это удивляло сейчас. Странный ясный день все еще не собирался склоняться к закату - а трувер, оказывается, привык к осеннему времени, к короткому дню...

Так или иначе, но ему пришлось поспешить - у шубы не было капюшона, а от шапки он избавился еще в Лесу. Кабы не было бы жалко ушей, он послонялся бы по улицам еще, заглянул бы в лечебницу и на рынок. Но, предполагая, что бедные уши вот-вот раскрошатся, он уже стучал в ворота, предназначенные для паломников. Старушка привратница только ахнула: "Господин Шванк!" и прикрыла рот костлявой ладошкой. Трувер сам отодвинул створку и протиснулся к ней.