Поглощенное время
Шрифт:
– Ты что, дожидался, когда Панкратий погорит?
– осенило Шванка.
– Не только он, но и Эомер. Эти своего не упускали. Вот и приехал сейчас - удобно, подморозило.
– Погоди-погоди!
– насупился Филипп, - Эомер княжеским словом заверил в письме, что ты уступил богиню ему за какую-то важную помощь. Так?
– Да.
– Я думаю, Эомер хлопотал перед Пакратием, чтобы освободить тебя, хотелось ему этого или нет.
Филипп напирал, воздевши палец, а Пиктор пятился. Наконец, он сдался, покраснел и пробормотал:
– Они дали бы мне свободу, но не отпустили бы, как Герма своего живописца.
– Что?
– возмутился Шванк, - Ты думаешь, я лживо написал?
– Пиктор, ты не сказал, кого ненавидел или ненавидишь, - напомнил Филипп.
– И не скажу.
– Шванк, не злись, - подытожил жрец, - Тут вообще все отличается от того, как выглядит на первый взгляд.
– Точно, - фыркнул Пиктор.
А Гебхардт Шванк промолчал.
Пиктор дергал и дергал распухшую дверь казармы, а Гебхардт Шванк второпях вспоминал: вот три королевы велели ему бежать, когда Гавейна хватил удар. Много лет он служил именно Гавейну, а вот что при этом чувствовал? Вот Эомер покончил с собой из-за Панкратия, а он, личный шут герцога, о своем патроне забыл, будто его и не было. Не могли же вместе с яйцами отрезать мальчишке сердце? Или могли? И он, Гебхардт Шванк, двигался в мире, не отбрасывая тени или подобно тени, и никто его сердца не затрагивал. Любит ли он Пиктора и Филиппа? Нравился ли ему Скопас? Как он относился к покойному Эомеру? На все эти вопросы ответов у Шванка не было.
А Пикси открыл все-таки дверь.
Темный коридор делил казарму на две неравные части - в длинной и узкой общей спальне справа жили рабы, а маленькие комнатки слева занимали самые привилегированные из мастеров. Каморка у входа, бывшая когда-то во владении Пиктора, теперь была заперта новым замком.
– Неужто выбросили?
– ахнул Шванк и даже присел.
– Нет, - отмел опасение Пиктор, - тут ничего не выбрасывают. Ага, вот они!
То, что Шванк принял за ларь, было на самом деле большим сундуком с четырьмя ручками по бокам - в таких богатые крестьянки накапливают приданое. На сундуке стоял и большой кожаный ранец. Пикси поставил ранец на пол; Филипп и Шванк приподняли сундук, но жрец тут же согнулся, зашипел и схватился за сердце. Тогда Филиппа навьючили ранцем; Шванк схватился за ручки спереди, Пикси - сзади.
Гебхардт Шванк распахнул дверь ногой, и трое покинули рабскую казарму навсегда. Трувер шел впереди и не видел бывшего мастера хора - сейчас это его даже радовало.
Путь от казармы к домику епископа сделали как-то странно быстро и из-за тяжести молча. Писец принял груз и отпустил носильщиков. Посидев на скамеечке под вишнею, отдышавшись, трое смутились - что теперь делать, когда Пикси вот сейчас расстается с ними навсегда?
– Пикси, - задумчиво заговорил Шванк, - ты сказал, что больше не будешь сочинять для людей. А для кого тогда?
– О-о!
– Пикси явно обрадовался, загорелся, уши его знакомо затрепетали, но тут же принял таинственный вид, - Догадался-таки!
– Ты правда мертвый?
– Не знаю - Броселиана лечит так, что не понимаешь, возродился ты или оказался в раю. Или наш мир превратился в райский сад? Ну, речь не о том. Я сейчас могу написать что-то для хора птиц или для воды, для деревьев на ветру. И мой народ, если получится, может убедить их исполнять это!
– Твой народ?
– насторожился Филипп.
– Да! Не зря меня прозвали Пикси!
– Боги мои! Так ты - эльф, подменыш?
– Нет, нет! Я - человек, они меня просто приняли.
До сих пор Пикси говорил тепло и мечтательно, но сейчас вдруг стал невероятно грустен и стар.
– Но теперь... из-за этого... Я не могу слышать
людей, не могу для них писать! Эльфы поют куда лучше.– Значит, ты все-таки пленник, - задумчиво проворчал Филипп.
– Наверное. Но уж лучше у них, чем в Храме.
– Ага!
– осклабился Шванк, - И тот же выкуп - оставь свою музыку и тогда будь свободен!
– Слушай, Шванк! Зачем мне люди?
– Мне отвечать?
– Не надо.
– А ты сейчас где?
– У Ее величества Аннуин - Броселиана отпустила. Странные там существа... Знаешь, Аннуин и раньше была... э-э... чудаковата. А сейчас, когда муж пропал, ей стали нужны шуты. Я, например, или сумасшедший Турх, она его привечает.
– Соблазняешь? Я тоже шут.
– Не знаю, нужен ли ты Аннуин...
– Эх, ничего-то ты не знаешь!
– Ну, ее шуты, ей их и подбирать, разве нет?
Филипп сидел в центре, чуть приподняв голову и возложив руки на колени, как сгоревшая статуя Львиноголовой; смотрел он то ли в себя, то ли очень, очень далеко вперед, и глаза его стали прозрачнее весенней воды.
– Пиктор, - медленно спросил он, - эльфы бессмертны?
Пиктор внимательно посмотрел на него, тревожно запрыгали глазки-орешки:
– Не знаю. Они сами не знают. В лесу Броселианы пока никто из них не умер. Что было прежде, они не помнят.
– Наверное, так можно быть бессмертным, - продолжил Филипп думать вслух, - Память стирается, как изречение с восковой таблички... И все, - тут он встрепенулся и раскрыл глаза, - Мне показалось, что наступил вечер!
– Ты что?
– не удивился Шванк, ибо здесь всегда было темновато, - Утро еще не кончилось.
– Тогда мне пора!
– заявил Пиктор.
Он встал, сделал привычный жест, как бы оправляя длинное одеяние сзади; нащупал там штаны и нежно рассмеялся. Отсмеявшись, позвал:
– Пойдемте! Проводите меня до ворот.
И пошли, ни быстро, ни медленно.
А у самых ворот уже дожидался мул. Ростом он был велик, примерно с крестьянскую лошадь, мастью седоват, а шерсть его курчавилась так, как у овец, чьи шкуры идут на полушубки. Простое седло и веревочная упряжь... Мул корчил рожи молодой прислужнице, ужасно скалился, и выло видно, что это клыкастый жеребец. Прислужница держалась с ним чуть скованно, но явного страха не выказывала.
– Спасибо, Нинева!
– поклонился Пиктор и перехватил уздечку. Мул собрался его куснуть, но Пикси хлопнул разбойника по лбу:
– Заскучал, Красавчик? Нет, говоришь? Ого, так ты еще и ревнуешь? Ну, это мои друзья.
Мул нагнул голову и поковырял землю копытом. Пиктор влез в седло, и привратница отодвинула створку ворот.
– Счастье тебе!
– попрощался Шванк, - Ты нашел родину.
– А тебе кто мешает?
– усмехнулся Пиктор, - Ищи, если так надо. Или просто завидно?
– Ага.
– А я уже дома, - угрюмо добавил Филипп.
Он отъехал совсем недалеко; Нинева еще не успела затворить ворота, а он уже махал рукою и кричал:
– Зимой меня не ищите! Эльфы уходят зимовать под холмы! Весной вернутся!
***
Следующим утром холод прокалил землю и камни, и они стали подобны металлу. Дункан подмигнул шестигрудой Зимней Смерти, на которой уже повисли чьи-то застывшие плевки, и пошел дальше в мастерскую. Его дочь наконец-то пришла в себя и запомнила в мире ином нечто очень и очень интересное. Так что мастер был счастлив и очень торопился.